Я кричала отцу обидные вещи: что он сопьется, как его лучший друг, что превратится в бомжа, в ничто, в мыльный пузырь. Кричала, что он трус Отец дал мне пощечину. Единственный раз поднял на меня руку, никогда в детстве не кричал, не бил, а здесьвзрослая девушка, и пощечина
Я не смогла простить.
Да, не напоминала, мы заново учились разговаривать друг с другом, но никогда я больше не говорила всего, что думаю. Никогда не общалась свободно, как с мамой. Была яспокойная, рассудительная, открытая для всех. Была япротиворечивая, о которой мало кто знал.
Между мной и отцом стеной стояла пощечина. У меня после нее как блок, не переношу насилия: меня типает, трусит, лихорадит, бесит, выводит из себя даже намек. И он, подслушав наш разговор с мамой, понял, из-за чего все. Понял и опять, спустя три года, возвращается к болезненной для нас обоих теме. А я могу соврать, что все нормально, могу попробовать сыгратьв больнице насмотрелась сериалов, могу действительно попробовать простить.
Пап Я поднимаюсь на негнущихся ногах и крепко обнимаю его. Как в детстве, доверяя, зная, что не бросит, не предаст, простит. И я не чувствую при этом себя слабой, тряпкой, о которую удобно вытирать ноги. Наоборот, какой-то прилив сил появляется, легкость. Сон как рукой снимает, и за разговорами мы только перед рассветом расходимся спать.
Дверь в комнату Макара плотно закрыта, и я бесшумно проскальзываю мимо. Мой мальчик крепко спит, а я смотрю на него и такое душит безумное счастье, что хочется защекотать. Сдерживаюсь, ложусь в кровать и вскорости засыпаю. Мне снится странный сон, как будто в сумраке я ищу выход к свету, а мне указывает его чей-то голос. Иду сквозь трупы, стонущих, просящих, ступаю по кровавым лужам Жутко и правдоподобно: и кровь, и голос
Вот только странно, думаю с утра, обычно видеть во сне кровьк встрече со своими близкими, родственниками, а мы ведь уже встретились. Сомнительно, что нагрянет без предупреждения мамина родня с Севера.
А вот о мужском голосе из сна старательно не думаю.
А зря.
Как оказалось позже, сон был в руку.
Глава N 8
Пока я спала, бабуля заманила Егора к себе пирогом с потрохами. Не думаю, что золотой мальчик будет такое есть, разве что из тяги к сомнительному экстриму
Ой, кто бы говорил! встает на защиту мальчика и бабули мама. Кто нашел у бабушки пакетики с "Юпи" и напился этой гадости, а?
Действительно, не спорю, была такая девочка. А кто не дал ей закусить эти порошки с самодельными напитками жвачкой "Бубль Гумм"?
Да той жвачке лет десять было, не меньше! возмущается мама.
Но она же была целая! возмущаюсь я.
На кухонный стол между нами примирительно ложится пачка ментоловых жвачек.
От сердца отрываю, говорит папа.
А кстати, беру одну подушечку, бабуля выкинула "Буль Гумм"?
Родители пожимают плечами, а я таки надеюсь, что выкинула, потому что одно дело когда Егору поплохело от прыжков на батуте и я его не любила, и другоеесли в моем доме, и ончудо мое цыбулькино.
А Макар еще спит? спрашиваю папу, он встал последним, может, слышал. Папа вчера решил, что вмешиваться в наши отношения не будет и что водитель не такая сволочь, как мой бывший, так что я спокойно произношу это имя в доме. Имя Ярослава под запретом, можно проболтаться только Егорупо родственному, по юности и по скидке, потому что он о табу не знает.
Да нет, говорит папа, кажется, встал уже. Не знаю, чего не выходит. Зайти к нему?
Присматриваюсь с подозрением: вроде бы не настроен для серьезной беседы, но лучше я сама. Не расхаживает же он, я думаю, в пижаме со слониками? Стучусь на всякий случай, Макар открывает дверь, и я, произведя невольный осмотр, убеждаюсь, что пижамы нет, слоников тоже, а есть босые ноги, брюки и оголенный торс.
Войдешь? и наглость есть, с которой мне так соблазнительно улыбаются.
А ты выходить не собираешься? интересуюсь. Я уже, например, позавтракала.
Молодец, медленно, чтобы было время отпрянуть, протягивает руку и гладит по волосам. Я не голоден, спасибо.
Он оставляет открытой дверь, а сам отворачивается, и только теперь я замечаю, что он складывает в сумку вчерашнюю рубашку. Свежая висит на спинке стула, дожидается, когда окажется на его сильных плечах.
Уезжаешь?
Да, я же говорил, что могу только на два дня, а с учетом дороги я и так задержался.
А Егора уже нет, почему-то говорю я.
Я знаю, слышал, как он уходил.
Пока Макар надевает рубашку, я рассматриваю узоры на ковре.
Проводишь?
Ну вот, собрался, можно и в глаза смотреть. Я только одного человека знаю, которому так же идет красный, но ни одного большео котором бы мне хотелось сейчас думать. Я топаю к двери, жду, пока Макар распрощается с моими родными и под его вопросительным взглядом иду к лифту.
Макар не спорит, усмехается чуть заметно, видя мою воинственность. Это у меня с утра бывает, и когда волнуюсь, и когда вперед пытаюсь защититься от любого, даже словесного, нападения. Пока Макар забрасывает сумку на заднее сиденье, я без удивления замечаю выскочившую из подъезда соседкутеть Веру. Ну да, с балкона видать-то хуже, а надо в подробностях, чтобы живописать другим сплетницам.
Но мне все равно. Помнится, я и хотела оставить в городе побольше сплетен. Пусть смотрит, пусть завидует. Я подхожу ближе к Макару.
Пора?
Пора.
Между нами расстояние в несколько сантиметров и сотни взглядов из зашторенных окон. Между нами прошлое, через которое переступить не могу и его надежда, что однажды я это сделаю. Между нами так много всего, что сказать нечего. А сейчас между нами встанут города, и чем дальше он будет ехать, тем больше чужих лиц, чужих судеб, мимо которых зачем-то проносишься И я признаюсь сама себе, что была бы не против, останься он еще на немного: день, два. Мне бы хотелось узнать его лучше, хотелось попробовать с поцелуями или чуть больше
А, впрочем, что мне мешает сейчас?
Теть Вера? То, что Макар спешит? Нет, мои страхи. А если ступлю на них? И каблуком? Если не услышу их яростного шипения?
Поднимаюсь на цыпочки, медленно обнимаю за шею, чтобы мог отстраниться, но он прижимает сильнее и целует лицо, губы, волосы, целует мои ресницы. Легким прикосновением, огненными точками. А я, захлебываясь проснувшейся жадностью, беру в плен его губы. Один из нас издает тихий стон, другой повторяет как эхо, и мы дышим с трудом, когда оставляем губы в покое. Мое лицо у него на грудине стыдно, просто приятно, удобно. Его лицо в моих волосах, а губы над ухом.
Мне нравится, когда твое дыхание пахнет зеленым чаем, говорит Макар с едва уловимой грустью. Кофе для тебя слишком горький.
Пропажа кофе у меня из доматвоя работа? осеняет меня.
Да.
Зачем?
Это то, о чем я тебе говорил, смотрит в глаза. Ты пытаешься измениться, думаешь это легче сделать, заменив свое чужими привычками. Но на самом деле тебе кофе даже не нравится. Когда ты его не нашла, вернулась к чаю. Легко. Непринужденно. С удовольствием. Если бы ты, действительно, хотела кофе, ты бы уже его купила. Я прав?
Макар уезжает, а я все еще стою на улице, кутаясь в дубленку, и смотрю на опустевшую дорогу. Я поняла, что он хотел сказать, но больше не из слов, а по взгляду. Он говорил о чае, кофе, моих вкусовых пристрастиях, а имел в виду наш невидимый треугольник.
Проводила, да? бормотание за спиной выдергивает меня из раздумий. И так легко отпускаешь, а если он торопится к другой? А? Не переживаешь?
Нет, говорю соседке, вот если бы он к вам торопился, я бы волновалась за его психику, а так все в порядке.
И ухожу, пока она придумывает, что ответить. Я не против словесной баталии, но не мерзнуть же, если человек туго соображает? Дома я закрываюсь в комнате, устроив тет с ноутбуком, но кроме одной опечатки статья не правится. Или гениально написала, или безнадежно. Тихо так, спокойно, шуршу на сайте копирайтеров, прикидываю: взяться-не взяться, смогу-не смогу, и вдруг чьи-то вскрики
Прислушиваюсьв нашей квартире. Судя по всему, мама. Подрываюсь на помощь, на пару секунд опережаю не столь сердобольного папу, и впечатываюсь в его грудь, когда торможу.
На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоит Егор, за нимбабушка. У мальчика теплая куртка нараспашку, но посерединекак дыра, потому что молния разъехалась, карманы навыворот, пушистый воротник держится только потому что лежит на голове, а так безнадежно от куртки оторван. Но это ничего, а вот когда он поднимает расплывшееся от фингала лицовот где страхи! Справа, под самым глазом уже виднеется фиолетовое марево!
А если бы выбили? спрашиваю его, отдышавшись после пробежки и первого шока.
А если бы посчитали девчонкой? спрашивает меня.
Бабуля за его спиной принимает вид полководца и чтобы ей не досталось за соучастие, холодно поясняет, что отпустила мальчика во двор, погулять с ровесниками, дабы начать устанавливать контакт и привыкать к нелегкому посольскому делу. Глаз не спускала, мерзла во благо внука на скамеечке на балконе, и все шло мирно: обычная перебранка мальчишек, а потом закрутилось, завертелось
Но, она поправляет скрюченный бантик на голове, мы победили!
Это что за "мы"? интересуюсь. На тебя сейчас не придут жаловаться родители?
Егор хихикает, бабуля угрожает предателям расправой, а я раздумываю, надо ли принять какие-нибудь воспитательные меры.
А чем они тебя зацепили? спрашиваю мальчика, помогая раздеться. Легче всего снимается капюшонстащил с головы и все, замок не сдается, и куртку стаскиваю через верх. Пусть кряхтит и сопит, что жарко, ага, пусть его воинственность слегка сдуется. Но когда неожиданно понимаю, кого он мне напоминает своими вспышками, не могу удержаться от улыбки.
Сказали, что я слишком красивый, пыхтит он под курточкой, как девчонка! И что наверняка за длинными ресницами я ни черта не вижу! Фух!
Хм, я отдаю курточку папе, странные у нас во дворе мальчики завелись. Какая им разница, как ты выглядишь? Другое дело, если бы ты действительно был девочкой А что красивый, так и есть. И про ресницы тожея сама тебе завидую.
Правда? улыбается, довольный, но не от похвалы, а потому что не злюсь.
Конечно. Хочешьпоменяемся?
Неа, машет головой, твои накрашенные! Я ща! несется в нашу комнату, а я иду на кухню, где мама деликатно отчитывает провинившуюся бабушку. Но та не кается, грозится доказать всем, что еще одного мальца воспитает спокойно, если никто не будет вмешиваться!
Нет, бабушка, говорю ей, Егорне игрушка, чтобы передавать его из рук в руки. Он будет жить со мной, и эта тема закрыта.
А ты изменилась, замечает бабуля.
Знаю, соглашаюсь с очевидным, только этого мало.
И ничего не объясняя, оставляю взрослую шкоду на попечение родителей. Иду за малой шкодой. Что-то он притих совсем А, нет, сидит в комнате, по телефону кому-то доверительно шепчет, и так увлекся, что меня не замечает. Я останавливаюсь у него за спиной, ну и невольно (нет, это не семейная привычка) прислушиваюсь.
Ой, это так здорово! шипит мальчик в трубку. Я так ударил одного рыжего, что с него шапка слетела! Я тогда и понял, что он рыжий, а дразниться не стал! А он потом поднялся и на меня бросилсяблииин, дал мне в глаз! Но не больно! Только синяк, бабуля говорит, будет большооой!
Интересно, кого он радует приключениями? Надеюсь, маму? Хоть раз за все время она могла позвонить ребенку? А то только единожды и звонила, после сказки в журнале, да и томне. Удивительная в своей черствости женщина.
Да не, не больно, говорю же, шепчет дальше Егорка, и по вольному тону я понимаю, что вряд ли бы он так говорил со строгой дамой-торшером. Она бы уже пищала, визжала, что ее сына пытались убить снежком, как будто ей и впрямь есть до него дело. И вообще, битвы мужчин закаляют! Я сейчас поем и опять пойдувдруг они еще там?
Да, точно не с мамой, но новости о новой битве не радуют уже меня. За одного переживай, второй готовь валерьянку в случае проигрыша в войнушкууж очень она азартная. Ага, так я и дала этим шкодам вольную.
Интересно, спрашиваю, кто тебя отпустит?
Ой! мальчик отключает телефон и смотрит так добропорядочно, что не слышала быне поверила в его планы намылить шею безобидным рыжим мальчикам со двора.
Без меня ни шагу, грожу для устрашения пальцем.
И в туалет? хлопает длиннющими ресницами.
Из дома без меня ни шагу, вношу поправку.
А, ну ладно.
И вот подумалось мне, что как-то подозрительного быстро соглашается, но разве я могла предположить, что он слова мои к сведению примет, но прокрутив их как в З-Д формате, найдет лазейку? А я сижу, спокойно наминаю бабулин пирог (удивительно, что мне оставили), ворчу, что развелось в районе хулиганьявон, орут во всю глотку за окном, никого не стесняясь, а бабушка мне подмигивает и участливо спрашивает:
Не так-то просто воспитывать ребенка, да, Злата? Может, передумаешь еще?
И вот тогда-то меня и осенило. Да и голосок, наконец, узнаю. Отодвигаю в сторону надкушенный кусок пирога, иду на ультразвук и прямикомк балкону, где Егор, скрутившись через высокий бортик, дразнит рыжего мальчишку. Тот беснуется, подпрыгивает, как кот за фантиком, а этот заливается и машет шапкой-трофеем.
Хоть бы сам оделся, ворчу, сбрасывая с балкона шапку, ладно этот, за него пусть другие волнуются. Обо мне мог подумать?
Ластится котиком, только что хвостиком не виляет.
Ладно, говорю, пошли греться.
Чаем, что ли? тянет без охоты, но идет следом.
Котлетами.
Опережает меня на повороте и первым усаживается за стол. Н-да, надо бы с собой, как уезжать будем, захватить штук десятьавось, во время пути не оголодает. Егор ест и одновременно делится новостями, как отомстил обидчику; все слушают так, будто понимают его речь с забитым ртом.
Ешь молча, говорю ему.
А фо фо мо-л-фа? спрашивает, жуя. И фо я фо-ма? Нта-ка-фан? А фам снефоок пофоол!
В снежки поиграем, соглашаюсь милостиво, потому что знаю, что первый и даже второй снег никогда не выпадает в таком количестве, чтобы им бросались.
Пока ребенок ест под благодушными взглядами, я думаю, что бы сообразить себе к пирогу? Даже настроение приободряется когда представила в руках огромную кружку. Итак, чего я хочу? Кофе? Или чая? С учетом слов Макара, простой вопрос заставляет призадуматься, и я незаметно доедаю кусок пирога всухомятку. Егор просится на улицу, в снежки, я с тоской резюмирую через окно, что снег стелется, не жалея ни себя ни меня, но раз пообещалаиду. Мальчишка носится с недавними противниками, я переваливаюсь с ноги на ногу у подъезда, пока кто-то не въезжает мне снежком в рот.