Полгода после призыва и потом еще целый месяц в Чечне.
А евроремонтом именно Генка надоумил меня заниматься.
Чего ты паришься? сказал он мне. Ты же, на хрен, строитель. Ты же, блин, знаешь всю эту строительную херню. Давай, зафигачь мне квартиру. А я тебе нормальное бабло подгоню. Потом, может, еще клиенты найдутся.
И клиенты нашлись. Даже в нескольких городах. Удивлялись, правда, когда я им говорил по телефону, что работаю один, но потом, при встрече, больше не удивлялись. Во всяком случае, не спрашивалипочему на ремонт требуется так много времени. Те, кто торопился, нанимали других.
И те, кому не нравилась моя рожа.
* * *
Вы посмотрите на свои лица! кричал на нас завуч на уроке черчения. Вы только посмотрите на себя. У вас в глазах ни одной мысли. Сидите передо мной, как стадо баранов. Вы же тупые, как бараны. Идиоты! Подрастающее поколение!
Он стоял рядом со мной и размахивал моим рисунком. Листок бумаги в его руке дрожал над моей головой. Я смотрел на стол и считал капли. Сначала одна, потом другая. Я отодвинулся, чтобы их не задеть, и тогда он замолчал. Посмотрел на меня, перевел дыхание, сложил листок пополам и сказал:
Пойдем к директору. С вещами.
Поднял голову и снова посмотрел на нас всех.
Остальные продолжают работать. И только попробуйте у меня выйти из класса.
Полюбуйтесь, Александр Степанович, чем занимаются ваши ученики, сказал он, когда мы вошли в кабинет директора. Будущие строители.
Они наши общие ученики, Аркадий Андреевич, сказал директор. И может, строителями никогда не будут.
Завуч бросил ему на стол мой рисунок и молча уставился на меня. А я смотрел на директора. Потому что я до этого никогда не видел его. Его вообще никто из наших не видел. В училище всем заправлял завуч, а про директора говорили непонятно что.
Чего ты на меня так смотришь? усмехнулся он. Толстый? Ты Моргунова не видел. Знаешь, раньше было такое кино. Про Моргунова, Вицина и Никулина.
Завуч вздрогнул и начал говорить:
Простите меня, Александр Степанович, но мне кажется
Спасибо вам за сигнал, Аркадий Андреевич, перебил его директор. Я разберусь. Пусть он останется у меня в кабинете.
Когда завуч ушел, директор отложил мой рисунок и снова посмотрел на меня.
Ну что же, давай начнем. Возьми вон там стул и сядь поближе. А то мне тебя совсем не видно Вот так Молодец Ну, теперь скажи мне свое имя.
Константин.
Константин? Очень хорошее имя. Ты должен быть постоянным человеком. Это хорошо. Ты постоянный человек, Константин? Или это только имя?
Я не знаю, сказал я.
Мне было странно, что мы вот так сидим там, в его кабинете, и он задает какие-то непонятные вопросы. Потому что я ждал, когда он начнет орать.
Не знаешь? А надо. Про себя, Константин, надо знать как можно больше. Что ты знаешь о себе?
Я смотрел на него и не знал, что ответить.
Хорошо, сказал он. Пока не готов. Потом, может, еще раз спрошу. Думай. А пока скажичто ты знаешь про свою сумку?
Я смотрел на него и уже вообще ничего не понимал.
Дай ее мне.
Я протянул ему сумку через стол. Он взял ее, покачал на весу и улыбнулся:
Тяжелая. Что там у тебя?
Я сказал:
Учебники. И еще форма для физры. Мы сегодня в баскетбол играем.
Хорошо. А еще что?
Тетради.
А еще?
Ручки.
Молодец. А еще?
Больше ничего нет.
Я подумалне забыл ли я там свои сигареты?
Он поставил сумку на стол и снова взял в руки мой рисунок.
А другие у тебя есть? Там, в твоей в сумке?
Я уставился на него и говорю:
Рисунки, что ли?
Он говорит:
Ну да, рисунки. Тебя же из-за них сюда привели. Есть еще? Покажи мне. Или ты хочешь, чтобы я рылся в твоей физкультурной форме?
Он листал мои тетрадки минут пять. Потом поднялся из-за стола, подошел к окну, постоял там, вернулся и еще смотрел пять минут. После этого отодвинул все от себя и сказал:
А почему у тебя одни голые бабы? Озабоченный? Сколько тебе лет?
Шестнадцать.
А, ну тогда понятно, сказал он. Собери все, сядь вон туда у стенки и подожди. Мне тут надо еще кое-что закончить.
* * *
Первый раз нормально не получается не потому, что нет опыта, а потому, что слишком долго ждешь. То есть проходит ведь года три с того момента, как ты начинаешь об этом думать. И вовсе тут не то, чтобы ты вдруг оказался с ней один на один, смотришь на нее и думаешь: блин, у меня же нет никакого опыта.
Нет, просто ты слишком долго ждешь. Поэтому нормально не получается. Ну и у нее, наверное, те же проблемы. Или девчонки не думают о таких вещах?
Короче, в итоге начинаешь рисовать. Сначала шею, потом плечо. Так и выходит. Сидишь, злишься на них и рисуешь. Затем берешь новую тетрадку. И потом еще.
Так что маме я не сумел объяснитьгде шлялся после учебы. Не мог же я рассказать ей про эти рисунки и про то, что директор училища из-за них продержал меня у себя в кабинете часа три, а потом все равно никуда не отпустил, а вместо этого повел к себе домой. И по дороге раздавал всяким бомжам деньги и потом еще дал возле самого домаони там ждали его целой толпой. Ну, может быть, не толпой, но человека три там было. И когда мы поднялись к нему на третий этаж, там уже сидела на лестнице какая-то старушка, и директор сказал ейконечно-конечно, давай, заходи, я тебя уже давно жду, там на кухне очень много скопилось. И она на кухне долго звенела и потом ушла. И на спине у нее был огромный рюкзак, и директор сказалне тяжело? Ты одна его, как? Дотащишь? И старушка сказала, чтодотащу. И потом он достал какую-то книгу, показал ее мне и спросилты отсюда срисовывал свои рисунки? И я сказалнет. Потому что я их не срисовывал. А рисовал просто из головы. Когда мне было хреново. И он сказалточно не отсюда? И я сказалнет. И тогда он мне отдал эту книгу и сказалдома ее посмотри. Завтра придешь утром, часам к одиннадцати. И я сказал, что утром у меня контрольная и что меня завуч убьет. И директор сказалне убьет. Иди домой и смотри книгу.
Но домой я все равно поздно пришел, и мама так и так начала ругаться. А я смотрел на нее и не мог ей ничего объяснить. Потому что у меня в сумке была эта книга. Не мог же я эту книгу ей показать. Там были такие рисунки, что ей бы совсем не понравились.
А Эдуарду Михайловичу они понравились. Или не понравились. Я не знаю. Но ему было интересно. Он схватил эту книгу у меня со стола сразу, как только вошел в комнату, и начал ее листать. И лицо у него стало такое. Странное. А сам говоритты мать почему изводишь? С понтом, такой заботливый новый отец. Листает эту книгу и говоритона пока тебя ждала, чуть с ума не сошла. Собиралась уже в милицию звонить. А что это у тебя за книга? Я говорюона же у вас в руках. Посмотрите на обложке. Там все написано. Он говоритГойя, Капричос. Это что, художник такой? Я говорюя не знаю. Мне эту книгу директор дал. А он говоритну и рожи. Ты давай кончай мать изводить.
Я смотрю на него и думаюпосмотрел бы лучше на свою рожу. Не было бы тебяя, может быть, по-другому бы всех этих теток рисовал. Не такими уродинами.
Потому что у меня они правда уродские получались. Но мне нравилось их рисовать. Посидишь, порисуешьвроде немного легче.
* * *
А Эдуард Михайлович меня тогда уже очень плотно достал. Я даже от армии только из-за него потом косить отказался. Хотя многие откосили. Но он меня к тому времени достал по-настоящему.
Заходил ко мне в комнату, садился и разговаривал. Все время рассказывалкакой у меня отец был придурок, когда они были курсантами в одной роте. И как мама глупо себя повела, когда вышла за него замуж. Потому что отец бегал от нее, и даже когда она была беременная, целовался с какими-то девчонками прямо у нее под окном. И когда она меня родила, он тоже исчезал все время куда-то. И как она однажды пришла к ним в роту и сказала, что ей нечем меня кормить. А мне тогда было два года. И отец мой был неизвестно где. И как они все чего-то собрали и накормили бедного и голодного мальчика. И как потом устроили отцу темную. Вернее, хотели устроить, потому что отец тогда уже был командиром роты и он им сказалну, давайте. И они не стали. И вообщекакой он весь был плохой.
А Эдуард Михайлович был хороший. Потому что он не бросил мою маму в беде. И когда она осталась одна, он сразу же откликнулся и готов был помочь. Хоть у нее уже и был вот такой оболтус.