Павлу приходилось наблюдать много непонятных событий, при этом он не раз отмечал, что несчастья упорно преследуют какого-то одного человека либо какую-то одну семью, словно над ними тяготеет злой рок. Отец и мать Изабеллы Ивановны представляли собой типичный пример бездарных лицедеев, из тех, кому раз в сезон доверяют взойти на сцену, чтобы объявить: «Кушать подано!»
Благодаря шапочному знакомству пронырливой бабки Зябкиной с заведующим отделом культуры ЦК КПУ (она подметала подъезд, где обитал кормчий украинской культуры, и он с ней иногда здоровался), молодая чета Зябкиных в свое время была устроена в театр русской драмы имени Леси Украинки. Зябкиным тогда фантастически повезло, выпускники их школы-студии завидовали им до слез, теряясь в догадках, на основании каких тайных дарований их туда приняли? Не иначе, как свершилось чудо либо это был результат колдовства. Так или иначе, но эта загадка до сих пор остается неразгаданной.
Несмотря на беспросветную серость, супружеской паре Зябкиных везло и дальше. Не удивительно, в самом названии этого русского театра имени украинской писательницы заложена нелепость. Жизнь актеров Зябкиных текла безоблачно и размеренно по одному и тому же устоявшемуся распорядку. Утро их рабочего дня начиналось после обеда, когда опухшие после бессонной ночи они шли «отмечаться» в театр.
Вечером, если им поручали что-то представлять, они выходили на сцену в массовке, а ночи напролет, «раскручивались по холлу» в ресторанах и на квартирах таких же праздношатающихся представителей киевской богемы. Больше всего в театре Леси Украинки им нравился буфет. Там, в недрах театрального буфета, они провели всю свою сценическую жизнь, там бы они ее и закончили, выпровоженные на «заслуженную» пенсию. Но внезапно все изменилось, и Украина обрела долгожданную самостийность.
За годы самостийности парочка затрапезных статистов Зябкиных сказочно разбогатела выступлениями на вечеринках у новых украинских олигархов: воров, бандитов и спекулянтов всех мастей, обокравших Украину и продолжавших сосать из нее кровь с ненасытностью взбесившихся пиявок. Чета Зябкиных изобрела свой (старый, как мир) сногсшибательный номер: муж, переодевался женщиной, а женамужчиной, кривляясь и отпуская похабные каламбуры они дрыгали ногами, изображая гопак и распевали частушки на суржике в ритме «гоп-ца-ца!» Новым украинцам это до безумия нравилось, и они готовы были платить любые деньги, чтобы на них полюбоваться, видя в них братьев по разуму. Но легких денег не бывает, легкие деньги приносят тяжелые проблемы.
Отношения у Изабеллы Ивановны с родителями последнее время не ладились. При каждой встрече она в язвительной форме высказывала им, чем они зарабатывают. Будто они сами об этом не знали, будто это не ее отцу, не раз зашивали разбитую бутылками голову, а матери,разорванную промежность. При всей своей принципиальности, Зябкина без зазрения совести пользовалась деньгами родителей, привыкнув к роскоши, на которую не зарабатывала. Жила пустой беспечной жизнью, хотя и у нее возникали жизненные трудности. Так, ее приверженность к хард-року, под веянием моды, перешла в одержимость рэпом, а непомерное влечение к шоколаду стало тяжелой жизненной проблемой.
* * *
Зябкина всегда одевалась нестандартно.
Сегодня она была в сногсшибательном коктейльном платье от Дольче и Габбана цвета взбитых сливок из натурального шелка, строгое и закрытое спереди, с открытой до ягодиц спиной. Эксцентричность наряда в ее окружении определяла статус. Ее платье макси эффектно облегало все нужные местаособенно бедра, подчеркивая длину ног, слегка приоткрывая аристократически тонкие лодыжки и белые сафьяновые туфельки с мерцающими серебряными звездами.
Угловато-грациозная, на высоченных каблуках, она была почти что одного роста с Павлом. Мимоходом улыбнувшись ему сценической улыбкой и поцеловав его в щеку, она умчалась по своим делам хозяйки дома. Какой бы искусственной ни была ее улыбка, действовала она заразительно, и Павел тоже улыбнулся. Ему так хотелось хоть немого с ней поговорить, но не получилось. Ничего не поделаешь, Изабелле надо было принимать гостей.
А тебе идет этот костюм, не пойму, какого он цвета, щучьего, что ли?и, не ожидая ответа, убежала по свои делам.
Огромный вестибюль, что-то наподобие атриума, как это теперь называют, напоминал пустую станцию метро. Он ярко освещался светильниками из стекла и хромированной стали в стиле модерн. Пол был покрыт плиткой, имитирующий черный мрамор. В центре журчал пластмассовый фонтан, сделанный под белый мрамор, с аляповато размалеванными фигурками мультипликационных персонажей. Павел бывал здесь раньше. Заходя сюда, у него каждый раз возникало ощущение, что он участвует в съемках очередного мыльного сериала с дешевыми декорациями.
На всю стену, от пола до потолка, было укреплено зеркало в роскошном лепном обрамлении. От этой холодной зеркальной стены веяло возведенной в абсолют бездушностью. Осмотрев, и насмотревшись на себя в зеркале, Павел тяжело вздохнул и прошел из вестибюля в столовую, откуда из мощных аудио колонок доносился тяжелый психодилический рок.
Столовая имела неправильную форму с множеством углов, и тоже была слишком большой, чтобы чувствовать себя в ней уютно. Этому дому явно недоставало человеческого тепла. По прихоти родителей Зябкиной, местные дизайнеры пытались оформить интерьер столовой под трапезную средневекового замка. Их фантазии хватило лишь на искусственно закопченные массивные потолочные балки и такие же, копченые дубовые поддерживающие опоры. Одну из стен, «украшал» устрашающих размеров камин из грубо тесаного камня, похожий на разверстую пасть кочегарки. В него без труда мог бы войти человек, не сгибая головы. «Только, что ему там делать?..»подумал Павел. Вся обстановка здесь имела нелепый вид, она была какой-то голой и в то же время тяжелой, будто давила своим безобразием.
На стенах из не штукатуреного кирпича висело с десяток картин. Среди нескольких полотен с обнаженными женщинами в непристойных гинекологических позах, преобладала абстрактная мазня. Краска на них была наложена толстыми слоями, как оконная замазка, и выпирала с поверхности холстов буграми и острыми заусеницами. Несколько в стороне от камина стоял длинный обеденный стол на анодированных металлических ножках. Вместо столешницы у него было голое стекло, от этого создавался оптический обман, как будто бутылки с напитками и тарелки с холодными закусками висят в воздухе. Вокруг стола группами стояли молодые мужчины и женщины с бокалами в руках, выпивая и разговаривая. Запах шампанского и виски перебивал дразнящий аромат духов и разгоряченных женских тел.
Павел блуждал среди усиленно общавшихся гостей, как неприкаянное привидение на веселом балу. Они казались ему какими-то плоскими, похожими на вырезанные из картона силуэты. Ему знаком был сумбур подобных компаний. Обычная вечеринка, где собравшиеся говорят только для того, чтобы не молчать; где задушевная мысль воспринимается, как непозволительная странность. Люди активно общаются, говорят на одном языке, а понять друг друга не могут. Да им этого и не нужно. Что же им тогда надо, и зачем они собираются? Кто его знает. По-видимому, срабатывает атавистический стадный инстинкт.
У Павла возникло тягостное ощущение, как будто им управляет какая-то сила, о существовании которой он не подозревал, и она неумолимо затягивает его в западню, из которой ему не выбраться. Нечто подобное он испытал в детстве, когда переплывая Днепр, он попал в водоворот, и невидимая непреодолимая сила его схватила и потянула на дно. Размышляя над этими невеселыми мыслями, он с горькой тоской осознал, что со времен его безвозвратного детства прошло сотни лет.
Посмотрите, кто пришел! Павел Герасимович, сдохнуть и не жить!увидев Павла, закричала его бывшая коллега народная целительница Тоня Обертас.Где ж ты пропадал, чертяка?!слегка прогнувшись назад и раскинув руки, она заключила его в объятия.
Антонина Евгеньевна Обертас «широко известная в узких кругах», как Тоня Атас, была миниатюрной брюнеткой с коротко стриженными жесткими кудрявыми волосами и тонкой фигуркой. Гибкая и подвижная, как ртуть, ей необыкновенно шло ее черное платье мини, соблазнительно облегающее ее идеально круглый задик, и в тон ему, изящные бальные туфельки из черной змеиной кожи с ярко-красными атласными бантиками.