2
Младший сын Петр, которому к моменту нашего повествования исполнилось двадцать семь лет, рос болезненным и хилым мальчиком, требуя к себе постоянного материнского внимания и заботы. Пока ребенок был мал, купчиха баловала и потакала ему во всем. Он обучался в той же гимназии, что и старшие братья. Мать пыталась приучить его, как и старших сыновей к торговле, и часто отправляла его после уроков вместе с главным поверенным Гаврилой Андреевичем в хлебную лавку.
Но Петр с первых же дней невзлюбил торговое дело. Когда Гаврила Андреевич приводил его в лавку, он первым делом наедался там до отвала горячими калачами и сдобными булками с изюмом, выпекаемыми здесь же, а потом прятался от всех где-нибудь под лестницей в чулане или укромном углу, или же просто сбегал из лавки на улицу. Где и проводил время до позднего вечера, бегая с ребятишками по какой-нибудь ярмарке, или же сидел возле речки, с интересом наблюдая за местными рыбаками. И пока остальные мальчики в материнской лавке наравне с взрослыми загружали и разгружали многочисленные приезжающие подводы, носили на спинах тяжелые мешки и тюки, Петр отсутствовал, появляясь там только под вечер, когда приходила пора возвращаться домой.
Труд мальчиков широко использовался в торговых лавках для тяжелых и черновых работ. И Александра Васильевна, стремясь приучить сына к труду, не делала для него поблажек. Но все ее стремления разбивались об нежелание Петра постигать азы торгового дела, как вода о твердый утес.
В гимназии Пётр пристрастился к чтению. И теперь уже Бова Королевич и Еруслан Лазаревич, стихи и поэмы Пушкина стали ему любимыми, и он быстро заучивал их наизусть. Впрочем, кто из детей не любит сказок? Деньги, которые выдавались матерью на покупку сладостей или игрушек, он тратил на покупку книжек со сказками, тайком от Гаврилы Андреевича и матери бегая за ними в книжные лавки. И вскоре, к удивлению матери, в нём обнаружилась склонность к сочинительству. При этом точные науки, такие как математика и геометрия, естествознание давались Петру с трудом.
Закончив учебу, Петр наотрез отказался от работы приказчиком в семейной лавке, сославшись на то, что в нём нет талантов к математике и счету. Мать согласилась с ним, так, как и сама не единожды могла в этом убедиться.
Два года болтался Петр без всякого дела в родительском доме, не желая отрываться от материнской юбки.
Бывало, встанет он вместе с домочадцами весенним или летним утром ранёхонько, обильно и сытно покушает с матушкой. А как все разойдутся по своим делам, начинает праздно слоняться по комнатам. Поскучает немного и пойдёт поглядеть, чем матушка Александра Васильевна с работниками на огороде или в саду занимается. Постоит возле них, посмотрит, а после присядет в садовой беседке под черемухой, или же примется расхаживать неподалеку между теплицами и громко вслух декламировать, приводя своих невольных слушателей сначала в умиление, а спустя время в раздражение.
Сама-то Александра Васильевна не слишком хорошо разбиралась ни в ямбах, ни в хореях. Можно сказать, она про них ничего толком сроду и не слыхивала. Но так как в момент декламаций купчиха не бездельничала, а в поте лица хлопотала, то и на дух не переносила, когда возле неё, кто-то без зазрения совести прохлаждался. А как только она видела такое нерадивое прохлажденье, у купчихи начинало в душе всё зудеть и гореть. И она в сердцах принималась Петра упрекать.
Но Петру быстро надоедало слушать горячие материнские упрёки и выговоры. Сославшись на какую-нибудь нужду, он скрывался от матери в доме.
Найдет Петр Кузьмич себе какой-нибудь укромный уголок в комнатке, приляжет там на кровать или на диван. Да и замрёт, бесцельно разглядывая потолок, или же принимается считать мух на окне, наблюдая за тем, как лениво колышется от легкого ветерка занавесь на окне. И если не сморит его в этот момент сладкий сон, и в голову влетит внезапный стихирь, то он, как ужаленный, так и подскочит со своей удобной и мягкой лежанки: схватится за перо, и начнёт что-то лихорадочно записывать в синюю тетрадь. Или же, энергично жестикулируя, примется размашисто ходить по комнате и с выражением декламировать только что сочинённые вирши. А когда надоест ему так ходить или бегать, и он слегка подустанет, то снова и приляжет на диван, и глазки прикроет, и так мирно себе лежит и потчует.
Тем временем, Александра Васильевна, как заводная кружится по хозяйству: то по делам в лавку в Гостиный двор наведается, то на огороде или в саду так захлопочется, что и пообедать позабудет. А как вернётся домой, то и обнаружит, что в доме тихо. Работников-то и приживалок к полудню уже и не сыщешь: все, кроме сонно клюющей носом на кухне Аграфены, разбредутся по своим углам и каморкам, да и спят. Переполошится купчиха и пойдёт сына Петрушу по двору и дому искать. А как найдет его спящим в каком-нибудь уголке, да и всплеснёт руками, и встревожено спросит:
А я-то хожу по дому и думаю, куда ж ты подевался А что же ты не обедаешь? Уж, не заболел ли, сыночек? Дай-ка, я лобик потрогаю
Не лезьте, мамаша, отвечает хрипловатым басом, проснувшись и широко зевая, великовозрастный детина, не видите, вдохновенье сошло.
Эка, невидаль, вдохновенье твое да и что же теперь с ним делать-то? язвительно замечает купчиха. Она берёт стул и усаживается возле изголовья дивана.
Мне бы твои заботы, . Вот взял бы, да в лавку сходил. И то прок. А вдохновенье твое, чаю, никуда не денется. Гляди-ка, уже всю свою тетрадку исписал, будь она неладна! И бумаги на тебя не напасешься. Слышь-ка, сынок. А Гаврила Андреевич-то сегодня утром разве за тобой мальчика не присылал? Чего-то совсем закружилась, да и не заметила, приходил или нет?
Не было, маменька. А если и был кто, так ещё утром. А сейчас, уже полдень. Что толку теперь куда-то идти? Гаврила Андреевич поди и сам уже из лавки уехал.
Никуда он не уехал, до вечера там сидит, ещё пуще сердится Александра Васильевна, чувствуя в словах сына подвох и скрытое нежелание трудиться.
Сходил бы в лавку, узнал, что почем.
Не приставайте, маменька. Не пойду. Да, и знаю я, зачем он меня зовет. Приду к нему, обязательно пошлёт по своим поручениям. А мне разве охота куда-то ехать? Да и по чину хозяйскому не полагается. Для поручений приказчики и мальчики на побегушках имеются. А я теперь уже хозяин. Вот, если мне быть приказчиком, мечтательно произносит Пётр и прибавляет, да, вот беда: считать не люблю. А без счета в торговле, сами знаете, нечего делать! Вот, братья мои хорошо считают, поэтому и торгуют. Иван в уме даже тысячи складывает. А я не умею, жалуется он.
Не умеешь, знаю. Да и какой из тебя приказчик, соглашается купчиха. Она задумывается, а потом, спохватившись, говорит, а может, он тебя по другому делу просил зайти Ты все же сходи, разузнай
Пётр с искренним недоумением взирает на мать:
Вот вы только что сами сказали, что нужно идти обедать. Пока мы с вами поедим, потом поспим, а там уже и вечер наступит Нет, сегодня я, уж точно, никуда не пойду. Да и, не перепутали ли вы про Гаврилу Андреевича, матушка? Вчера он мне после ужина другое сказывал, что его весь день в лавке не будет, мол, сам поедет за город за мукой с новым поставщиком договариваться.
Ничего я не перепутала, в сердцах восклицает купчиха. Терпение её лопается, и она недовольно хмурится.
Но Александра Васильевна знает: сын лжёт. Ведь, она сама вчера тайком договорилась с Гаврилой Андреевичем, чтобы тот прислал с утра мальчика под надуманным предлогом. И Гаврила Андреевич не поехал договариваться насчет муки, и дожидается его в лавке. Купчихе хочется, чтобы любимец её не лежал бы на диване, как бревно и не сочинял глупые стишки, записывая в ненавистную ей синюю тетрадь. Это занятие она считает пустой затеей и блажью.
Заметив по лицу матушки, что та готовится разразиться в его адрес очередной тирадой упрёков, Пётр резво соскакивает с дивана и в радостном возбуждении выпаливает:
А я вчера свою поэму в редакцию отвёз.
Взяли? в замешательстве переспрашивает Александра Васильевна, сбитая с толку решительным сыновним натиском.
Да! Встретили благосклонно, торопливо рассказывает Петр и прибавляет, даже из-за стола изволили выйти, когда я вошел, его лицо расплывается в самодовольной и победоносной улыбке.