Дверь за Тереховым захлопнулась.
«Александр Петрович Терехов. Что ж, познакомились. Еще увидимся», мысленно произнес Федор Владимирович. Он допил коньяк и вернулся к окну.
На этот раз Федор Владимирович сначала был веселый и благожелательный, а потом стал мрачным. Он сидел, закинув ногу за ногу, на широком мягком диване, расположенном в глубине зала у противоположной от двери стены, и курил. Когда вошел Александр, он, положив длинную черную сигарету во вместительную пепельницу из разрисованного японского фарфора, приподнялся и сделал несколько шагов навстречу своему гостю:
Дорогой Александр Петрович.
Они пожали друг другу руки. Сухо и крепко. Федор Владимирович качнулся вперед. Движение плеч и кистей рук, или какой-то иной, неясный, неуловимый знакто ли вздох, то ли тик, электрическим разрядом пробежавший по его векам и бровямно Александру Петровичу показалось а, возможно, просто показалось, что его сегодняшний хозяинчересчур радушный, хотел его обнять, расцеловать.
Александр отшатнулся. А проявился ли этот жест в синхронной брезгливой гримасе у него на лицеон и сам не знал. Для него это было неважно.
Присаживайтесь, дорогой, произнес Мансов сердечно.
Спасибо, Терехов сел.
Разнокалиберные бутылки из разноцветного стекла, маркированные разноцветными этикетками, бокалы и рюмки, и высокие стаканы для минеральной воды неприступно, как башни средневековой крепости, как остов берлинской стены, расположились на столе. Мансов взял в руки одну из пузатых бутылок и, качнув ею в сторону Терехова, вопросительно на него посмотрел.
Да, пойдет. Разумеется, сухо подтвердил Александр свое согласие с выбором. Наливайте.
Мансов привстал и, перегнувшись через стол, осторожно, так, что даже капелька выдержанного напитка не только не упала на белоснежную скатерть, но даже и не скатилась по её узкому дулу из темно-коричневого стекла, наполнил бокал сразу на треть, щедро, и втянул носом воздух в тот момент, когда густая жидкость тонкой струей омаслянила стенки сферической формы
Запах миндаля, сандала, мягкие запахи различных сортов хвои, горькийполыни, шоколада, ароматы ванили и корицы, и мускатного ореха, и лимона, и запах подмышек, что напоминал ему аромат крепкого кофе, он погружался в них полностью, забывая обо всем, словно медиум, всей своей плотью и разумом. Да, пожалуй, больше всего на свете он любил запахи. Нет, он не выжил бы в мире, не переполненном ураганами и вихрями того необузданного качества предметов, которое называется запахом или ароматом. Запахи: именно они были той силой, что притягивала его интерес.
Поток молекул врывался к нему в ноздри. Он раскладывал вдыхаемые испарения на составные ингредиенты и удивлялся их обширности и неповторимости, и, вдыхая дурман, состоящий из тонов и оттенков, нюансов и намеков, менялся сам: становился веселым и сильным, упрямым или глупым, растерянным, смущенным, несчастным или счастливым, он ликовал или плакал, и, самодостаточный эксклюзивно, как бывает только истинный гермафродитнонсенс и монстр среди людей обычных, наслаждался.
Терехову, а теперь себе. Казалось, он сосредоточен и всецело поглощен этим процессом распределения, но его орган обоняния работал сам по себе. Он различал и густой томный аромат напитка, и насыщенный укусом запах грибочков, обильно представленных на столе в разнообразии пород, и запах черной икры, вобравший в себя и тонкий солоновато-изысканный ручеек испарений, исходящий будто от женщины, доступной за деньги, и мощную струю, вторую, шибающую в нос, рыбьих потрохов с «душком», и чешуи, и сырости, от которой так и не смогла избавиться эта деликатесная зернистая россыпь, и сладко-горький запах миндальных орехов, и лимона, освежающий, но сразукислый, и запах салатов, перемешанный, многокомпонентный, и запах минеральной воды, доступный только избранным, только гурманам, чистый, переполненный лопающимися пузырьками, щекочущими горло и нос, и, конечно, запах своего собеседника. Не такой. Совсем не такой, как в прошлый раз. Под веками, в зрачках, сузившихся до черной точки, до мушки-прицела мелькнул огонек, а сами веки вдруг стали жесткокрылыми. Из-под них он посмотрел на Александра внимательнее
«Чуть помятая рубашка, галстук, за сегодняповязанный дважды. Пожалуй, все, но и этокрасноречиво».
Федор сел и, приподняв бокал, с радушием произнес:
За вас, Александр Петрович.
Они чокнулись. И оба выпили залпом. Не смакуя. Будто пили водку.
Вы согласны на наши предложения? спросил Федор Владимирович.
Конечно, нет.
Оба снова пригубили рюмки и несколько минут посидели в тишине.
Надеюсь, вы навели справки? опять первым нарушил молчание Федор.
Александр вздрогнул и тут же поругал себя за то, что слишком глубоко задумался:
Нет.
А все-таки, может быть у вас возникли вопросы? сейчас Федор говорил медленно, почти запинаясь, словно давал себя прервать. Однако, нет. Последний вопросбыл уже не шанс. Федор уже решил, как поступит.
Какие справки? О чем Вы? Я изучил ваши предложения. Мнене подходит. (О, интонация английского предложения, падающая на последнем слове. Как в обрыв. Оба её уловили).
Ах, так, протянул Федор. Еще коньяку? Нет? Приятно было с вами встретиться.
Вслед за Федором встал и Александр, не веря, что разговор закончен.
Так о чем же мы все-таки договорились? но этот вопрос он задать не успел. Федор уже вышел.
А время? Оно просто текло и, свернув в запрудупереполняло её, чтобы затемтут же разойтись на два, три, пять потоков, потеряв в самом себе совсем немного.
Глава 8. Нападение
Толком и не поужинал, проворчал Александр, выйдя на улицу.
Он почувствовал, как навалилась усталость. Она не была не подъемной, сбивающей с ног, пригибающей шею к земле, смыкающей против желания веки, нет. Легче. Значительно легче. Она накопилась в нем в течение дня, вместившего и «дела», и полтора часа «служебной любви» со Светланой, и состоявшуюся последней беседуне такую томительную, как их предыдущая встреча, но напряженную в ожидании чего-то значительного, пронизанную бесплодными попытками разобраться в скрытом, не явном смысле происходящего, и ощущениями, что какая-то важная, имеющая собственное значение часть упущена. Это недопонимание раздражало неимоверно. Раздражение, в свою очередь, как факт, отражающий действительность, требовало мер, действий и, в конце концов, результатаустранения причины. Требовало! Взывало гласом, вопиющим в пустыне.
Он поступил по-другому.
«Я голоден и устал», подумал он, и впечатление, что он ошибается, поступая такне доводя анализ ситуации до прояснения, лопнуло воздушным шариком в самый тот миг, когда он, опустившись на кожаное сидение своего авто, вытянул ноги, расслабил плечи.
Домой? с надеждой на скорое завершение своего рабочего дня спросил Александра Петровича шофер.
Нет, Сережа, поехали ужинать. Например, в
А вы разве не отужинали, Александр Петрович? удивился Сергей, фамильярно перебивая своего патрона.
Там, где я был, слишком дорого, сказал Терехов.
«А, шутит», подумал Сергей, разозлившись, но когда спросил, своего настроения не выдал. Куда, Александр Петрович? В «Волгогорск»?
Да, туда!
«Волгогорск» был старейший из городских ресторанов. Располагался он на втором этаже неуклюжего дома, построенного в самом центре Волгогорска в ранних пятидесятых, еще до смерти Сталина. Проект здания, выполненный в стиле «социалистический ампир», вполне соответствовал духу того времени: помпезному, амбициозному духу превосходства той эпохи над прочими. Пережив наравне с другими заведениями общепита период пустующих залов, что пришелся на девяносто второй, девяносто третий, в новое время ресторан был реконструирован: тяжелые крепкие кресла с высокими спинками категорически заменили на «пляжный» ширпотреббелые штампованные стулья без подлокотников, отстирали скатерти, снизили средний возраст официанток до терпимых двадцати восьми. И тогда он легко вернул себе былую популярностьтам стало шумно, весело, многолюдно.
Что же, там веселее, рассудительно заметил Сережа, выруливая от тротуара на середину дороги. Поехали.
Ужинал он в одиночестве.