А Зина уже закончила осмотр платяного шкафа.
Придется выяснить, кто оната, что жила с убитым. И поскорее! Сделать это, наверное, будет несложно.
Он произнес эту фразу вслух, хотя вроде и не хотел, и Зина моментально отреагировала.
Выясняйте, пренебрежительно бросила она, а сама с обидой подумала, вот дурак, он меня даже слушать не стал.
Нет, у Зины эти слова не вырвались. А Яковлев продолжал размышлятьчто-то ведь его покоробило! Здесь! Не в доме, а именноздесь! В этой комнате! Что? Что-то необычное. А в кабинете он этого не ощутил. Там он почувствовал только зависть, но завистьчувство определенное, понятное, логично-объяснимое и даже прозрачное в своих первопричинах, вполне. А тут? Но впечатление ускользалогнаться за ним показалось бессмысленным.
«Не понял», подумал он перед тем, как выйти.
Глава 3. Допрособъяснение термина
Каждый вопрос, заранее обдуманный и даже записанный на бумагеи, не дай Бог, забыть или перепутать, всегда предусматривает готовый ответответ, сформулированный в тот миг, когда кончик пера лишь коснулся бумаги для того, чтобы вывести на ней замысловатый значоккрючок с точкой, что будто бы сорвалась под собственным весом с той искривленной линиивопросительный знак. Раньше! Конечно, раньше. Ответ и вопрос рождаются одновременно! Да, как близнецы, в чьих сосудах одинаковая кровь. Да? Опять нет! Сначала появляется ответ, и только потомвопрос к нему. И это правильно. Это обуславливает внутреннюю целесообразность диалога и ценность информации, как субъекта дальнейшего анализаанализа несовпадений. Вопросответ. Ответвопросответ. И хочется лишь сравнить, соотнести чужие ответы и свои, те, что непререкаемо знаешь, и еще раз убедиться в своей правоте!
«Имя, отчество, фамилия? Год и место рождения? Распишитесь, что ознакомлены: за дачу ложных показаний вам полагается Что? Срок! И не ломайте тонкие руки-крылья».
Допрос: ответвопростягостный вздохистлевший окурокответ.
Занавешенное окно.
Шоумен в кителе.
Экстрасостояние, кураж.
Вереница силуэтов чередой.
Вспомните! Не упоминал ли Александр Петрович о том, что ему угрожают? Невзначай, в шутку. Когда-нибудьнедавно, давно, а? Вы должны знать, с нажимом, подкрепленным тяжелым неподвижным взглядом, агрессивно спрашивал Яковлев.
Во-первых, я думаю, о таких вещах в шутку не говорят. Во-вторых, нет, не помню. И более того, уверена, чтонет! Александр Петрович не такой человек, Нина старалась не обращать внимания на зловещий тон.
Был!
Был, повторила она тихо.
А какой? Вот и расскажите, хихикнул Яковлев, и новая интонация заставила Нину вздрогнуть.
Он умел принимать решения сам. Он не перекладывал ответственность на других. Никогда! Предполагать, что он кому-то жаловался? Ха! Абсурд!
Ну, не жаловался. Советовался.
Не со мною.
А вы хорошо его знали?
Неплохо.
Следователь не понравился Нине с первого взгляда. Маленький толстячок с угрюмым и в то же время липким взглядом, слишком молодой, чтобы быть опытным. Единственное, что Нина одобрила в его поведении, было то, что он не притворялся. Он не изображал из себя этакого добрячка: безобидного, добродушного, глуповатого, в радость которомустарушек через дорогу переводить. Ростислав Станиславович вел себя по-иному. Он был не доволен любым ответом. Он был злым, грубым и опасным в предвзятой подозрительности.
«Гадкий, но честный», подумала Нина.
А как, как неплохо? Подробнее.
Интересуетесь, трахал он меня или нет?
Придав фразе грубую, вульгарную форму, Нина надеялась шокировать Ростислава Станиславовича, но достичь подобного эффекта ей не удалось.
Не только, нимало не смутившись, не возразил ей Яковлев, но и в частности.
Не ваше дело, прищурив глаза и задиристо задрав подбородок, произнесла Нина. С вызовом.
Напоминаю, произошло убийство. Этот факт допускает многое с моей стороны.
Но не все, я надеюсь? усмехнулась Нина.
Не все, но, поверьте, многое, абсолютно серьезно ответил ей Яковлев.
Ладно, будто передумала Нина, я скажу вам, скажу. Нет! Не давала! Не состояла! Не видела! Не знаю! Не слышала! Так и запишите!
Запишем. А если все-таки вдруг?
Докажите!
Хорошо, докажем, но покаоставим. Пока. Но, может быть, вы знаете, с кем Терехов встречался?
Со многими, неопределенно, не глядя на Яковлева, уронила Нина.
Женщины. Яо них. Ведь в доме у него жила женщина, жена или любовница, да? Не знаете? Я знаю. Да. Определенно!
Насколько мне известно, он был холост.
Официально. А брак гражданский? Ведь сейчас все больше и больше пар не регистрируют свои отношения. Как в Европе. Вы знаете?
Нет, не думаю, мрачно возразила Нина, в Европепо-другому.
А все-таки? не унимался Яковлев, Вот высотрудник фирмы. Разве вы не были знакомы с супругой шефа, а? Встречались, наверное, на презентациях, на банкетах, а?
Я работаю у Терехова недавно. Работала, тут же исправилась она. Три месяца. Да и топо совместительству. У меня, будет вам известно, собственный бизнес, своя фирма. Брачное агентство, последнюю фразу она произнесла гордо.
Проверим, проверим. Что-то еще желаете добавить?
Я? Добавить? Шутите.
А самой первой из длинного списка подозреваемых и свидетелейлюдей, случайно ли, закономерно ли соприкоснувшихся со смертью и попавших в поле зрения следствия, что было начато в связи с фактом убийства гражданина Терехова А.П., Яковлев допрашивал секретаршу покойногоАгнессу Серафимовну Зачальную.
Агнесса Серафимовна была женщиной без определенного возраста. Она была высокой, худощавой, некрасивой. Впрочем, не оставляло сомнений, ейпод пятьдесят. И хотя она, в отличие от Нины, вела себя вполне корректно (что напрямую зависело от того впечатления о себе, на которое каждая из этих двух женщин рассчитывала), но и ей Яковлев не пришелся по душе. На вопросы она предпочитала отвечать твердое «нет» и запнулась лишь однажды.
А в каких отношениях находились жертва, то есть Терехов, и секретарь-референт? спросил Яковлев.
Кто? перебила она его раньше, чем он назвал вторую фамилию.
Нина Владимировна Смеркалова.
Ах, Нина Владимировна Смеркалова. Не знаю. Следить за шефом не входило в круг моих обязанностей.
Понимаю, кивнул Яковлев и ухмыльнулся.
* * *
24 сентября.
«Я умерла».
С этой мыслью, перешедшей из кошмара сновидения в жестокую явь, Светлана очнулась.
Я умерла? медленно, по слогам, пробуя эту фразу на вкус, произнесла она и почувствовала, как пересохло во рту. Проглотив слюну, она отчетливо, во весь голос, словно обращалась к невидимому собеседнику, произнесла другие слова: Яне умерла. Яживая!
Стало легче. Как будто её ласково погладили. Как будто, сложив в одно-единственное простое предложение несколько слов, она сумела выговориться, излить накопившееся. Да и физической боли она сейчас почти не чувствовала, а острыйдо безумияужас, преследовавший и терзающий её сердце тогда под деревом, под дождем, в период жуткого ожидания, сменился на гадкое, обволакивающее, неотдираемо-клейкое чувство отвращения.
К самой себе.
Всего лишь!
Светлана повернула голову влево, затем вправо. Произошли перемены. И ощущение этогонервировало её. Но, все еще пребывая в густом молочно-белом тумане постсна, она никак не могла сообразить Где? Что? Почему? Но вот теперь, оглядевшись повнимательнее, она догадаласьвокруг. Она находилась в незнакомой комнате. Одна. Она лежала на свежих простынях, в удобной кровати и далекий аромат цветов ненавязчиво витал над нею. Конечно, это была больничная палата. Но небольшая и предназначенная, как видно, для одного пациента. Для неё!
«Искуситель держит слово», подумала она устало и удивилась, не почувствовав ожидаемого удовлетворения от своего «нового» статусастатуса привилегированной больной, и в третий раз обвела взглядом палату, стараясь рассмотреть все детали.
На тумбочке, покрытой сверху приятным, под малахит, пластиком, занимавшей место у изголовья кровати, стояла ваза с лилиями. И еще однас фруктами.
Потянувшись, она взяла банан и тотчас обратила внимание на бутылку коньяку, приютившуюся чуть поодаль, за цветами. А рядомтяжелый, приземистый, но вместительный стакан. Она не раздумывала. Потянувшись еще немного вверх и оперевшись левым локтем о смятую подушку, она наполнила стакан до края, осторожно, боясь расплескать, не доверяя своим ослабевшим рукам, донесла его до пересохших, потрескавшихся губ и залпом, не прерываясь на вдох и выдох, выпила и, словно окончательно потратила все свои силы, откинулась на подушку. Глаза закрылись сами собой. Черты лица разгладились. Умиротворение и покой проступили на осунувшемся больном лице, и протяжный, с хрипотцой, вздох облегчения, а, возможно, банальный храп нарушил тишину больничной палаты.