Это было все, что мать успела прочитать, прежде чем отрубилась здесь же, на диване, и ей приснилось дерево, листья на котором качались от птичьих песен, великолепный закат ивыдох. Взрыв. Ни веса, ни тела, только движение и небо. Бесконечное падение.
В четверг она проснулась с грязной головой, в спортивном бюстгальтере, который уже очень долго не снимала ни днем, ни ночью, и в тот же момент проснулось маленькое тельце в кровати рядом с ней, нимало не заинтересованное, сколько сейчас времени, и ей уже ничего другого не оставалось. Будил ли он ее ночью? Дважды? Может, даже трижды? Увидел плохой сон? Захотел попить водички в три часа ночи? Потерял соску? Неважно, он всегда вставал вместе с солнцем, а она лежала в кровати с закрытыми глазами. Может, если я не буду шевелиться, он меня не заметит. Эта полная надежды мысль всегда приходила ей в голову, пришла и теперь, но он вскарабкался ей на грудь, прижался лицом к ее лицу.
Мама, сказал он. Ставай-ставайставай!
Угу, ответила она, не шевелясь.
Мама ставай, повторил он. Паавозы!
Она надела лежавшие на полу измятые брюки, достала из ящика самую неизношенную футболку, еще не до конца проснувшись. Мальчик, в обвисшем ночном подгузнике, был уже внизу, возле рельсов, покрывавших пол гостиной. Он прижался мягкой щечкой к холодным деревянным доскам и смотрел, как движутся колеса паровозов.
Уууууу, гудел он. Уууууууууу.
Каждое утро было одно и то же: шесть часов, рельсы на полу гостиной, тяжелая сковорода на плите, кусочек масла, замороженные картофельные оладьи, извлеченные из помятого пакета в морозильной камере, соль, упаковка йогурта в холодильнике; вымыть пластиковую миску, оставленную в раковине накануне вечером, вымыть тарелку с нарисованным трактором, потому что это единственная тарелка, из которой изволит есть маленький принц, перевернуть картофельные оладьи, переложить оладьи в миску, вымыть вилку и ложку, подуть на тарелку, поставить тарелку на маленький пластиковый столик в углу кухни. Молочко или сок, зайка? Молочко или сок? Сама она съедала банан, который он тоже хотелне свой собственный, а именно ее, остатки, потому что был по-прежнему голоден. Потом он хотел нажать на кнопку блендера, когда она готовила смузи, но боялся шума машины, поэтому бросался на пол в бессильной ярости, потому что не хотел, чтобы было громко, когда он нажимает кнопку, но он должен был нажать ее.
Зайка, сказала она, но ты же знаешь, что будет громко. Каждое утро бывает громко.
Нет, мама, НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ, вопил он.
Каждое утро одно и то же. Каждый день одно и то же. После завтракапоиграть в паровозы, почитать книжку о паровозах, почитать еще раз ту же самую книжку, и еще, это в последний раз, и еще один, ладно, но только один, потом пройти квартал, перейти оживленную улицу, пробежать через стоянку у церкви к железнодорожным путям на небольшом холме. Осмотреть железнодорожные пути. Потрогать камушки. Не бросайся камушками, зайка. Не надо ими бросаться. Споткнуться о рельсы. Расстроиться. Кричать и пинать камни. Успокоиться и обсудить, какие бывают вагоны поезда. Скоро приедет поезд? Она не знала. Просто нужно подождать и набраться терпения.
Скучно ли это было? Да, она понимала, что это скучно, и ей хотелось, чтобы кто-нибудь, кто угодно, понял монотонность ее жизни, отупляющую рутину, в которой активность ее мозга начинала замедляться в тот же момент, как она просыпалась каждое утро, полная больших ожиданий, мыслей о новых проектах и новых силах, солнечном дне, счастливом мальчике и воплощенных целях. Понемногу эти мысли перемалывались другими, о том, что есть и что убирать, медленной агонией Графикавремя завтрака, время прогулки, время обеда, время сна, время перекуса и время садиться на горшокто одно, то другое, то снова первое, пока все мысли не улетучивались из ее головы, оставив только физическое ощущение усталости, боли в пояснице, жирных волос, вздутия живота от употребления слишком большого количества крекеров-рыбок, содержащих натрий. Она говорила на детском языке и постоянно задавала разные вопросы о какашках.
Покакай в горшок, предлагала она, когда у мальчика болел живот. Он уже давно отпраздновал второй день рождения, и ему следовало бы научиться какать в горшок. Он охотно садился на горшок, и она читала ему книжку под названием «Горшок», о том, как замечательно какать в горшок, но когда приходило время какать, он требовал надеть подгузник.
Но, зайка, попробуй сесть на горшок.
Нет, кричал он, вставая. Погузник!
Она вздыхала.
Ладно, говорила она. Хорошо.
Она надевала на него подгузник, он заходил за стул и высовывал из-за него голову.
Кака! говорил он, хрюкая, тужась, глядя ей в глаза, пока испражнялся. Потом с раздутым подгузником выходил из-за стула и говорил ей: Вытри попу.
Той ночью он не хотел спать. Часы, и часы, и часы напролет они лежали бок о бок, сражаясь друг с другом. Она не позволяла себе рычать, свирепо лаять, показывать зубы, сужать глаза и прижимать уши, хотя ей очень всего этого хотелось. Их дом представлял собой бунгало с изогнутыми углами, архитектор которого не очень представлял, как строить дома. Когда они въехали, этот дом казался ей очаровательнымесли на то пошло, так это она убедила мужа, что здесь именно то место, где им нужно жить, несмотря на сомнительного качества проводку и только одну ванную, но теперь ее злили двери, слишком узкие и слишком короткие. И сколько бы она ни убирала, здесь никогда не становилось достаточно чисто. Этот дом, думала она, злясь все больше, больше.
Этот сраный дом.
И вместо того чтобы считать овец, там, в постели, ожидая, когда мальчик уснет, пока он ворочался, запутывался в простынях, распутывался, просил поесть, попить, ныл, пытался с ней поиграть, надувал губы в ответ на ее слова, что пора спать-спать, пока он брыкался и метался, а она тихо и неподвижно лежала рядом, она представляла себе, как пробивает дыры в штукатурке стен. Как собирает все силы, чувствует содрогание, когда ее кулак касается твердой стены. Ее рука будет в крови. Костяшки пальцев поранятся. Но стена уступит, обрушится, сломается. Теперь она видела облегчение, которое могло прийти с насилием.
Бум, бум, бум. Час ночи рядом с мальчиком. Бум. Два часа. Еще не спит. Еще одна ночь, и она расплачется. Еще одна ночь, и она выберется из кровати, спустится вниз и не будет обращать на него внимания, когда он выскользнет из спальни и спустится по ступенькам, будет читать, лежа на кушетке, и не станет смотреть на него, когда он прижмется к ее руке, будет делать что хочет, и пусть он засыпает, когда ему заблагорассудится, потому что она понимала, что больше так не может. Она просто не могла больше лежать с ним в этой постели ни одной чертовой секунды.
Нужно было отвлечься. Почитать что-нибудь. Что угодно, лишь бы отвлечься, приглушить бурлящее отчаяние и тоску. И вот он, на прикроватном столике: «Справочник о ведьмах и волшебницах». Конечно.
Она решила читать книгу не как полагается, от начала к концу, а просто раскрывать на случайной странице и прочитывать то, что там увидит. Ей казалось, что книгане просто предмет, а скорее существо, которому есть что рассказать, и рассказать именно ей. Такую книгу она просто не могла читать, как обычную.
О чем ты хочешь поговорить? думала она, доставая «Справочник» из сумки где-нибудь в парке, и книга, словно отвечая ей, раскрывалась на главе «Экскурсия в Антарктику» или «Некоторые размышления о трансформации».
В эту ночь, ожидая, что завтра, к огромному облегчению, вернется домой муж, она, лежа в удушливой жаре спальни и слушая, как рядом сопит сын (он наконец уснул где-то между двумя и тремя часами), раскрыла книгу на главе «Домашние породы».
Цитата из книги Уайт: «Хотя мои исследования за границей, безусловно, были одним из самых захватывающих и увлекательных аспектов моей работы, нельзя упускать из вида и менее экзотические разновидности волшебных женщин, которые заслуживают отдельного серьезного и откровенного рассмотрения».
Ну что ж, подумала мать. Пусть будет так. В этой главе она обнаружила Мертвящих:
«Тип современной женщины, сосредоточенной на всем, что связано с карьерой, успехом, финансами и властью. Мертвящая может выбрать любую область реализации, однако обычно занимает высокий пост в этой области.