Почему бы не порадовать девушку, с насмешкой подумал Сеня. Судя по зажатому виду, ее очень давно никто не трахал.
Сеня был не далек от истины. Оля ни с кем не встречалась и не искала случайных встреч. Столкновение с Сеней она в прямом смысле слова восприняла как некий знак свыше. Она сама прыгнула в его объятия, исстрадавшись от одиночества и отсутствия любви во всех ее проявлениях. Они с Сеней почти не разговаривали, пока ехали к ней. Оказавшись в ее полутемной комнате, они крепко сплелись в объятиях.
В ее страсти было трогательное отчаяние, что не укрылось от опытного взгляда Сени. Ему приятно было позлить Альберта и Лину, выключив телефон и ускользнув от их бдительного контроля на целую ночь. Он не мог объяснить почему, но с Олей ему было очень легко и приятно находиться рядом. Дело вовсе не в сексе, хотя здесь Оля его приятно удивила неподдельной искренностью в проявлении своих чувств и желаний, страстью и нежностью превосходя многих других его любовниц.
В последнее время Сеню особенно сильно раздражала тишина, навевая на него могильный холод и предчувствие чего-то ужасного, непоправимого и страшного.
Прошу, только не молчи! горячо шептал он, отвечая на страстные поцелуи Оли. Кричи! Не выношу тишину Умоляю, кричи!
Но, ведь мама через стенку, робко произнесла Оля.
И что?! Она не была молодой или произвела тебя на свет от святого духа?! с иронией спросил он, до боли натянув навернутые на руку ее рыжие волосы.
Оля вскрикнула, спугнув притаившихся в его душе монстров, хозяев тишины, так в последнее время угнетающей Сеню. Утром Сеня, отказавшись от кофе и вбив в смартфон номер телефона Оли, бесшумно покинул ее квартиру, чмокнув ее на прощание в макушку и почти не сомневаясь, что сюда он не вернется.
Оля с трепетом ждала его звонка, до боли сжимая кулаки, чтобы первой ему не позвонить. Она продержалась весь день и вечер, но ближе к ночи сдалась. Позвонив Сене, она с пересохшим от волнения горлом, как девочка перед первым свиданием, ждала, пока доходит сигнал, надеясь услышать его голос, но вместо спящего Сени трубку взяла Лина.
Услышав женский голос, Оля хотела сразу же отключить звонок, но все-же осмелилась позвать Сеню к телефону.
Кто спрашивает? Оля, однокурсница Сени. Я по поводу встречи выпускников, на ходу сориентировалась Оля. Могу я узнать, а вы кто?
Его жена, желчно ответила Полина, от души надеясь, что разбила сопернице сердце.
Оля нажала отбой и горько разревелась. Она больше не звонила Сене, а он, похоже, начисто позабыл о ее существовании почти сразу же после проведенной с ней ночи. Оля не стала ему сообщать, что нечаянно проведенная вместе ночь не прошла без последствий. Она ждала от Сени ребенка. Оля вначале хотела избавиться от ребенка, но ее мама настояла на том, чтобы Оля оставила ребенка. Мудрая женщина понимала, что Оля с ее характером и подходом к жизни может остаться одна, а рождение ребенка наполнит ее жизнь хоть каким-то смыслом. Так оно и произошло. Сеня никогда так и не узнал, что у него родился сын, по космической случайности названный Григорием, как и его брат. Отца Оли тоже звали Григорием, поэтому ничего удивительного в появлении в семье Григория Семеновича Яковлева не было.
Сеня иногда вспоминал о рыженькой знакомой из своей прошлой жизни, но Оля напоминала ему о другой жизни, где присутствовали надежда, вера в себя и свою небесную звезду, а еще любовь, если и не к кому-то, то хотя бы к себе. Сеня все это утратил и теперь не хотел вспоминать о собственных ошибках и разочарованиях, поэтому всеми силами старался избегать общения с людьми из прошлого. Даже с родным братом теперешний Сеня с выпотрошенной душой почти не общался. Ему было больно вспоминать о своем счастливом детстве и потерянной жизни. Сеня говорил и думал о себе так, словно он уже умер. В какой-то степени, так оно и было.
Депрессия стала постоянной спутницей Сени. Ему было противно от всего в его красивой жизни. Ощущение того, что он заблудился по жизни, прорывалось наружу в стихах:
Мынесносные дети вселенной.
Мывлюбленные люди земли.
Мызастывшие в мраке любви
Мы Снова мы! Где же мы? Кто же мы?!
Полина за шесть лет накопила стихов Сени на сборник, но получив в подарок изданную книжицу, он нисколько не обрадовался.
Я потерял себя! Я словно заблудился в тишине Я больше не хочу быть поэтом. Это дорога проклята! переполненный отчаянием, капризно заявил Сеня, отшвырнув в сторону сборник своих стихов. Замкнутый круг вместо колеса Сансары. Рифма, со временем ставшая клеткой для мысли и для души. Я хочу выражать чувства поэзией прозы, расставляя буквы не в такт рифме, а в унисон собственным мыслям. Это величайшее из богатств и наслаждений! Я хочу создавать собственные сказочные миры, а не вздыхать о несбывшихся мечтах, чувствуя себя непризнанным гением или изгоем во все эпохи, куда бы меня не закинула воля Всевышнего. Я стал игрушкой в руках людей и, наверное, вызываю насмешки Высших сил. Для них все люди игрушки Мне кажется, за нашей суетной каждодневной возней в поисках собственного счастья наблюдать сверху очень даже весело! Жаль, что на это Небесное шоу смертным не полагаются билеты в первом ряду!
Сеня себя ощущал не более, чем игрушкой, предназначенной для развлечений. А еще он для себя выяснил, что стал неисчерпаемым кошельком для собственного брата. Гриша частенько капал на мозги, что не всем везет так устроиться в жизни, как ему и намекал на финансовые затруднения. Сеня подбрасывал Грише крупные суммы денег, которые брались им, как должное. Они ведь братья! А что бы сказал Гриша, если бы узнал, на какую жертву пошел Сеня ради него и его семьи?!
Терпеть Альберта рядом для Сени стало привычкой. Коньяк смягчал его возмущение и отвращение. Альберт его насиловал, умело лаская и провоцируя получать ненавистное удовольствие, чередуя ласки с нежными пытками. Любитель душить, щипать и шлепать, он оставлял на белой коже красные отпечатки своей порочной извращенной страсти. Альберт со временем сумел разбудить в Сене новую сторону чувственности, научив его тело отзываться на непривычные ласки и даже получать от них удовольствие.
Убийственно скучный для Сени день на работе чаще всего переходил в хмельной вечер, наполненный наркотическим дурманом и пьяной негой. Альберт с чувством собственника фанатично любил своего прекрасного античного Бога, а Сеня Ему уже все стало безразлично. Альберт был готов исполнить любую прихоть невольника своей любви, но Сеня перестал что-либо желать. Он перестал сопротивляться течению жизни, позволив ей каждый день уносить себя все глубже в неизбежность. Как же он ненавидел Альберта! Этот человек его морально сожрал и не все ли равно, что он делает с его телом ночами. Притупленное сознание Сени нашло спасение в том, чтобы за всем происходящим с собой и собственной жизнью наблюдать как бы со стороны. Так даже местами было интересно.
У Сени появилась странная привычка писать о себе и своих переживаниях в третье лице, словно речь шла вовсе не о нем самом, а о каком-то другом, несчастном и достойном жалости человеке. Его не хватало на длинные стихотворения. Вспышки его эмоций отражались в коротких четверостишиях, вроде этого, посвященного Лине:
Он любил ее с маху, нехотя,
Ненавидя, и все же лаская.
Он хотел не ее, а прежнюю,
Но глотал лишь то, что осталось.
Пустота и чернота обступали Сеню со всех сторон, наполняя изнутри, просачиваясь наружу даже сквозь солнечные лучи в ясные летние дни. Невидима рука словно сжимала во сне его горло, мешая дышать. Может все дело в алкоголе и наркотиках?! Но без них Сеня со всем чувством ответственности понимал, что просто-напросто прирежет бесстыжего старого извращенца и будь что будет. Альберт тоже это понимал и со своей стороны, со знанием дела, контролировал дозировку медикаментов, чтобы его «пациент» своим поведением не вызывал подозрения днем и не сопротивлялся ночью. А Полине была отведена собачья роль немого зрителя. С садистским удовольствием Альберт заставлял ее смотреть на то, как он распоряжается ее полусонным возлюбленным, томно вздыхающим в его умелых объятиях.
В минуты прозрения, когда дурман спадал с глаз, Сеня впадал в настоящее бешенство. В такие минуты он реально мог убить Альберта и окончательно погубить себя. Не меньше, чем со своим насильником, Сеня хотел расправиться и с самим собой. Он примерял острое лезвие ножа к своему лицу, блуждал им по пульсирующим венкам на шее, угрожал своему отражению в зеркале вонзить нож в его сердце, но сделать решительный бросок рукой так и не решался. Кроме того, Сеня патологически не переносил вида крови. После неудавшейся мысленной расправы над собой, Сеня надевал любимый Альбертом длинный шелковый халат с персидскими узорами, выходил из ванной и наливал себе очередную порцию коньяка. Какое-то время Сеня продолжал тешить себя сладкими мечтами о том, как он всаживает нож в грудь своего тирана и благодетеля, снова и снова, и, чаще всего, под эти убаюкивающие мысли засыпал, а возвратившийся с работы Альберт с умилением любовался улыбающимся во сне своим прекрасным возлюбленным.