Кажется хватит, погрузившись по пояс в яму, сообщил Лев Данилыч, выбираясь по осыпающейся кромке. И раз!
Вдвоем, взявшись за руки и ноги, мы положили тело батюшки в осыпающуюся яму с начавшим уже таять и превращаться в грязную лужу снежком на дне. ЗамолчалиЛицо отче, искаженное смертью было плохо узнаваемым. Он как будто похудел, осунулся, мало похожий на того весельчака, которого я впервые увидел на этапе.
Молитву-то хоть какую-то знаете? поинтересовался солдатик, снявший в знак уважения шапку. Он был еще молод, система не успела его еще испортить и сломать, смерть человеческую он воспринимал как нечто интересное, завораживающее и таинственное, которое никогда его не коснется. Когда-то я думал точно так же
Знал когда-то «Отче наш», пожал плечами Качинский, вытирая выступивший на лбу пот, но сейчас и не вспомню.
Тогда закапывайте! предложил пацан. Его оттопыренные уши покраснели и замерзли. Спрятав их под шапку, он перестал выглядеть ребенком, по ошибке попавшим в это страшное место, став снова бесстрашным и непоколебимым солдатом системы.
Сейчас Качинский суетливо пошарил в карманах. Где же онСейчас
В руках Льва Данилыча блеснул крестик. Тот самый, на простой бечевке, который отец Григорий сорвал вчера с собственной шеи. Когда он успел его подобрать. Аккуратно, чтобы не засыпать тело землей, бывший белый офицер вложил его в ладони мертвого батюшки.
Негоже православному туда без креста идти виновато потупился он, отряхивая руки.
Упокой душу раба твоего Григория! проговорил солдатик, привычно осенив себя знамением.
Пусть земля ему будет пухом с негромким скрежетом я вонзил заступ в землю, засыпая нашего товарища по несчастью.
ГЛАВА 23
День за окном приходил к своему логическому завершению. На бледном, затянутом пушистыми тучами небе, вспыхивали одинокие серебристые звездочки. Полукруг луны плавно выползал на сереющий небосвод. Громко лаяли собаки, провожающие возвращающиеся из промки отряды.
Валентина смотрела в окно медпункта, раздумывая над тем, как же быстро здесь, в неволе летят сутки. Вроде должно быть все наоборот. Дни обязаны тянутся, словно резина, растягивая наказание, но нетНасыщенная событиями жизнь не давала ни одного повода для остановки. Часы летели за минутами, дня за днями, недели за неделями. И казалось, что только вчера их встретил Головко на вокзале, кажется только вот сегодня они переступили порог Темлага, а уже сколько событий, сколько горя, сколько человеческих страданий и мучений они увидели.
Ее поразил сегодняшний случай с батюшкой из отряда Сашки. Воспитанная в суровых традициях православия, еще до того момента, как религия стала опиумом для народа, Валя не понимала, как можно священнику пойти на столь страшный грех, как самоубийство? Насколько внутри все должно быть исковеркано, поломано, свернуто, чтобы наплевать на все каноны и, связав из собственной рясы удавку, шагнуть в пустоту? Какая боль должна гореть внутри, какой пожар полыхать, что заставит забыть обо всем и умереть вот такНе благочестивым христианином, а самоубийцей, которой и на рай-то не в силах рассчитывать после смерти. А есть ли он рай?
Рай в объятиях любимого человекаСкажет романтик. А она не знала! Ей всю жизнь как-то не везло, вот и сейчас, с Сашкой. Вроде и рядом, а видеться они не могут. Вчерашний скандал с Андреем расставил все точки над «и». Все все знают и играют по новым правилам уже в открытую. Вчерашний скандалОна плохо помнила свое вечернее состояние. Проснулась у Головко, который на столе оставил ей записку, что беспокоится не о чем, его комната в ее полном распоряжении, а он сам ночует в дежурке. Но это вчера! А сегодня? Сегодня, где ей ночевать? Идти к Коноваленко не хотелосьОна вообще не могла видеть этого человека, с которым прожила вместе столько лет. Опять к Головко? Подумают еще про человека, который ей помог чего-нибудь непотребное, подставит сержанта. Здесь в медпункте?
Она осмотрелась, как следует. Несколько шкафов с лекарствами стояли по периметру комнаты. Один с рецептурными, несгораемый прямо за ее столом. Ключ от него был только у нее и Бергман. Там хранился морфий и держать его открытым было нельзя. Ее письменный стол у окна на самом видном месте, рядом стол медсестры, заваленный кучей бумаг, вот и все их небольшое убранство. Где тут спать? На полу
Сегодня она ждала вечером Сашку! Ее Сашку! Ее СанюПри мысли о любимом она улыбнулась. Может он подскажет, что ей делать, как теперь жить, как теперь быть?
Как же он осунулся за последнее время в этом кошмаре и похудел. Глаза впали. Скулы заострились, а с лица ушла по-детски наивная округлость и самодовольный лоск. Раньше хотелось его потрепать за эти мягкие щечки, как маленького своевольного щенка, тыкающегося ей в шею с поцелуями, сейчас одного жесткого взгляда исподлобья хватало, чтобы просто пожалеть. Судьба его тоже не щадила, бросив прямо в пекло кровавой мясорубки репрессий.
Как им быть? Как любить, находясь в лагере под неусыпным вниманием законного мужа?
Со вздохом Валя встала от окна, снимая халат. Часы показывали десять. Он обещал придти, показать свой раненый бок. Не пришел. Забыл? Вряд лиСкорее опять вмешались обстоятельства, которых в лагере было с избытком. Она слышала, что из-за своего слишком уж обостренного чувства справедливости он переругался почти со всеми, нажив себе кучу врагов, как среди командирского состава, так и среди осужденных. Он пришел, и что теперь было делать непонятно.
Входная дверь стукнула. Сердце тут же радостно забилось от сладкого предвкушения встречи. Валя ринулась в сенцы, уже представляя, как накинется любимому на шею, покроет его щетинистую щеку поцелуями и скажет, что любит его. Но в темноте комнаты, она увидела лишь Бергман, отряхивающую с пальто налипший снег. Шапки ее нигде не было видно. Расстрепанные намокшие от метели волосы сосульками свисали на блестящие от выпитого спиртного глаза. Она покачивалась, придерживаясь за стенку одной рукой. В другой руке у нее была початая бутылка самогона, заткнутая деревянной пробкой. Увидев Валентину, она улыбнулась, широко раскинув руки, и радостно сообщила:
А я иду мимоСмотри свет в медпункте горит! Дай думаю, зайду проверю, вдруг Валентина Владимировна забыла выключить не особо понимая, где находится, Бергман попыталась разуться. Наклонилась к сапогам, пытаясь стащить один из них с левой ноги, закачалась, и только помощь Валентины спасла ее от падения прямо в коридоре.
А тут вы Ирина убрала упавшие на глаза волосы и громко икнула. Помада по ее губам размазалась, тени потекли, оставляя черные тонкие полосы на бледных щеках. А давайте выпьем, Валентина Владимировна, а? предложила она, просительно глядя Вале в глаза.
Яуже собиралась домой замешкавшись, попыталась отказаться женщина, но все же усадила свою медсестру за стол, предварительно убрав с него важные бумаги. У Бергман был такой вид, будто, идя по дороге, она все-таки где-то рухнула в сугроб, потом в нем долго барахталась, пока не встала.
А где теперь ваш дом? с громким стуком поставила Ирина ополовиненную бутылку на стол.
Валя промолчала. Бергман попала в самое больное место. Раньше она, живя с Андреем, плохо или хорошо. Легко могла на него ответить, а сейчас, после вчерашнего скандалаГде ее дом? Куда ей идти? Наверное, теперь ее дом там, где ее сын Глеб, под Лугой, у матери! Но рассказывать об этом Бергман не хотелосьЭто было единственное сокровенное, что хотелось сберечь только для себя, не выставляя для всеобщего обозрения.
ВотНет у вас теперь дома, как и у меня! обрадовалась заметно Ирина, разливая по неглубоким мензуркам мутный самогон. Мой дом с некоторых пор тутБудем здоровы! Профессиональный тост медиков! она засмеялась горько, опрокидывая в себя спиртное одним глубоким глотком. Валентина сделал вид, что пригубила и отставила рюмку. Не пьете? А зряБоль она конечно не вылечит, но легче станет. Вот тут она ударила себя в область сердца куда-то.
Я не страдаю сердечными заболеваниями, Ирина! как можно спокойнее проговорила Валя. Она уже пожалела о том, что впустила пьяную Бергман в медпункт. Надо было сделать вид, что уходит, закрыть все, а потом через некоторое время вернутся обратно. Ничего страшного, подремала бы на табуретках, а столом.