Вонючка, похоже, удивлен, что я кратчайшим путем устремляюсь к нему, когда на лабораторной по биологии нам велят разбиться на пары.
Привет, нервно говорит он, заталкивая свои пепельные патлы за уши, когда я заявляю свои права на лабораторный табурет рядом с ним. Что-то не хочется мне этим заниматься
Да ладно, это же биология в чистом виде!
Перед нами полный набор для препарирования: лоток, скальпель, пинцет, ножницы. Я ждала этой лабораторной как манны небесной: препарирование это самая интересная часть этого предмета.
От одного только запаха душу воротит, добавляет он. Вид у него и вправду довольно бледный.
Запах это в основном формальдегид. А может, и сам Вонючка, поскольку собратья по САЭ запретили ему принимать душ и всю следующую неделю. Оба запаха меня особо не напрягают, поскольку я собираюсь стать врачом и поскольку Вонючка может располагать какой-то полезной информацией про Уилла.
Один из ассистентов препода ходит по рядам, вручая каждой паре пластиковый пакет со свиным зародышем внутри. Вонючка брезгует прикасаться к нему даже в хирургических перчатках. Разрезаю наш пакет, сливаю формальдегид. Поросеночек у нас просто прелесть: маленькое рыльце с приоткрытым ротиком, из которого торчит крохотный язычок.
Лабораторные столы расположены довольно далеко друг от друга, так что никто не обратит внимания, если я начну что-то выпытывать у Вонючки. Он, похоже, только рад тому обстоятельству, что скальпель у меня в руках, и с готовностью сплетничает со мной на тему недавней тусовки у Чарльза. Он в курсе, кто с кем переспал, в полном восхищении от дома Чарльза и его крутой подружки (о боже ты мой!), но так и не упоминает про Уилла и про то маленькое происшествие с ним. Это хорошо: выходит, на его присутствие или отсутствие никто особого внимания не обратил.
Так кто, говоришь, у Чарльза подружка? спрашиваю я, делая длинный разрез вдоль брюшка нашего Пятачка. Ключ к тому, чтобы держать ситуацию с Чарльзом под контролем, это вызнать про него как можно больше.
Ты про Кристен Веннер?
Давно они вместе? спрашиваю я. Внутри поросенка открываются все мыслимые оттенки серого. Мертво-розовато-серый, мокро-синюшно-серый У меня отлично получается придумывать названия оттенков серого.
Два года.
Два года? А ему не хотелось бы покинуть тихую гавань и чуток отпустить тормоза?
Выуживаю кое-что еще, и в буквальном, и в переносном смысле слова, один за другим извлекая из поросенка внутренние органы и вытягивая из Вонючки все возможные сведения. Он тоже тогда здорово набубенился, так что впечатления от тусовки у него далеко не полные.
Чад вроде положил на тебя глаз, говорит Вонючка, глядя, как я достаю поросячью печень.
Не знаю, кто такой Чад.
Ну, в смысле, президент САЭ.
Прости, не припомню такого.
Он явно удивлен.
Он что-то сказал про твое платье.
Сосредотачиваюсь на серых потрохах перед собой. Тычу в поросячий язычок скальпелем, вспоминая брызги крови на своем розовом коктейльном платье, которого давно уже нет выброшено в мусорный контейнер на задах закусочной «Попайз».
Про мое платье?
Платьишко было недешевое, и я хорошо в нем смотрелась. Какая жалость.
Украдкой бросаю взгляд на Вонючку. Он красный как рак.
Ну, что оно тебе очень идет.
А-а
Больше из него уже ничего не вытащить. Хочу спросить у него о том, про что мне говорил Чарльз что Уилл что-то искал в штаб-квартире САЭ, но такой вопрос никак не задать без привлечения к себе ненужного внимания. Однако, как только Чарльз прислал мне это сообщение, я мысленно возликовала. У Уилла все-таки где-то есть это видео он не стал бы искать того, чего у него уже давно нет. И скоро оно будет моим.
Моем руки, и я профессионально тру их скребком, как будто настоящий хирург.
Жутко есть хочется. Не хочешь вдарить по пицце в «Олл-Пёрпоз»? Мы там небольшой компашкой встречаемся, через пару часиков.
Нет, спасибо, отказывается Вонючка, бросая взгляд на пакет для биологических отходов, в который мы сгрузили остатки своего поросеночка.
Ну, как знаешь, отзываюсь я, заталкивая в уши горошины наушников.
До ужина мне надо управиться с еще одним последним делом. Для этого направляюсь в «Холлбрэк» общагу на южной стороне кампуса, где живут второкурсники. Проскочить туда достаточно легко, поскольку у входа собралась порядочная толпа, занятая обсуждением какого-то телевизионного шоу про убийства.
Болтаюсь возле общественной душевой, делая вид, что набираю эсэмэску, пока оттуда не выходят две девчонки. Дожидаюсь, когда они разойдутся по своим комнатам, вхожу и заклиниваю дверь резиновым клинышком, чтобы никто ко мне не вошел.
И впрямь, кабинки общего пользования буквально уделаны волосами длинными, лобковыми, прямыми, вьющимися, светлыми, темными выбирай не хочу. Натягиваю хирургические перчатки, стыренные в лаборатории, достаю чистый пластиковый пакетик с замочком. При помощи новенького пинцета набираю с десяток волосков и надежно запечатываю их в пакетик. Потом перемещаюсь в «Трешер», еще одну общагу, в мужскую раздевалку спортзала и местное отделение ИМКА, чтобы повторить процесс. В ИМКА мне везет разживаюсь не только волосками, но и использованным тампоном. Просто море ДНК и ни единой спиральки в ней не принадлежит мне. Это для Фазы Номер Четыре, которая предусматривает множество движущихся деталей, но сейчас мне нужно полностью сосредоточиться на Фазе Номер Три: «получить видео». И судя по тому, что сообщил Чарльз, Уилл уже в процессе его поисков.
16
Был момент в тот день, на протяжении примерно двух часов, когда Андре Дженсен совершенно забыл, что совсем недавно пытался зажать кровоточащую рану на шее человека, умершего прямо у него на глазах. Забыл про полицейских и их вопросы, забыл свои дикие мысли про Уимена и убийцу НДР, и про все то, что отличало его от обычных студентов; впрочем, в тот момент он едва ли был человеком.
Он был общественным оком. Андре был тем, кто документирует ход истории. Новый фотик нагрелся у него в руках так крепко он его сжимал. Огромная толпа протестующих текла по Пенсильвания-авеню, словно гудящий пчелиный рой. Андре, взгромоздившись на верхушку почтового ящика, без устали щелкал затвором, надеясь, что где-то среди множества отснятых кадров окажется тот, что забросит его прямиком на первую полосу «Ежедневной совы». Сам он спрашивать у Ди постеснялся, эту тему поднял за него Маркус, и получил ответ: ну да, пусть присылает, и если нас устроит, то опубликуем. Среди того, что вполне можно было предложить, девушка с широко разинутым в крике ртом (в воздух воздет крепко сжатый кулак) и с десяток кадров остроумных надписей на плакатах и транспарантах. Это был самый крупный марш протеста, какой Андре пока что доводилось видеть собственными глазами, и просто-таки изумляла мысль, что по сравнению с тем, что ожидалось в октябре, это не более чем легкая разминка.
Он зафотал младенца, едущего на плечах у отца, потом маленького мальчишку с плакатом «Гражданские права это права человека!» Искрой, запалившей этот конкретный марш, было сообщение, что Министерство юстиции собирается свернуть расследование в отношении ипотечных компаний и домовладельцев, дискриминирующих различные меньшинства. Крепко держа фотоаппарат, Андре спрыгнул с почтового ящика. На обратном пути в кампус щелкнул еще несколько кадров, направляясь туда, где, по словам его новых друзей, все собирались после мероприятия. В огромной толпе он чувствовал себя просто отлично, хотя кругом были сплошь незнакомые посторонние люди обилие народу дарило чувство безопасности и чего-то совершенно отдельного от его повседневной жизни.
В штаб-квартире Союза черных студентов, возле разложенного банкетного стола уже собрались с десяток людей. Маркус с завязанной вокруг шеи ярко-красной банданой (на случай слезоточивого газа, хотя этот марш проходил более-менее спокойно) приветливо кивнул ему. Андре, у которого давно пересохло в горле, взял банку колы, но едва только сладкая жидкость попала на язык, как сразу припомнился кабинет в отделе по расследованию убийств, и волной накатила дурнота. Хорошего настроения вдруг как не бывало, и не захотелось видеть никого вокруг, даже друзей.