И он заправил мне прядку за ухо
Но это могло быть чисто отеческое побуждение. Или учительское. Ведь мы определенно связаны друг с другом как учитель и ученица.
И это совершенно логично, учитывая, что яЭнди Блум, Чудесная Юная Сочинительница Гленлейка.
Допустим, «Цветок», как замечено в названии стихотворения.
18 октября 1996 года, пятница
Йен продолжает спрашивать, всё ли в порядке.
Я продолжаю отговариваться тем, что просто нервничаю из-за подачи заявлений в колледжи и необходимости закончить школу как можно лучше, и всей прочей фигни.
И это правда.
Не могу же я сказать ему, что все чертовски не в порядке, но только потому, вероятно, что я слишком много думаю. И мысли мои о том, что я не осмеливаюсь доверить даже дневнику.
Сегодня вечером на его привычный вопрос я ответила:
У меня просто очень сильно болит живот.
Причем ответила совершенно честно, пусть даже он болел не настолько сильно, чтобы пропустить просмотр «Выходного дня Ферриса Бьюллера» но я этот фильм уже видела.
По-моему, мне надо отлежаться.
Если хочешь, я тоже останусь с тобой.
Сходи лучше посмотри фильм, возразила я, почувствовав себя еще более виноватой. Все будет хорошо, не волнуйся.
Ты уверена? спросил он, поглядывая, как другие ребята проходят мимо нас и исчезают в просмотровом зале.
Абсолютно.
В данном случае моя уверенность была полной, даже если она не распространялась на все наши с ним отношения.
21 октября 1996 года, понедельник
Даллас появился в классе с опозданием. Его всклокоченная шевелюра и более, чем обычно, безумный взгляд наводили на мысль о том, что он провел бессонную ночь. В соответствии с программой курса мы начали изучать творчество Лэнгстона Хьюза.
«О теле электрическом я пою», начал Даллас.
По такому началу я предположила, что вместо Хьюза мы будем изучать поэму Уолта Уитмена.
Повернувшись к доске, он начал что-то писать. Мы сидели, молча читая появляющиеся на доске стихотворные строки.
Плесни бренди в бокал,
Не смоли сигаретой.
Возьми с тарелки смятую салфетку
И расстели ее на коленях.
Прибереги красивые слова
И смех твой для меня.
Подчисти тарелку ножом и вилкой
И оставь ее в прошлом.
Выезжай на большую дорогу
И следуй новым путем.
Пропусти привычный поворот
И сверни на мою подъездную аллею.
Оглянись и найди меня взглядом.
Я жду тебя на крыльце.
О чем я пытаюсь сказать в этих строках? взглянув если не прямо на меня, то в мою сторону, спросил он.
Все ответы я воспринимала в каком-то искаженном, замедленном звучании.
О том, что у того бренди ужасный вкус? предположил Томми Харкинс.
Его просто нужно распробовать, с усмешкой заметил Даллас. Поговорим с вами об этом лет через двадцать.
О том, что лучше забыть об ужине, сказала Лола Макджордж.
Метафорически, добавила Кристал Томас. По-моему, вы предлагаете кому-то круто изменить ход его жизни.
Точно, Даллас кивнул. Есть еще какие-то варианты?
Пока я набиралась храбрости дать ответ, то выпала, казалось, из окружающей меня реальности класса со всеми его учениками.
Вы предлагаете кому-то найти вас срывающимся голосом ответила я.
22 октября 1996 года, вторник
Я искренне думала, что Йен воплощает в себе все мои самые заветные желания.
Мне нравится, как пряди волос падают ему на лицо и как он резко откидывает их назад. Нравится смотреть, как он играет в футбол и баскетбол. Мы оба любим медовые батончики с миндалем, хотя большинство ребят считают наш вкус странным. Мне нравится, что он добрый, внимательный и надежный и что он любит меня. И я люблю его. Искренне люблю. Однако не помню, чтобы он пробуждал во мне ощущение того трепета, который я испытываю сейчас. Постоянно, двадцать четыре часа в сутки, уже целую неделю. Если б я вставила «трепет» в стихотворение, то оценивающая ручка Далласа, наверное, возмущенно проткнула бы это слово.
Я больше не уверена, что люблю Йена.
Может, я просто переросла его? Повзрослела
Мне не хочется потерять его, но нечестно заставлять его мучиться, удивляясь тому, почему я так изменилась, почему перестала вести себя так, как раньше. Почему пребываю в странном замешательстве.
Я почти не сплю и с трудом заставляю себя хоть что-то съесть.
Нечестно избегать встреч с Йеном, пытаясь успокоить его тем, что всё в порядке, раз я боюсь признаться ему в том, о чем думаю на самом деле.
У меня нет другого выбора.
Именно так надо поступить. Правильно.
Но что, если я ошибаюсь?
Что, если у меня просто разыгралось воображение?
23 октября 1996 года, среда
В вечерних сумерках я могла бы не узнать Далласа, опиравшегося на скамейку возле здания Коупленда, если б не огонек сигареты и струйка табачного дыма с вишнево-апельсиновым ароматом.
«Не смоли сигаретой»? спросила я, остановившись перед ним.
Вместо ответа он вынул сигарету изо рта, вздохнул и вставил ее в мои губы.
Пропусти привычный поворот
И сверни на мою подъездную аллею.
25 октября 1996 года, пятница
Не знаю, смогу ли когда-нибудь забыть взгляд острейшей боли и затуманенные ею глаза Йена, когда я сообщила, что, по-моему, нам надо отдохнуть друг от друга.
Мне пришлось смириться с этим фактом. Как бы сильно я ни страдала, Йен страдал не меньше.
И все же у меня возникло реально жуткое ощущение, будто я реально сошла с ума.
Почему? только и сказал он. Почему
Я не могла сказать ему правду. В любом случае.
В ней я не признавалась даже себе.
Однако могла думать только об этом. Целыми днями.
Ты тут ни при чем, в итоге ответила я, дело во мне. Мне нужно какое-то время побыть в одиночестве.
Существует ли более мерзкое клише?
Йен развернулся и ушел, не сказав больше ни слова.
Я заслуживаю всего, что бы он сейчас ни думал обо мне. Какие бы чувства ни испытывал.
И все-таки меня переполняет какое-то безумное ощущение.
И я могу думать только о Далласе.
Глава 8
В воскресенье, отправив своей несентиментальной дочери прощальную эсэмэску, Йен выписался из гостиницы «Олд роуд» и сел за руль, чтобы отвезти Энди в чикагский аэропорт ОХара. Там она сядет в самолет для короткого перелета в Сент-Луис, где его родители присматривали за двойняшками, а сам он вернется домой во вторник, разобравшись с делами в Чикаго.
После отъезда из кампуса Йен испытывал странное облегчение: едва покинув территорию Гленлейка, они сразу попали в обычный мир, лишенный малейших признаков разоблачения, грозившего перевернуть их жизнь с ног на голову.
Так следует ли нам ожидать дальнейших допросов от нашей искательницы сенсаций? спросил Йен, нарушив молчание, чтобы высказать единственную терзавшую душу проблему, когда они уже проехали мимо Дес-Плейнса по автомагистрали I-294.
Энди разглядывала большую стаю скворцов, кружившую над рекламными щитами.
Когда я напомнила ей, что она обещала держать нас в курсе, Кэссиди поведала, что в былые времена в Чикаго «в курсе» держали только избранных, лишь им доверяя важную для бизнеса информацию.
К концу этого семестра она уже, видимо, нахлобучит шляпку с полями, заткнув за ленточку журналистское удостоверение.
По твоим шуточкам можно подумать, будто она снимается в эксцентричной «комедии чудаков» тридцатых годов прошлого века.
Собственные шутки казались вымученными и не вызывали желания смеяться. Йену хотелось узнать, что на самом деле думала Энди. У него лично перед глазами стояла цифровая фотография, показанная Уэйном Келли в классе: он представлял, как скрипели цепи подъемного крана, опуская затонувший «Чарджер» на палубу баржи, как выливалась вода из салона и прогнивших дверных прокладок.
А как именно, кстати, она собирается информировать нас? небрежно поинтересовался он, выехав на трассу I-190, последний этап дороги к аэропорту. Мы же знаем, как она не любит звонить. И в «Скайп» редко выходит, не желая показывать, где находится и чем занимается.