Я с жадностью хватанула ртом воздух, рывком отпрянув от спинки кресла, и раскрыла глаза. День финального заезда гонки прошлого сезона в чистых красках вновь всплыл перед глазами. Какие бы сто восемьдесят моих «я» ни пытались отдать жизнь за одно-единственное, не вспоминать о тех событиях; я не кривя душой пережила бы их снова. Потому что только опасность способна по-настоящему возбуждать. Потому что только такие крайности помогают дополнять себя и познавать всё глубже и глубже. Потому что однажды расширивший свои границы разум, уже никогда не вернется в прежние. Все как на трассе. Все, как и в жизни. На трассе жизни А все эти мнения, что стремление рисковатьсерьезный изъян всего рода человеческого. Мол, выходим из тьмы, во тьму возвращаемся, для чего ж еще и жить-то во тьме?
А для чего тогда жить-то, в принципе?!
Ведь то, что произошло в тот день на треке, не было случайностью. На атомном уровне миром правит чистый Его Величествослучай и, этого уже давно никто не оспаривает, хотя поверить в это до конца, все равно, невозможно. Но и моей самой большой ошибкой это тоже назвать нельзя Невозможно. Я делала глубокие вдохи, чтоб хоть как-то привести эмоции в норму. Глаза защипало. Слезы выступили с напоромслезы гнева, слезы бессилия. Я, как сейчас, видела, когда опустился клетчатый флаг. Перед кем он опустился. В тот момент мне хотелось плакать и кричать. И я заплакала. Преодолевая последние метры до финишной отметки, я плакала. Ведь, это была великолепная битва двух людей, самая красивая гонка и самый красивый чемпионат, и в котором я оказалась не первой.
Невозможно передать ощущения пилота, когда он побеждает на гонке. Еще сложнее описать чувства того, кто проигрывает в ней в неравноправных условиях
Тогда все ощущения за меня скрывал шлем. Сейчас его не было. Но это по-прежнему не было моей самой большой ошибкой. Ведь я была там. А сейчасздесь, в настоящем, но в то же время я очень далеко от самой себя Дальше, чем сама реальность. Яна трассе. А моя самая большая ошибка? Она она просто ещё не случилась.
Хруст гравия обратил меня в окружающую реальность. Рамир снова шагал в мою сторону. Я вскинул левую руку, чтобы заблаговременно пресечь все его реплики. Он промолчал, затем взял меня за кисть и неспешно присел рядом. Меня сразу охватило чувство, будто подобного жеста я и ждала все это время. Не поворачиваясь в его сторону, я медленно обвела взглядом море и горы на юге. Полный покой. Высоко в западной части неба гудел самолеттретий или четвертый за сегодняшний день. Я непроизвольно представила себе его борт изнутри: стюардессу, везущую меж кресел тележку с напитками, спящий или вечно жующих пассажиров, сухой кондиционированный воздух салона, слабый гул. И необъяснимая тоска внезапно овладела мной в тот момент, ощущение сродни потери. Потери навсегда. Того, что будто еще вчера видела вблизи, держала за руку, чувствовала живое тепло утраченное идеалом обыденности. Как сейчас.
Я медленно перевела взгляд на сидящего рядом некогда более, чем родного, а сейчас совершенно неизвестного мне человека, и тут же уперлась в его цепкие и пронзительные глаза. Он молчал. Он всегда был из тех, кто мало говорил, а в последние годы, еще и тех, кто мало смеется. Я слишком хорошо понимала, что означает его это молчание, и, боясь сбить его или самой отвлечься, я чуть сильнее сдавила пальцы и ждала продолжения. Этот взгляд невозможно понять неправильно. Этот взгляд сложно спутать. Он с неизменной присущей ему настойчивостью говорил, что, возможно, как для учителя, я, все же, полный педагогический провал, но как для человека я по-прежнему значу нечто Большее.
Все те же глаза, Лерочка, начал он, за секунду превращаясь из солидного человека в комичного мальчишку, которому эта моя секундная заминка будто вернула молодость. Он взял меня за вторую руку, чуть тянул к себе и мягко улыбнулся. Такие лица, как твое смотрят разве что с полотен Боттичелли. С моей же занятостью не то, что в галереи, из-за стола не всегда выбираешься, но тяга к прекрасному не оставляла никогда. А с твоей выходкой лишь обострилась.
Настал мой черед загадочно улыбаться. Я не собиралась ничего объяснять, и в большей мере потому, что вся эта нарочитая любезность вызывала во мне уже только пресыщенность и досаду. Однако врожденное любопытство и приобретенный такт уже непроизвольно делали свое дело в терпеливом ожидании истинного мотива всей этой словесной прелюдии. Грациозный поворот головы, пристальный взгляд, затянутое молчание, все самое настоящее, все истинно женское, как демонстрация восприятия. Мягкость без слезливости, открытость без наивности. Он практически утратил подвижность. Морщинки нежности у его глаз. Он видел меня одну, словно мое присутствие отменяло разом все окружающее. Я с улыбкой принимаю эту дань, превозмогая желание проговорить очередную колкость в его адрес, по той лишь причине, что все эти колкости чрезмерно будут переполнены ласки
Есть единственная причина, по которой я разрываю какого-либо рода отношенияэто невозможность личностного роста в сложившихся условиях, нарушила я молчание, жестом откинув за плечи, растрепавшиеся на ветру светлые локоны.
Мне хотелось защитить тебя, оградить, с порывом начал он, потому я тебя дистанцировался, отдаляя тебя по ряду вопросов. Рядом с тобой я всегда чувствовал себя защитником. Но если вдуматься на деле, это ты меня защищала. И защитила бы, коли пришлось
Он так же резко умолк, затем с еще большим напором продолжил: И мне бы держаться за тебя. Мне бы не вести себя, как уродливый паразит, который существует лишь при удачном стечении обстоятельств (в остальное же время делает бурную ее имитацию) и прекратить уже мучиться «рефлексом непреодолимых препятствий». Мне бы воспринять тебя, как точку опоры. Мне бы найти в себе смелость отречься от прежнего опыта, от прежних ориентиров. Мне бы не поддаться на профанации собственных страхов и не усомниться в твоей преданности. Мне бы мне бы. А я просто взял и позволил себе забыть, что каждым великим мужчиной стоит великая женщина
«потому что именно такие и умеют подкрадываться», закончила я мысленно. Очередное подтверждение, что? если у тебя кроме традиционных женских качеств есть еще и мозги, ты представляешь собой реальную проблему. Ведь у тебя могут быть два красных диплома, ты можешь знать, о чем молчит черный квадрат Малевича и зачитываться Булгаковым, но кого это интересует, если на момент встречи в твоем наряде присутствует элемент обнаженного плеча
Глупости, произнесла я вслух, чуть расплываясь в улыбке.
Ты права, тут же подхватил он. Одни сплошные глупости, что на уме, что на языке. Я и сам понимаю, как в них запутался.
Запутался? демонстративно фыркнула я. Зарвался. Вот это вернее.
Я не сводила с него глаз, все же, не удержавшись от колкости. Он молчал. Он понимал, что на самом деле я далеко не так сердита, какой пытаюсь выглядеть. Эта нарочитая небрежность была лишь противопоставлением его спокойствию, и я ничуть не жалела своей невежливости, и о том, что отвергаю тем самым его располагающие жесты. Слишком уж они отдавали давнишними рецептами викторианской кухни: варенья, лакомых перемен, не получишь, пока не объешься черствыми корками ожидания. У меня с тех самых пор выработался хронический гастрит на этот вид деликатеса, уходящий в рецидив разве что после ударной дозы приторности обретенного. Однако моим любимым лакомством были, и по сей день остаются люди и события, способные оставлять послевкусие. Когда после пусть и не продолжительной порой встречи с теми или иными, всегда есть над чем подумать. Многое, зачастую, открывается в новом свете и становится понятным. А то, что остается непонятным, можно понимать как угодно
Вся эта историявсе равно, что книга, дочитанная до середины, продолжила я, спустя продолжительную паузу. Не отложишь уже и выбросишь. И пусть сюжет слегка затянут, а повествование отдает предсказуемой нудятиной, все еще может измениться, верно?
Тебя интересует мое мнение на сей счет? оживился он с присущей ему лукавостью.
Что ты. Давно известная бессмыслица интересоваться о достоинстве произведения у другого писателя: оно априори обречено на провал по двум причинам, бездарность вопрошающего, либо зависть оппонента, ответила я в той же манере. Мне интересно соавторство. В равном соотношении. Если на то найдутся желание и возможности, разумеется