Давай машину поймаем? Дарина прижалась к Вадиму: он, нехотя, обнял её. Поехали? тихо спросила она и после короткой паузы добавила:
Ты мне понравился. Очень.
У меня денег нет на тачку. Мансур прижал блондинку сильнее и с силой сжал её ягодицу.
Ну ты дикарь. Дарина дунула себе на чёлку. Нельзя как-то по-другому? Не знаю, нежнее, наверное. У меня после таких объятий синяки месяц сходить будут.
Если ты честная женщина, так никто и не заметит. Вадим растянул широченную улыбку и похлопал ресницами перед её носом.
Дарина усмехнулась. Она хотела спросить, что он подразумевает в слове честная, но передумала, остерегаясь каких-либо словесных издёвок.
Хорошо, поехали. Извини, дурью маюсь. Поехали. Мансур решил, что своим поведением спугнёт женщину, а ему сейчас её захотелось.
Через полчаса они поднимались в лифте к Дарине домой.
Дети есть? спросил Вадим.
Нет.
Муж где сейчас живёт?
Они вышли из лифта.
У своих родителей. Дарина открыла дверь в квартиру. Проходи. И давай, пожалуйста, больше не надо о нём.
Послушай, а что ты в нём нашла? продолжил Мансур, словно не слышал её просьбы. Ты такая женщина. Правда, очкастая Кстати, сколько вам обоим лет, почему он спросил, что тебя на молодняк потянуло? Ты действительно так стара?
Ему двадцать шесть. Дарина подошла к Вадиму и зажала ладонью его рот. А у дам неприлично спрашивать возраст. Она перешла на шёпот. И, по-моему, ты много говоришь, лиричный ты мой. Дарина убрала руку и заменила её поцелуем, но Мансур успел произнести, что девушка уже не девушка, а женщина, и едва не бабушка.
Вадим задрожал всем телом. Желание было такое, что хотелось разорвать Дарину, но он старался следить за своими движениями, чтобы получались, как можно плавными и нежными. От неё исходил дурманящий аромат духов и тела. Вадим поднял Дарине юбку и просунул ладонь в трусики. Она издала стон сладострастия. В ответ на ласки она широко раскрыла рот, зажмурив глаза, впилась ногтями ему в спину.
Ещё, пожалуйста, ещё, простонала она.
Мансур поднял Дарину на руки. Она положила голову ему на плечо, слегка разочарованная, что он убрал ладонь, но знавшая, что ещё всё впереди.
Где спальня? спросил Вадим.
Дарина подбородком указала куда нести.
Мансур был в восторге от огромной двуспальной кровати. Он опрокинул Дарину на спину, сорвал с неё трусики, положил её ноги себе на плечи. Дарина не сводила широких глаз с лица Вадима, в ожидании наслаждения. Её тело вздрагивало и трепетало. Когда их тела слились, с уст женщины посыпались благодарные всхлипывания и, обжигающий слух, шёпот о её любви.
Мансур рано ушёл от Дарины. Нужно идти в училище, а перед этим заехать домой. Он знал, что мать волнуется, скорее всего, ночь не спала: нужно было позвонить. На улице лил дождь, сильно похолодало.
В училище Вадим вспоминал вчерашний вечер и где провёл ночь. Дарина спросила, когда они снова увидятся. Он ничего не ответил, лишь улыбнулся и пожал плечами, покачал головой и ушёл. Она для него стара, не из тех женщин, с которой можно задерживаться. Да и в постели разочаровала, думал, будет круче. К тому же раздражали её плохо выбритые ноги, словно наждак, и слегка опавшая грудь.
Мансур отсидел один урок и поехал домой. Всё-таки всю ночь барахтался с тёлкой в постели, выжат до капли и хотелось спать. Хотя, возможно, он ещё заглянет к Дарине. Может, просто перенасытился её телом, и сейчас она казалась такой несвежей, переспелой бабой. В начале-то понравилась. В общем, дальше видно будет.
Вадим выскочил из автобуса и увидел Слона, расположившегося на лавке остановки: лицо-глобус встретило его замученными глазами.
Чего тут делаешь? спросил Мансур.
Гуляю. На работу не пошёл. Вчера перебрал. Три пузыря водки выпил. Сегодня плохенько чувствую. Вот решил пивком отойтись. Алексей поднял трёхлитровую банку. Не желаешь?
Нет. Ты где сейчас? На заводе?
Ага. Слон снял с банки крышку и отпил пиво. Слушай, ну ты вчера у Анны наделал. Молодец. У Ленки на полморды синяк. Лёха засмеялся и сразу скривился от головной боли.
Да? И что они потом говорили?
Грозились, что с тобой поквитаются.
А-а. Ну пусть квитаются. Потом печень сантиметров на десять опустится. Желудок собственные зубы проглотит.
Ты сейчас домой? спросил Слон. Давай погуляем, тёлок заснимем. Вдвоём веселее. Поприкалываемся. А то дома всё обрыгло. Скукота вселенская.
Мансур задумался. Он неуважительно относился к Алексею, но ему хотелось какой-то новизны в жизни. Помедлив, он ответил:
Пойдём. Только домой забегу. Можешь зайти ко мне, на кухне пиво попить.
Из квартиры Вадима парни вышли через полчаса, Лёха успел опустошить трёхлитровую банку пива. Они направились к остановке, собирались съездить в ближайший город, который раза в три больше населением, и там выше шанс познакомиться с приличными кобылами. Ну или с неприличными, но смазливыми.
Мансур и Слон зашли за угол дома. На балконе второго этажа увидели парня, по прозвищу Матрос. Он прижимал наушники к уху и качал головой в такт тяжёлому року. Завидев их перед собой, Матрос показал рукой жест приветствия, крикнул:
Как дела?
Музыку слушаешь? спросил Алексей. Ты один? Что если мы зайдём к тебе послушать? Кстати, у тебя там тёлок, случайно, нет?
Матрос улыбнулся, крикнул:
Подваливайте!
Глава 3
1
Осень. Рано холодная. Серо. Тускло. Погано. Дождь моросит, перестаёт, снова моросит. Артём шёл из кинотеатра, не досидел до конца, фильм оказался слишком скучным. Дорога вела на возвышенность к пятиэтажке, где он жил. Около подъезда Шпана взглянул на свои окна, придал лицу гримасу отвращения, отвернулся, грустными глазами окинул двор. А что дома? Как же не хотелось идти в этот дом, в эту квартиру с раннего детства ставшей чужой. Не любящие мать с сестрой, ненавистный отчим. Как долго он ждал момента, когда заберут в армию, чтобы навсегда покинуть эти края, ненавистные ему лица и ненавидящие его. Отчим. С его приходом в дом Артём потерял любовь мамы, доброе, счастливое детство, приобрёл обиду, ненависть, отвращение к матери и родившейся сестре.
Два месяца прошло, как Шпану вернули с пересыльного пункта, дали отсрочку на полгода. Он негодовал: кому нужна их отсрочка? Он столько ждал этого дня, был уже уверен всё, расстался с людьми, которым был обузой. И всё равно что пинком под зад получил, вернули на полгода домой: потерпи браток ещё немного, может, не вытерпишь, да и прирежешь тирана отчима.
Артём тяжело вздохнул, провёл ладонью по мелкому ёжику на голове и направился в глубину двора к одинокому столу, окружённому с трёх сторон кустами и деревьями. Давно здесь не играли ни в домино, ни в карты, ни в лото. Стол чёрный, обугленный, с дырой в центре: кто-то поджёг года три назад. Новый не поставили. Шпана провёл пальцами по влажной гари. Чисто. Скорее всего, если сядет, не испачкается. Но он не решился. К тому же ещё и сыро. Артём встал у края стола, сунул руки в карманы куртки и тоскливым взглядом осмотрел двор: каждый куст; деревья; тропинки, разрезавшие периметр вдоль и поперёк; песочницу, разросшуюся на половину двора из-за разбросанного песка детьми.
Ветер сбросил с деревьев очередную порцию сырой листвы, прокатил по вытоптанной пожухлой траве.
Ветер с листьями играет последний вальс смерти, произнёс Шпана, горько усмехнулся. Смерть. В последнее время он часто думал о ней. Не так давно ему исполнилось девятнадцать, а сколько он уже видел её, молодой смерти, приходившей так неожиданно, блуждающей возле. А сколько предстоит увидеть, прохаживающейся рядом вальяжной походкой, совершенно не касающейся его. Хотя нет. Неправ. Одна смерть тронула, глубоко и несоизмеримо больно, из-за которой всё детство окрасилось тёмными тонами, да не просто тёмнымичернью. Смерть отца.
Через свитер Шпана погладил крестик. Этот крест отца грел ему сердце, особенно когда было плохо. А плохо было часто. В родном домевсегда. В бога Артём не верил, но через крест как бы общался с батей, часто жаловался, что без него ему погано. А с приходом отчима для него начались чёрные дни, чёрная жизнь, чёрное детство. Из любимого малыша он стал выродком, помехой, ублюдком. Его лицо забыло взгляда радости, а глаза чаще выражали пустоту, в глубине затаив злость и жестокость, которые ещё не вылезли наружу, но впитывали, словно губка всё увиденное, отсеивали, и оставляли в душе самое плохое.