Лена
Ему хочется троих, говорит он, очищая луковицу. Безмятежно снимает шелуху, с таким звуком, словно пластырь сдирают с кожи. Уже этот звук причиняет мне боль. Я стою рядом с ним на кухне и смотрю на нож в его руке. Это нож с тонким зазубренным клинком, достаточно острым.
Ты меня слышишь, Лена?
Конечно, отвечает ему женщина, которую я начинаю ненавидеть всем своим существом.
Она принадлежит ему. Этот человек получает от нее все, что захочет, и уже в полной мере овладел ею. Ее телом, ее гордостью, ее достоинством. И все-таки она улыбается ему в лицо. Эта женщина меня отравляет.
Тебе хочется троих.
Всегда хотелось. А тебе?
Женщина тоже всегда хотела троих. Я вообще никого не хотела, но моего мнения никто не спрашивает. Порой меня одолевает желание свыкнуться со всем этим. А в другие дни я понимаю, что ни в коем случае не должна этого допустить. Я собираю воедино последние резервы, мельчайшие осколки сломленной воли, остатки разума и воспоминанияи прячу их в надежном месте. Как белка, что закапывает припасы на зиму. Остается только надеяться, что ни ему, ни этой слабой женщине не удастся отыскать мой тайник. Потаенный уголок, где существует небо и дурацкие утяжелители для скатерти.
Хочешь бокал вина?
Он разрезает луковицу на четвертинки, кладет нож рядом с доской и поворачивается ко мне. Нож лежит вот так, на столе. Ничего не стоит дотянуться до него. Я с трудом отвожу от него взгляд. Вновь смотрю ему в лицо, с глуповатой улыбкой той безвольной женщины.
Да, спасибо.
Отлично. Он улыбается в ответ и отходит к обеденному столу, где стоят еще не разобранные бумажные пакеты с покупками. Красного или белого? Я взял того и другого, потому что не знал, какое ты предпочтешь к спагетти.
Он стоит вполоборота ко мне, склонившись над покупками, запустив правую руку в один из пакетов. И нож лежит рядом с разделочной доской, дотянуться до него ничего не стоит. «Сейчас!»кричит внутренний голос.
Лена?
Бумажный пакет шуршит, когда он достает первую бутылку. Сейчас!
Красного, если позволишь.
Да, мне тоже по душе красное.
Он оборачивается, довольный, с бутылкой в руке. Безвольная женщина опирается рукой о кухонный стол. Палец робко тянется к ножу. Их разделает всего пара сантиметров, и вместе с темцелая пропасть. Он готовит для меня. Мы вместе едим и выпиваем красного вина за то, чтобы я поскорее забеременела. Ему хочется троих детей. Мы станем самой счастливой семьей
Фибрилляция предсердий!
Ханна
Сестра Рут вышла из комнаты так поспешно, что едва не споткнулась. Она сказала, чтобы я сидела здесь и ждала ее, так что я не двигаюсь. Во всем нужно слушаться взрослых, даже таким смышленым, как я. Хотелось бы обмерить комнату, но мне сказано сидеть, так что я принимаюсь считать. Люблю считать, когда мне нельзя двигаться, и в голову не приходит ничего другого, над чем можно было бы поразмыслить. Так время проходит интереснее. Мой братец всякий раз напевает песенку, когда ему скучно, хотя и это кажется мне скучным, потому что он всегда напевает одно и то же. Самое занятное в счете то, что никогда не знаешь, до какой цифры доберешься, пока пройдет время.
Когда вернулась сестра Рут, я досчитала до 1128 и чуть не забыла встать. Когда отворяется дверь, всегда нужно вставать и показывать руки. Ногти должны быть чистыми, и в руках нельзя прятать ничего такого, чем можно поранить себя и окружающих. Но сестра Рут даже не присматривается и говорит, что я могу сесть. У нее с собой альбом и острые карандаши.
Есть отличная идея, Ханна, сообщает она.
Я должна что-то нарисовать. Только вот мне ее идея не кажется такой уж замечательной. Спору нет, карандаши красивых цветов. Красный и желтый, и синий, и черный, и лиловый, и розовый, и коричневый, и зеленый. Но у них такие острые грифели Я беру красный карандаш и осторожно трогаю большим пальцем грифельда, очень острый. Дома мы рисуем восковыми карандашами. И пишем ими же.
А зачем мне что-то рисовать?
Сестра Рут пожимает плечами.
Ну, во-первых, так мы скоротаем время, пока тебе не разрешат пойти к маме, а во-вторых, мы сможем сказать, что очень заняты, когда явятся полицейские и будут задавать дурацкие вопросы. Что скажешь?
И что мне нарисовать?
Сестра Рут снова пожимает плечами.
Хм может, просто нарисуешь, что у вас произошло сегодня, перед тем как вы с мамой попали к нам?
Сама того не замечая, я начинаю грызть кончик карандаша. С него слезают мелкие чешуйки и липнут к языку. Я облизываю ладонь, чтобы их снять.
Нет, говорю затем. У меня есть идея получше. Нарисую картинку для мамы и потом подарю ей.
Ладно. Уже придумала, что бы такое нарисовать?
Пожалуй Я задумываюсь. Что-нибудь такое, что наверняка ее обрадовало бы.
Сестра Рут сгорает от любопытства. Так она говорит, и по ней это видно. Глаза у нее широко раскрыты, и брови приподняты, так что лоб складывается морщинками. Я откладываю красный карандаш и беру синий. С большой осторожностью. Острый грифель может быть очень опасным. Первым делом я рисую лицо моей мамы. Сестра Рут спрашивает, почему оно синее. Я цокаю и закатываю глаза. Должно быть, сестра Рут тоже иногда не соображает, как мой братец.
Потому что у меня нет белого карандаша. И на белой бумаге его все равно не было бы видно, объясняю я.
Далее рисую маме туловище, в красивом длинном платьетоже синим карандашом, хотя оно должно быть белым. Желтым рисую ей длинные волосы, а потом чернымдеревья, с которых ветки, похожие на скрюченные пальцы чудовищ, тянутся к маме, пытаясь ее схватить.
Выглядит довольно устрашающе, комментирует сестра Рут. Ханна, расскажи мне о своем рисунке.
Это история о маме и папе, и о том, как они полюбили друг друга. Как-то поздним вечером мама шла по лесу. Видите, как красиво блестят у нее волосы в лунном свете?
Она и в самом деле выглядит очень мило. Ханна, твоя мама была одна в лесу?
Да, и ей было очень страшно, поэтому я не нарисовала ей улыбку. Видите?
Отчего же ей было так страшно?
Она заблудилась. Но потом
Я принимаюсь рисовать папу, как он выходит из-за дерева.
Потом приходит мой папа. Это лучшая часть в истории. Он появляется словно из ниоткуда и спасает ее. Я исправляю рот мамы, так что теперь она улыбается. Обвожу пожирнее, и ее губы становятся похожи на красный банан. И они влюбились друг в друга с первого взгляда.
Дорисовываю несколько сердечек, после чего, довольная собой, откладываю карандаш. Красное сердечко считается главным символом любви. Я нарисовала шесть штук, в знак очень большой любви.
Ух ты, восклицает сестра Рут. Звучит прямо как в сказке.
Нет. Это не сказка, а реальная история. Мама всегда так рассказывает. Если б это была сказка, то и начиналась бы со слова однажды. Это общепринятое вступление к сказкам и легендам. Я часто прошу маму рассказать эту историю, особенно когда вижу, что ей грустно. Когда она рассказывает мне ее, то всегда улыбается.
В доказательство я указываю пальцем на мамины губы, похожие на красный банан.
Сестра Рут склоняется над столом.
А что это у твоего папы в руке?
Это платок, которым он завязал маме глаза, потому что хочет сделать ей сюрприз. Мама ведь не должна знать, куда они теперь пойдут.
А куда они должны пойти, Ханна?
Домой, куда же еще, говорю я. В хижину.
Лена
Будь благодарна.
Господь благословил тебя.
У тебя прекрасный дом.
У тебя есть семья.
У тебя есть все, о чем ты всегда мечтала.
Этот голос в голове, он словно доносится откуда-то издалека. Пустота, она обжигает желудок. Невозможно, чтобы пустота обжигала. И все же как больно она обжигает, эта пустота. Челюсть сводит от напряжения, пока я дрожащими пальцами пытаюсь открыть банку какао. Крышка не поддается. Будь она проклята, эта банка Я чувствую, как пот стекает по лбу, щиплет шрам над бровью. На кухонном столе рядом с пачкой молока стоят две миски, красная и синяя, обе в белую крапинку, обе из меламина, небьющиеся. Дети должны позавтракать, сейчас. Завтрак в семь тридцать. Неужели так сложно это усвоить? Детям нужен четкий распорядок. Дети нуждаются в сбалансированном завтраке.