А отец ли сидел сегодня в Ратуше, перед экраном? Отец ли повер- нулся и ушел, когда зашла речь о скорой смерти любимого сына? Или это пустая оболочка, изъеденная изнутри? Как там говорил Барракуда: она выжрала твою душу...
...А что она имела в виду, когда называла Барракуду "победоносным соперником" отца? Еще тогда? Еще до рождения Сани? И мама об этом зна- ла? О чем? Нет, Ивар просто глупый ребенок, он чего-то не понял, не по- нял, это слишком сложная, слишком давняя история...
Почему она так улыбалась, так двусмысленно? Или показалось? Что же, отец, выходит, еще тогда...
Ивару сделалось тошно. Он сел и обхватил плечи руками; ему показа- лось, что комнатка едва заметно сотрясается, вибрирует, и от этого сот- рясения наползает непреодолимая, вязкая, черная тоска.
Отец женился на маме, потому что любил ее. Ивар помнит - две тени, соприкасающиеся головами... Две руки на его подушке, одна тонкая, дру- гая широкая и сильная, и пальцы сплетены... Отец ЛЮБИЛ маму и ЛЮБИТ ее, а Регина просто самовлюбленная дура, ей кажется, что весь мир...
Но Барракуда-то умен! Что он нашел в ней, ну что, он, Ивар, реши- тельно не может понять...
Он неправильно понял, он маленький. Да, маленький...
Кажется, на поверхности объекта "Пустыня" гуляет ветер. Страшный ветер, ураган, это впервые за все время пребывания Ивара на этой мел- кой, мелочной, мерзостной планетке...
...А вдруг Регина знала все заранее?! Та сцена в невесомости... И атака, в которой погиб Саня. И теперь - Ивар. Отец останется один, и ее власть над ним будет безгра...
Ветер снаружи свирепеет. Звенят и трясутся стены.
Значит, отец любил Регину... И женился на маме просто потому, что Регина предпочла...
Поле его зрения разбилось на квадратики - как шахматная доска. Ивар закрыл глаза, но квадратики не исчезли, меняясь местами, сложно вращаясь, как в калейдоскопе. Он устал. Он так устал...
Открылась дверь. Почти беззвучно, но напряженный Иваров слух не мог ошибиться. Открылась дверь - и тут же закрылась снова, но, когда Ивар разлепил веки, в комнате никого не было. Пусто.
Ему вдруг сделалось холодно. Никто не вошел, сказал он себе - но почему-то неуверенно. Никто не вошел.
Ветер снаружи стих, и стихла нервная пляска стен и перекрытий, и вокруг воцарилась глубокая, как обморок, ватная тишина. Ненормальная. Неестественная. Вжавшись спиной в прохладную стену, Ивар понял вдруг, что круглая тень в углу напротив слишком темна для тени. Таких теней не бывает.
Надо было приподняться на койке и посмотреть - но Ивар знал, что сделать это не в его силах. Попробовал зажмуриться - но слепая темнота была еще хуже, и тогда он стал смотреть в сторону - чтобы захватывать тень самым краешком бокового зрения.
Она лежала, темная, грузная, как свернувшаяся кольцом черная киш- ка. Остатками здравого смысла Ивар пытался поверить, что это всего лишь тень, что на самом деле в углу нет ничего; он несколько раз принимался считать про себя, намереваясь на счете "пять" перевести взгляд и пос- мотреть прямо в страшный угол - и безнадежно запинался на "четыре с по- ловиной".
Потом он понял, что давно уже не сидит на койке, а стоит, вжимаясь спиной в стену, желая сделаться плоским, как бумажная картинка.
Тихонько щелкнул пол. В другом углу, у двери в уборную, темнело еще одно черное пятно. Койка под босыми ногами вздрогнула, будто живая. Там, под койкой...
...Возится, влажно хлюпает, оплывает густой черной жижей и снова всасывает эту массу в себя. Вместо лица черная смоляная воронка... Не надо.
Ивар захрипел. Непреодолимый, физиологический ужас перекрыл ему горло, скрутил судорогой подгибающиеся ноги, сдавил живот; в несколько секунд человеческое существо, мальчик, обернулось комком беззвучно во- пящей плоти.
...Отлетела дверь.
В него вцепились чьи-то руки, и он понял, что вошедший хочет ста- щить его с койки, скормить чудовищу.