Как-то в воскресенье Тефо зашел в лавку Сун Ли купить бутылку лимонада. Стояла жуткая жара. Крыши домов, казалось, из последних сил терпели безжалостный жар солнечных лучей. Все окна и двери были распахнуты настежь, а за недостатком веранд и полным отсутствием деревьев жителям только и оставалось потеть, пыхтеть, стонать да раздеваться чуть ли не донага.
Мадам Сун Ли обреталась за прилавком, положив на него локти и сложив руки. Она вполне могла сойти за статую какого-нибудь восточного божества, если бы не послеобеденная муха, которая с ленцой перебирала лапками, пытаясь устроиться на ее лице, и мадам мотала головой, пытаясь избавиться от несносного насекомого.
Констебль Тефо после каждого глотка тяжело вздыхал, глядя в окно на улицу. К чему ему надо привыкнуть здесь, среди прочего, так это к несчетным похоронным процессиям, следовавшим каждую неделю. По дороге на кладбище никак нельзя было обойти стороной Ньюклэр. Процессии были всякиемаленькие и короткие, большие и длинные, с нанятыми двухэтажными автобусами, автомобилями, грузовиками; с бедными, никому не ведомыми покойниками и с чванливо богатыми. И у всех процессий неизбежным был черный цвет.
Обычно процессии проходили по главной улице. Однако покойников было так много, что часто процессии выплескивались на соседние улочки.
Тефо вышел на верандупросто так, чтобы не думать о жаре. Он смотрел на небольшую процессию, завернувшую на их улицу, и в голове у него мелькнула неясная мысль, как тень от облака в солнечный день.
На террасу, пошатываясь, вышел родственник Селеке. Одежда у него была такая, словно он переправлялся через множество речек и по крайней мере одну из них осушил. Все его звали просто родственником Селеке, и никому дела не было до его собственного имени.
Селеке жила на соседней улице. Нрав у нее был крутой, а язык острый. Но даже ей не удавалось вывести своего родственничка из того столбняка, в котором тот постоянно пребывал.
Келеди как-то поделилась с ней тем, что думала о нем:
Вот увидите, что будет. Придет времяон будет себе на прокорм мышей ловить, у котов хлеб отбивать. И она привычно потерла грудь.
А родственник Селеке и ухом не повел.
Привет начальству! закричал он, шатаясь, как кукла-марионетка на подмостках. Эхма, никак гробы считаем? Многовато народу мрет, хе-хе! Как мухи дохнут, бедолаги!
Тефо кивнул. По улице ехал грузовик, который затормозил и остановился у китайской лавки.
Покойникинародец тихий, сказал родственник Селеке.
Ну что, залил горючего? Давай дуй домой и проспись как следует.
Это ты мне? Ну да, выпил, градус изучал. Только не надо со мной так, как с дурачками здешними. У них язык без костей. Пошли они знаешь куда! Кто еще в этой проклятой дыре поанглийски может, как я?
Никого нет, это уж точно, сдержанно улыбнулся Тефо.
Ты мне нравишься, командир. Большим человеком будешь. Вот смотришь сейчас, как возится народ со жмуриками, а потом гробы эти расскажут нам свою историю. Никак в толк не возьмуи чего это народ ко мне прицепился? Чего им неймется? Барахло, а не люди!
Небольшая группа людей с гробом на телеге, запряженной лошадьми, свернула на улицу. Скорбный экипаж состоял из трех женщин и четверых мужчин, не считая возницы. Мужчинапо-видимому, их духовный наставникпел истово, перекрывая другие голоса. На нем был обтерханный стихарь поблекшего лилового цвета и белесая ряса. «Что-то он слишком уж молод для такого ответственного дела, как проводы душ усопших на небеса, подумал Тефо. Да, сейчас много молодежи увлекается религией» Телега остановилась у дома почти напротив лавки Сун Ли. Сидевшие на ней спешились, и четверка мужчин подняла гроб и поставила на землю.
Тефо увидел, что распорядителя процессии просто трясло, и было удивительно, что он еще мог держать в руках сборник молитвенных гимнов. Он то и дело вытирал пот со лба, и констебль подумал, что, наверное, у него жар и лихорадка и вряд ли он сможет снова поднять гроб. Очевидно было, что они хотели занести гроб во двор, у которого остановились. Тефо подошел и предложил помощь.
В широко раскрытых глазах главы процессии он увидел целую бурю чувств, в которых Тефо не мог разобраться. А затем, к удивлению полицейского, распорядитель сделал ему знак не прикасаться к гробу. Еще через мгновение он стал мотать головой и что-то бормотать, из чего Тефо заключил, что помощь будет оценена по достоинству. Он взялся за ручку гроба, и они вчетвером внесли покойника в дом. И вскоре Тефо вновь стоял на веранде китайского магазинчика.
Прошло с четверть часа. Он услышал громкие песнопения, и из дома вышли люди с гробом. Тефо снова увидел взмокшего от пота и трясущегося главу процессии. Гроб поставили на землю возле калитки. Остальные в группе попрежнему истово пели, и первую партию вели высокие мужские голоса.
Тефо понял, что они хотят поставить гроб в кузов стоявшего у лавки грузовика, и что-то подсказало ему, что сейчас помогать им не следует. Наверное, это одна из сект со своими причудами и странностями.
У калитки шеф наклонился и взялся за ручку, а затем вдруг дернул, едва не перевернув гроб, и закричал остальным, чтобы они тоже взялись за ручки. Тефо с интересом смотрел, что будет дальше.
Из гроба послышались какие-то странные звуки. Чтобы он совсем не перевернулся, мужчины разом дернули его вверх, и снизу раздался треск сломанной доски. Они захотели поднять гроб повыше, и тогда произошло то, что произошло.
Из гроба на землю сошла небольшая лавина бутылок. Водитель вскочил в кабину грузовика, дал задний ход, а затем рванул впередтолько его и видели. А телега со скрипом ехала по улице. Тефо смотрел на все это замороженным взглядом. Как загипнотизированный он сошел с веранды и медленно направился к месту событий. Глазам его предстала беспорядочная куча бутылок со спиртным; некоторые из них были разбиты, другие раскатились по улице, словно ребятня, высыпавшая из класса на перемену. Среди участников процессии послышались шиканье и крики:
Словил мандраж, болван дерганый!
Весь кайф поломали через коленку!
Я всю дорогу сек, что так и будет!
Ну, я тебе рога обломаю!
Сидел бы дома, дубина криворукая!
Пролетели мимо кассы!
И все они, как говорится, растаяли в воздухе еще до того, как Тефо сообразил, что нужно их арестовать. Да туг еще и набежавшая толпа растащила все бутылки и растворилась, не оставив никаких улик. Несколько зевак стояли рядом.
«Вот гады, подумал он, рады, что дурака свалял и не захомутал кого надо». Гады подталкивали друг друга локтями и выражали ему притворное сожаление по поводу случившегося. Тут из толпы вышла Маню: «Мне бы гроб на дрова взять, господин констебль», и он раздраженно махнул рукоймол, бери, чего там. Это не ускользнуло от Келеди, которая растирала набухшую молоком грудь, и она сказала соседке: «Вот увидишь, что будет. Только не торопись».
Привет командиру! Какие беды-горести? родственничек Селеке был уже в курсе того, что произошло, и пробирался через толпу к нему поближе. Эти жмурики меня совсем заколебали! И тебе, начальник, не катит. Вот что я тебе скажуих здесь, жмуриков, как вшей в моей рубашке. Но большим человеком станешь, это как пить дать. Держу пари на всех вшей, которых я кормлю».
После полудня констебль Тефо сидел в комнате Маню и пил кукурузное пойло. Келеди, как всегда, растирала грудь, сидя на полу с двумя женщинами. Маню сидела на низенькой скамейке, выпустив из-под фартука в цветочках свой огромный, похожий на арбуз живот.
Не обращая внимания на бабью болтовню, Тефо размышлял о похоронах, покойниках и бутылках со спиртным. О похоронных процессиях он думал просто так, не имея в виду ничего конкретного. Ему вспомнились слова, сказанные родственником Селеке на веранде китайской лавки. Наверное, не случайно он их произнес. И тут на улице появилась еще одна похоронная процессия. Тефо резко встал и направился к двери. О, если бы только боги могли сказать ему, что у них в том темном полированном гробу, подумал он и вернулся на прежнее местосамо воплощение безнадежности и отчаяния.
Пророческие слова Келеди «Вот увидите, что будет» обрели серьезный смысл, когда в один прекрасный день Тефо женился на Маню после того, как она родила шестого ребенка. Улица ахнула и в изумлении затаила дыхание. Впрочем, скоро пришла в себя, вспомнив о своей репутации самой тихой и спокойной улицы в Ньюклэре.
Это событие добавило Келеди уличного авторитета и веса, и она с полным правом могла сказать: «Вот так-то!»яростно расчесывая свербевшие от молока груди.
Салман Рушди. Гнездо жар-птицы
Ныне хочу рассказать про тела, превращенные в формы иные.
Здесь плоская жара, и все иссохло. Дождей давно уж нет, и говорят, что засуха пролилась на землю потом. Ониравнинные крестьяне-скотоводы, но скот разбрелся в поисках воды, направился к востоку и на юг, пошатываясь и гремя костями. Напрасный их исход отмечен черепами и рогами, которые торчат, как верстовые вехи. А там, куда садится солнце, есть вода, отравленная солью. Но скоро даже эти солончаки останутся в пустыне привидением. И ветер гонит перекати-поле по изможденным сумрачным равнинам. А трещины в земле столь велики, что могут поглотить и человека.
Весьма достойная кончина для земледельца: быть поглощенным своей родной землей.
А женщинам здесь уготована иная смерть. Огонь охватывает их, и факелом живым они сгорают.
Еще на памяти людской здесь рос дремучий лес, рассказывал г-н Махарадж своей американской невесте, направляясь в своем роскошном лимузине во дворец. В лесу обитал тигр редкой породыбелый, как соль, небольшой, поджарый, весь сплетенный из мышц. А птицы певчие! Их было без числа различных видов и пород, и сами гнезда были свиты из музыкальных нот. Тому уже полвека, как отец въезжал в тот лес, который сотрясало разноголосье птиц, и даже было слышно, как в этот хор вступало рычанье тигров. Отца уже нет, и тигры вымерли, исчезли птицы, и только лишь одна, которая ни разу не запела, вьет свое гнездоне среди исчезнувших деревьев, а в сокровенном месте, неизвестном людям. «Это жар-птица», шепнул он, и его невестадитя большого города, чужестранка, уже не деварассмеялась столь вычурному слову, откинув длинную прядь светлых волос, отливавших желтым пламенем.
И принцев нынче нетперевелись. Упразднены правительством за ненадобностью уж сколько лет тому назад. И само слово «принц» у нас, в современной стране, превратилось в выдумку феодальных времен и стало сказкой. Их лишили званий и титулов, особых прав и привилегий. И более не властны они над нами. И здесь принц превратился в простого господина Махараджа. Но человек он не простой. Его городской дворец превратился в казино, а сам он стал главой комиссии, цель которойискоренить продажность, отравившую страну. В своей юности он был игрок, спортсмен, охотник, но после выхода в отставку все забавы были тоже отставлены за недостатком времени. Он возглавляет также Институт экологических исследований, который ищет средства против засухи; а в его поместьев громадной крепости-дворце, куда его сейчас мчит лимузин, непрестанно бьют фонтаном каскады драгоценной влаги с единственной лишь цельюпоказать себя, не глядя на других. Собрание древних текстов в его библиотеке слывет в округе чудом, но это не мешает ему владеть лицензией на спутниковую связь, и с каждой установленной тарелки он получает прибыль. Подробности его финансовых дел, равно как и любовных приключений, о которых ходит столько слухов, покрыты мраком.
Вот и карьер. Лимузин остановился. Мужчины работают кирками и мотыгами, а женщины носят землю в тазах на голове. Завидя господина Махараджа, они в почтенье складывают руки, приветствуют его коленопреклоненно. Американская невеста смотрит на все это и понимает внутренним чутьем: она приехала туда, где правды нет, а власть, правительствотам, далеко отсюда, в столицене более чем выдумка, в которую никто не верит. Здесь господин Махарадж остается по-прежнему принцем, а онаего принцесса. Она словно бы вошла в старинное преданье и легенду и чувствует себя лишь словом, ползущим по засушенной странице, и становится самой этой страницей с историей ее жизни, над которой дует безжалостный и знойный ветер и превращает ее тело в папирус, ее кожу в пергамент, а ее душу в бумагу.
Какая жара и зной! Ее знобит и лихорадит.
Карьера больше нет. Есть котлован под водоем. Крестьяне, согнанные засухой с земли, копают эту яму для господина Махараджа на тот случай, когда дожди вернутся. Тем самым он дает им работу, объясняет он невесте, и даже более того: дает надежду. Она качает головой и видит, что громада этой ямы уже полна, ее переполняет горькая насмешка. Соленая, противная на вкус, она не может напоить ни человека, ни скотину.
Одежда женщин в этом котлованесудьбы насмешка! огненных цветов. Одни глупцы, рабы условностей и языка, считают, что огонь может быть только красным или золотым. Огоньон синий по краям своей печали, зеленый он в завидной глубине. Он может белым цветом пламенеть и даже, в припадках ярости и гнева, быть черным.
Вчера крестьяне-землекопы сказали господину Махараджу, что женщина в золотисто-красном сари, как факел, загорелась в сухом амфитеатре котлована. Мужчины стояли по высокому краю ямы и смотрели, как она горит, обхватив себя руками и словно приветствуя кого-то, и здравый мужской смысл говорил им о неизбежности женского жребия. А женщиныих женщиныпронзительно кричали.
На месте сгоревшей женщины не осталось ничего, даже щепотки плоти или костей. Она сгорела, как сгорает бумага, поднявшись к небесам и развеявшись по ветру без следа.
Способность женщины воспламеняться удивляет безропотных мужчин округи. Уж слишком просто и легко все это происходит, и что же с этим делать? Лишь только отвернешьсяони уже в огне. Возможно, в этом разница между полами, говорит мужчина. Мужчины почвенны, живучи, цельны, а женщины капризны и непостоянны, приходят ненадолго в этот мир и покидают его облачком дымка, не оставляя даже примечаний к своей странице жизни. Так долго быть в жаре на солнцепеке! Мы велим им оставаться дома и не играть с огнем, нонужно женщин знатьуж такова природа их и рок.
Даже у самых сдержанных и скромных горячие сердца, и, пожалуй, у этих скромниц более всего, прошептал он на ухо жене в автомобиле. Онаженщина современных взглядов, говорит она, и ей не нравится, когда он так рассуждает, все мешая в кучу и обобщая так легко, пусть даже и шутя. Ему забавно это слышать, и он склоняет голову, прося прощения. Смутьян и подстрекатель, он говорит: я виноватисправлюсь.