Зачем? Я всегда о них думаю. А о ней, душеньке моей, не думал! Как ей со мной тяжко, Иван согнулся пополам, как будто переломился и глухо застонал, хватаясь руками за свою мокрую разгоряченную голову.
Она слышит вас. Неужели вы думаете, что она уже не простила вас? горячо воскликнул Яков Михайлович, она простила! Мужайтесь, Иван Кузьмич! И живите! Прошу вас! Живите за себя и за нее. Вам надо жить. У вас дети остались. Есть новорожденный сын. Вы для них теперь отец и мать! Единственная опора и надежда! Прошу вас, вспомните о них! он старался говорить мягко, но твердо. В то же время, сочувственно вглядываясь в серое и застывшее Иваново лицо.
Но тот будто не слышал, сидел, равнодушно отвернувшись от него. Серые глаза, в которых плескалась неукротимая боль, пристально и холодно смотрели на качающуюся от ветра березу. Губы остались все также, плотно сжаты.
Яков Михайлович ободряюще дотронулся до его руки.
Крепитесь, Иван Кузьмич! Вы не одни в своем горе! Ваши дочери и сын страшно переживают. Еще и за вас. Мне тоже больно, с трудом произнес. Хотел добавить еще слова сочувствия, но поглядев на отчужденное лицо Ивана, промолчал, окунаясь в собственную боль. Так они сидели, молча некоторое время.
Где она? неожиданно хрипло спросил Ухтомцев.
Гиммер не ответил и внимательно всмотрелся в его лицо: «Несчастный! Твое сердце рвется, как и мое. Но тебе сейчас тяжелей, чем мне!» горько подумал он.
Не дождавшись ответа, фабрикант опустил голову.
У обоих, стоявших возле дорогой им могилы, мужчин промокли волосы и пальто. Но, ни тот, ни другой, объединенные одним горем и связанные одной душевной нитью, не замечали этого.
Я хотел проститься с ней в последний раз, тихо произнёс Яков Михайлович. Он хотел выговориться и объяснить, что чувствует и думает. Хотя, понимал, что сидящий рядом человек не услышит его. Но и молчать он тоже не мог, потому что смерть Ольги была и его горем.
Я не знал, что вы здесь. Иначе бы не посмел потревожить ни вас, ни ее. Но это даже хорошо, что вы здесь. Я и с вами тоже попрощаюсь. У меня на руках уже и билеты есть. Завтра я навсегда уезжаю в Германию. Мы больше никогда не увидимся с вами, Иван Кузьмич. Я хочу вам сказать, что для меня было большой честью служить на вашем заводе. Строить его! Все, что я мог сделать для заводая честно сделал! И совесть моя перед вами и вверенным мне заводомчиста. Но самое главное, что я должен вам обязательно сказать, это то, что Ольга Андреевна всегда любила только вас одного! Поверьте мне! Она чиста перед вами и детьми. Святая светлая душа! Хотя, вы наверно, считаете по-другому? с глубокой болью произнес Гиммер и закрыл глаза рукой. Горячий комок стоял внутри и душил ему горло.
Да! Не буду от вас скрыватья всегда любил вашу жену! внезапно с неукротимой страстью признался он, как только увидел в первый разтак и полюбил! Ее нельзя было не полюбить. Вы и сами это знаете! Она никогда не была моей женщиной, потому что любила вас одного! Слышите вы меня? Вытакой жестокий и бессердечный человекбыли её единственной любовью! Признаюсь, я не ожидал вас увидеть здесь, сударь, иначе бы не посмел прийти сюда в такую минуту. Прошу вас, простите меня!
Однако, набрались смелости и пришли! с горькой и презрительной иронией произнес Ухтомцев и бросил подозрительный взгляд на инженера, на что вы надеялись, сударь? Что я прощу вас за ее и мои страдания? Зря надеетесь. Не оправдывайтесь! Я вам не верю! А может вы решили, что я ничего не знал и не замечал? Нет, милостивый государь! Я всё видел и всё замечал! Но я молчал до поры, до времени! Она так хотела. Но я её простил. Вас не прощу! Убирайтесь отсюда! Вы здесь чужой. И моя жена принадлежит только мне. Видите? Вон она там! Лежит и насмехается надо мной! Да, и над вами тоже! и фабрикант с яростью ткнул пальцем на могильный холмик.
Гиммер не ответил.
Слышите? неожиданно переспросил Ухтомцев, запинаясь и бросая какой-то странный и быстрый взгляд на Якова Михайловича.
Ухтомцев замер, поддавшись вперед и приложив палец к губам.
Сам поддавшись странному внушению и напряжению, проскользнувшему в словах и движениях фабриканта, Гиммер невольно прислушался. Но кроме завываний ветра и непрекращающегося шума дождя, да отдаленных перекликающихся женских разговоров на другом конце кладбища, он ничего не услышал.
Слышите? Тсс! Она зовет меня вновь как-то странно покосил на него убегающими глазами Иван. После чего принялся напряженно вглядываться в могильный холмик. Вдруг, он встал, приблизился к могилке и, упав перед ней на колени, стал гладить грязную землю:
Ольга, я не могу без тебя! Ты понимаешь это? Как мне теперь жить? Господи, за что ты меня наказал? За что? Что я тебе сделал, Господи? Ты слышишь меня? Жжет меня! Как жжет! Мочи моей больше нету! тоскливо выкрикнул Иван, поднимая страдающие глаза к безмолвному свинцовому небу.
Не выдержав, Яков Михайлович подошел, с силой подхватил Ивана с колен и поставил на ноги. Потом, осторожно подвел к лавочке и насильно усадил.
Не могу я. Больно мне! Как больно. Уйдите! Не мешайте! Прошу вас. Вам незачем здесь быть! глухо и обреченно произнес Иван Кузьмич.
Как же я могу теперь уйти? Разве могу вас оставить? просто ответил Яков Михайлович.
Так они и сидели рядом, плечом к плечу, два человека, связанные одной нитью и погруженный каждый в свои горестные мысли.
И вдруг откуда-то сами собой Якову Михайловичу на ум пришли знакомые слова: «Переживаешь ли ты ночь скорбей, ты разлучен с близкими и дорогими сердцу твоему, от Меня это было. Я муж скорбей, изведавший болезни, Я допустил это, чтобы ты обратился ко Мне и во Мне мог найти утешение вечное!» И услышав сказанное, человеческая душа замерла, робко вопрошая утешения.
И как будто в ответ на невысказанный вопрос торжественно и гулко зазвонили колокола на звоннице, приглашая прихожан на утреннюю службу. Но колокола затихли, и вновь наступила дождливая и тоскливая тишина.
Слышите? внезапно спросил Иван. Глаза его снова смотрели на Гиммера как-то сбоку, странно и искоса.
Я ничего не слышу. Оттуда вам и мне ничего не может быть слышно! твердо произнес Гиммер, дотрагиваясь до руки фабриканта, Бог мой! Да что же это такое? Милый, Иван Кузьмич! Пойдемте же домой! Там тепло, сухо. А здесь сегодня весь день, напропалую, льет дождь. Вы заметили хотя бы, что насквозь промокли? А ведь, и не заметили. Вы можете простудиться! А? Иван Кузьмич? Поедемте домой! участливо произнес он.
Но фабрикант в ответ отрицательно покачал головой.
Я так и думал. Прошу вас, поедемте домой! Не упрямьтесь. Прошу вас! Вам обязательно надо поехать со мной. Я без вас не уйду! Буду сидеть возле вас, пока вы здесь! Так и будем вместе мокнуть под дождем! Пойдемте же домой, в голосе Гиммера слышалась мольба.
Как же вы ничего не слышите, сударь? удивленно и невнятно пробормотал в ответ фабрикант, как будто и, не слыша того, что только что сказал ему Яков Михайлович, а почему же я ее слышу? он растеряно поглядел на инженера.
Это в вас горе говорит, грустно ответил Яков Михайлович и сочувственно поглядел на него, не она. Крепитесь!
Но фабрикант уже снова отвернулся от него, не в силах оторвать тоскующего взора от родной могилки:
Эх, Ольга Андреевна! Ольга Андреевна! ласково произнес он и укоризненно покачал головой, дорогая моя! Нехорошо этак-то, с вашей стороны поступать со мной! Отзовись еще. Хотя бы разочек! Неужели, не видите, как мучаете меня? Что вы там от меня спрятались, душечка? Не бойся меня! Я укорять больше не буду. Видишь, даже он пришел к тебе! Ох! Ольга Андреевна! Нехорошо вы со мной поступаете! Не оставляйте меня здесь одного!
Ну, вот же! Слышите? Она отвечает мне! Только не могу разобрать, что она говорит, Может быть, вы поймете? и фабрикант вопросительно посмотрел на Гиммера пустыми бессмысленными глазами.
Иван Кузьмич, дорогой! Давайте-ка! Подымайтесь! Вот так. Потихоньку, полегоньку! Держитесь за меня. Я вам сейчас помогу идти! Давайте, давайте! и Гиммер стал настойчиво подымать обмякшее тело Ивана с мокрой лавки.
Как я устал, прошептал Ухтомцев. Он страдающим и доверчивым взглядом посмотрел на Гиммера.
И от этого доверчивого Иванова взгляда, как будто малого ребенка, вдруг неожиданно потерявшего свою мать и не понимающего, куда он попал, у Якова Михайловича вновь со страшной силой больно защемило сердце и облилось кровью. Внутренне содрогнувшись и чувствуя непреодолимое желание что-то немедленно предпринять, чтобы облегчить невыносимые страдания Ухтомцева, Гиммер заглянул ему в глаза, и ласково, но твердо произнес: