Лариса придирчиво осматривала себя в зеркале: узкие брючки до щиколотки, светлая блузка с отложным воротничком, легкие открытые туфельки. Она подняла с шеи тяжелые, теплой медью отливающие волосы, ловко скрутила их и прихватила на затылке ореховым гребнем.
Анютка с обожанием следила за каждым движением матери и, когда Лариса, закончив одеваться, подсела к маленькому туалетному столику, принялась в заученной давно последовательности подавать матери сначала карандаш для глаз, потом тушь, потом губную помаду.
Анна-старшая гремела на кухне кастрюлями. Непонятно было, просто так она гремит или это что-то означает. Лариса подмигнула правым, уже накрашенным глазом дочери:
Смотри, Анютка, бабушку не изводи.
А я и не извожу, Анютка счастливо вздохнула и продолжила с обожанием следить за тем, как мать собирается на работу.
Из кухни появилась Анна-старшая, села на стул и, вытирая передником покрасневшие от горячей воды руки, тоже принялась смотреть на дочь. Критический ее взгляд остановился на ловко сшитых, сидящих на Ларисе как влитые брючках.
Ты бы, Лариса, посолиднее, что ли, одевалась. А то равняешься на пигалиц своих, Любу с Маринкой. Ведь не молоденькая уже.
Лариса обернулась, с веселой укоризной посмотрела на мать.
Это в мои-то тридцать пятьи не молоденькая?
Тридцать шесть через полгода стукнет.
Видно было, что настроение у Анны-старшей сегодня плохое. Но Лариса миролюбиво улыбнулась:
И вполне строгосветлый верх, темный низ. Как для офиса. А солидности на мой век еще хватит.
Спора тут не получалось, и Анна-старшая сменила тему.
Не задерживайся с ночи. Я в который раз уже на работу опаздываю. Наш не любит, когда опаздывают.
То, что Анна-старшая в пенсионном своем возрасте нашла работу, да еще на частной птицеводческой ферме, было по здешним меркам большой удачей. Тем более что никаких других ферм, кроме этой, в обозримой округе не наблюдалось, и на работу остатки местного, еще не разбежавшегося трудоспособного населения ездили либо в город, либо в соседние села. А с другой стороны, где бы еще хозяин фермы нашел в этой дыре такого бухгалтера со стажем?
Не волнуйся, мама, они за тебя руками и ногами держатся.
Губы Анны-старшей чуть дрогнули в довольной улыбке. Она и не волновалась насчет работы. Просто лишний раз давала понять, как нелегко приходится ей с непоседой Анюткой.
Лариса перекинула через плечо сумку:
Ну, все, мои дорогие! Что на ужинзнаете. Живите мирно!
И пока Лариса шла через палисадник к калитке, обе Анны, обнявшись, стояли возле окна, и две пары глаз, однипоблекшие и усталые, другиегорящие и обожающие, неотрывно следили за ней.
* * *
Егор стоял во дворе, наблюдая, как Маринка ловко выводит из-под навеса машину. Старенькая узкоглазая «фелиция» сверкнула начищенным синим боком. «Фелиция» предназначалась для поездок на работу и в город. На рынок же ездили обычно на еще более старой, но вполне ходкой серой «волге».
Марина кивнула отцу и так же ловко, за один прием, вырулила со двора на дорогу.
Отвесное вечернее солнце брызнуло в глаза, и Марина опустила щиток. Впрочем, дорогу она давно выучила наизусть, могла бы ехать и с закрытыми глазами, тем паче что давить на субботней вечерней улице было некого.
Сначала она подобрала Любу, которая, по-девчоночьи нетерпеливо подпрыгивая, уже махала ей рукой от калитки. Любаша едва успела плюхнуться на заднее сиденье, как Марина нажала на газ, и они с хохотом рванули дальше, лихо притормозив уже возле Вериного подъезда. Села и Вера, махнув на прощанье торчащему в окне Ильюшке. Последней в очереди была Лариса. Вскоре и она элегантно впорхнула на свое привычное место рядом с Мариной, и через минуту машина, подскакивая на ухабах и пыля, выехала за поселок.
Они ехали молча, наслаждаясь июльским вечерним солнцем, движением и ветром, врывавшимся в открытые окна машины. По обеим сторонам дороги плыли холмы, перелески, поляпейзаж, давно выученный до мельчайших подробностей, так же как и все рытвины на этой сельской дороге. И, казалось, конца и края нет этому простору, раз и навсегда вобравшему в себя и поля, и деревни, и леса И все они четверои рассеянно глядящая на дорогу Марина, и Лариса, подставившая красивое лицо ветру, и улыбающаяся чему-то Вера, и Люба, смешно скосившая глаза на пузырик жвачки, думали, похоже, об одном: захоти они вырваться из этого, точно круги по воде, расходящегося вокруг них простораничего уже, наверно, не получится, удержит он их, затянет в себя, точно омут.
Марина в зеркало заднего вида глянула на притихших подруг и, качнув головой, включила на полную громкость радиоприемник, благо, настроен он был всегда на одну и ту же веселую музыкальную волну.
* * *
Чем дальше отъезжали девушки от дома, тем более рабочим делалось у них настроение. Марина убавила звук радио и прислушалась к тому, о чем тихо переговаривались на заднем сиденье Люба и Вера.
Как там дедок из восьмой палаты?
А так, что надо им серьезно заниматься. Урологу хорошему показать. Что мы-то в санатории можем? Его в город надо везти. Деньги платить. А родственникам его всё по фигу, в голосе Веры слышалось неподдельное возмущение.
Да уж Не санаторий у нас, а чистая богадельня. Ни одного объекта, на который можно глаз положить, вздохнула Люба.
Так уж и ни одного? весело откликнулась Марина и покосилась на Ларису. Может, один все же нашелся?
Это был прозрачный намек на прошлогоднего капитана дальнего плавания, которого невесть какими судьбами занесло в их захолустный санаторий. Капитан этот, кажется, не на шутку в Ларису влюбился, год писал письма, и вот не сегодня-завтра должен был приехать. И на этот приезд были у Ларисы большие надежды.
Исключение только подтверждает правило, подвела черту под полемикой Люба.
Лариса рассмеялась, повернулась к девушкам:
Любашка, так у тебя ж вроде бы есть этот самый объект, на который можно глаз положить
Именно что «положить». Лечь этот объект всегда готов, как пионер. А вот жениться Серафима видеть его уже не может, трясется вся и шипит.
Ишь чего захотелажениться! Марина хохотнула и резко прибавила газ. Машину под общие вопли и смех несколько раз мотануло на повороте, а впереди уже показалась пятидесятых годов, когда-то помпезная, а теперь вполне облупленная грязно-желтая арка с надписью: «Санаторий Удельное», намалеванной поверх старой«Санаторий Красные сосны». И такую актуальную, животрепещущую, можно сказать, тему про замужество пришлось свернуть.
Через минуту-другую старый охранник дядя Степан поднял шлагбаум и шутливо козырнул улыбнувшейся Ларисе.
* * *
В комнате для медицинских сестер процесс переодевания шел теперь в обратном направлении: девушки, смеясь и прыгая то на одной, то на другой ноге, стягивали узкие джинсы, снимали кофточки, поправляли перед зеркалом прически. В трусиках и лифчиках, молодые, с прекрасными фигурами, они были похожи на сестер, принявших участие в конкурсе красоты. Вот сейчас наденут бальные платья, а еще лучшебелые платья невест и выйдут на сцену, под лучи прожекторов и восхищенные взгляды зрителей. Но вместо белых платьев девушки надели белые, туго накрахмаленные коротенькие халатики медсестер и выпорхнули в коридор. Правда, восхищенные взгляды им все же достались. Ведь пациенты, даже если они пожилые и не очень здоровые мужчины и женщины, какая-никакая, а публика.
Лариса переодевалась в кабинете старшей медсестры. Сняла и аккуратно повесила в шкаф брючки и блузку, надела такой же, как у девушек, безукоризненно белый, разве что немного подлиннее, халат.
Возле процедурной выстроилась очередь: к Любена уколы, к Верена измерение давления, к Маринеза лекарствами. Когда в коридоре показалась Лариса, все внимание переключилось на нее. Пациенты одобрительно посматривали на молодую докторшу Ларису Петровну и почтительно здоровались. Но долго разглядывать Ларису у них не получилось, потому что их по очереди выкликали из процедурной.
Мужчины, даже если укол делали им в сотый раз, терялись, спускали штаны и зачем-то пытались взгромоздиться на процедурный стол. Люба терпеливо пресекала эти попытки и, прежде чем пациенты успевали что-либо понять, вкалывала шприц в их тощие, толстые, плоские, круглыена любой вкусзады. Даже охнуть не успев, старики благодарили Любочку и с облегчением покидали кабинет.