Наташамладший научный сотрудник, проводит экскурсии. По сути, ее экскурсии и являются главным экспонатом, без них мало что можно понять Наташа рассказывает подробно, увлеченно, с душой и заражает этим сонных, вялых туристов. Часто я присоединяюсь к маленьким группам (большие в музейчике попросту не поместятся) и слушаю.
«Мария Григорьевна в юности была очень привлекательна. Все, кто был знаком с ней в то время, сходятся в этом, журчит в ушах Наташин голосок, словно я уже пришел в музей и занял место среди экскурсантов. У нас есть копия фотографии, сделанной в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году. Наташа показывает указкой на мутно-серое пятно под стеклом, где практически ничего не разобрать. На ней Марии Григорьевне восемнадцать лет. Фотография сделана в Ростове, во время учебы Марии Григорьевны в рисовальных классах»
Когда Наташа с придыханием произносит «Ростов», «Москва», «Петербург», «Киев», вспыхивают внутри неясные, но яркие картинки. И я пытаюсь что-то разглядеть. Но неизменно оказывается, что это просто яркость, как свет сварки, который лишь слепит В Ростов я ездил, но не обнаружил ничего там интересного, а Москва и Петербург для меня такие же мифические места, как, к примеру, Рим, Нью-Йорк, Париж, Бильбао Да и Наташа в Москве и Питере не бывала. Самое дальнеев Харькове.
«В девятнадцать лет Мария Григорьевна полюбила. «Полюбила» Наташа всегда говорит так, что становится ясно, что полюбитьэто чудо, и хочется одновременно и заскулить слезливо от того, что сам до сих пор не полюбил, и как-нибудь погано захохотать. Она полюбила молодого корнета Петра Сергеевича Лопушинского. Они познакомились в доме Айвазовского. Их обоих, как много позднее вспоминала сама Мария Григорьевна, одновременно пронзили стрелы Амура. С самой первой встречи они не расставались, а вскоре были помолвлены. Мечтали о свадьбе. Но Петра Сергеевича отправили в Туркестанский край, где он героически погиб в бою под Кушкой восемнадцатого марта тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. И всю оставшуюся жизнь, почти шестьдесят лет, Мария Григорьевна хранила светлую память о своем женихе».
И мне, да, судя по всему, и остальным слушающим в эти моменты кажется, что Мария Григорьевна необыкновенная, чуть ли не святая женщина, что у нее (вот именно у нее) трагическая судьба. И нужно что-то сделать, как-то помочь, исправить или по крайней мере больше узнать о ней.
Мне нравятся Наташины экскурсии и свои чувства, которые возникают во время них; во время этих экскурсий я люблю маленькую костлявую Наташу, люблю, наверное, именно так, как неведомый (даже фотки не сохранилось) корнет Петр Сергеевич Лопушинский любил Марию Григорьевну К сожалению, экскурсии заканчиваются, и нужно возвращаться в реальность, где любовь, скорей всего, хоть и возможна, но придавлена горами проблем. Вряд ли сегодня можно побежать по мелким камешкам, держась за руки и действительно счастливо смеясь, ни о чем больше не думая, кроме любви, как, если верить Наташе, делали Мария Григорьевна с Петром Сергеевичем. Да нет, и они вряд ли были абсолютно счастливы хотя бы несколько минут, но, слушая Наташу, становишься уверенным, что да, были.
И вот сейчас, подзарядившись общением с Ириной, вкусным обедом и водкой, я спешу в музей. Надеюсь, что кто-нибудь придет посмотреть экспозицию, и я пристроюсь, послушаю, наполнюсь сладостью, испытаю прилив возвышенности. Пусть даже очень быстро произойдет отлив, а сладость превратится в едкую горечь А если посетителей не будет, то просто посижу рядом с Наташей. Это тоже помогает.
Поднимаюсь по ступеням крыльца, открываю тяжелую скрипучую дверь. Озябшее лицо сразу хватает мягкими лапками теплый воздух, и хочется жмуриться, улыбаться.
Из кабинетика справа выскакивает Ольга Борисовна. Директор. На лиценадежда и волнение. Но увидела, что это всего лишь я, и надежду с волнением стерла досада. Ну почти как с Ириной получается встреча.
А, добрый день, говорит Ольга Борисовна, делая лицо спокойно-приветливым.
Здравствуйте, отвечаю, тоже стараясь быть спокойным и приветливым. Как ваши дела?
Да как они могут быть, привычно-автоматически вздыхает директриса и тут же что-то вспоминает, и голос ее становится по-настоящему скорбным. Да нет, еще хужеНаташенька отравилась. Второй день лежит.
Где лежит? За мгновение я успеваю нафантазировать, что Наташа отравилась таблетками и сейчас в морге.
Дома. Рвота, температура, говорит Ольга Борисовна. Мама ее заходила утром, сообщила вот Спрашивала, надо ли бюллетень оформлять. Да ладно, говорю, сейчас такой период, что всё равно, работает музей, не работает. За неделюни одного посетителя. Даже адресом никто не ошибся
Чувствую некоторое вроде даже разочарование, что у Наташи отравление случайное, и с удивлением понимаю: для меня не стало бы неожиданностью, если бы оно было намеренным.
И не знает, говорит, на что грешить, продолжается скорбный бормоток Ольги Борисовны, все продукты такие стали, что Контрафакт сплошной.
«А раньше никаких не было», хочется ответить, но я лишь молча сочувствующе киваюспорить как-то глупо.
Чайку попьете? предлагает директриса. У меня печенье есть. Посидим. Устала одна.
Соглашаюсь. Что ж, всё равно делать нечего.
Сидим в маленькой комнате. Раньше это была, наверное, каморка швейцара (или сторожа), а теперьдирекция. Шкаф с папками, два стола. Ольги Борисовны и Наташи. На директорскомкомпьютер. На экране застыли карты. Игра «Косынка» или что-нибудь типа
В девяностые Ольга Борисовна была известнейшим (да и по существу единственным) искусствоведом нашего города. Писала статьи в местную газету, боролась за памятники старины, устраивала выставки и творческие вечера, добивалась открытия этого вот музея. Но когда музей открыли, ее активность резко снизилась. Теперь она целыми днями сидит за столом, ждет посетителей, играет в безобидные компьютерные игры. Статей ее я давно не встречаю, выставок и вечеров почти не бывает. Судя по всему, получила она то, что хотела, и успокоилась. Или устала.
Щелкнул, вскипев, чайник. Ольга Борисовна наполняет две чашки, закрашивает пакетиком «Липтона» воду сначала в моей, потом в своей. Отжимает пакетик при помощи ложки, бросает в урну.
Кладите сахар. Печенье вот.
Спасибо.
Я замечаю городскую газету. Свежий номер.
Можно глянуть?
Ольга Борисовна удивляется:
Конечно! Что вы спрашиваете, как чужой
Приятные слова.
Попиваю чай, листаю газету. На первых страницах разная пустая информация, интервью с первым заместителей мэра под названием «Работаем в штатном режиме». Еще новости: где-то трубу прорвало, у какого-то долгожителя случился очередной юбилей, кто-то из наших на региональной олимпиаде по физике занял второе место Страница здоровья, страница с кроссвордом и анекдотами, некрологи и поздравления Разворот объявлений. «Продаю», «куплю», «обмен», «ищу работу», «вакансии» Выхватываю взглядом: «Бармен, кассир, посудомойка, официанты с 1.04.», «Официантки в летний ресторан. Отбор соискательниц с 15.03.», «Семья досмотрит пожилого человека за жилплощадь, порядочность гарантируем», «Напишу поздравления, адресы к памятным датам, юбилеям в стихах, быстро, профессионально», «Требуются менеджеры по рекламе»
Кладу обратно.
Да, тут же вздыхает Ольга Борисовна, читать совсем нечего Кстати, слышали, переходит она на жаркий полушепот, каким обычно делятся слухами, в Ейске на стадионе изображение Богородицы обнаружили!
Ейскгородок на соседнем море. Такой же наверняка летом шумный, а зимой полумертвый.
В каком смысле изображение?
Да в прямом. Мне фотографии показали Может, конечно, монтаж опять, но не знаю В общем, летчики над городом пролетали и заметили. На стадионе, прямо на поле футбольном, лицо, фигура Как это сделано?.. Если правда, то Ольга Борисовна замялась, кашлянула, всячески показывая, что не хочет верить, но факты сильнее веры, не веры. Понимаете, если не монтаж никакой, точудо. Ведь бывает же Иконы плачут, мироточат
Поеживаюсь. Как-то действительно страшновато сидеть в тесной комнатке вместе с женщиной, которая начинает нести бред
Кошусь на часы. Около четырех. Допиваю чай.