А если будут осложнения? спросила я.
То же самое спросил и твой отец. Гузман ему ответил: «Рузвельт, передвигаясь в коляске, три срока был президентом США, а твоя компанияне Соединенные Штаты». И знаешь, что спросил Иван?
Что?
Ладно, говорит, пусть ноги не двигаются, а член будет двигаться? Сукин сын. Еще жену не похоронил, а уже о своем члене думает.
Я не заметила, как выпила джин с тоником, но почувствовала, что у меня уже появилась плавность в движениях: я утром выпила только кофе, и алкоголь уже начал действовать.
И что ответил Гузман? спросила я.
Что будет двигаться!
А что ответил отец?
Что тогда нет проблем.
Может быть, так оно и есть.
Может быть, согласилась Настя. Давай еще по одному джину!
Я уже плыву. Пропущу.
Сынок! Принеси еще один джин, попросила Настя. Может, в последний раз гуляю. Будильник меня уволит первой.
А кто такой Будильник?
Первый, он же главный заместитель Ивана. Это он выразил тебе сочувствие. Я его ненавижу.
А мне он понравился.
А ты заметила, как он на тебя смотрел?
Как?
А никак. Как на табуретку. Такие на учительницах не женятся.
И зря. Многое теряют. А почему он Будильник? Он всех будит?
Потому что он точен, как будильник. Он не человек. Он механизм. У него все по расписанию. Понедельниктеннис и сауна. Вторник и средатеатр или Консерватория. Четвергбиблиотека.
Он и читает? вставила я.
Он пишет диссертацию. Пятницаночной клуб. Субботу и воскресенье он проводит за городом, но никто не знает где и с кем. Он меня ненавидит.
За что?
Бармен принес джин с тоником. Я попросила бутерброды. Бармен принес с осетриной. Я считала быстрона кофе у меня денег уже не оставалось.
За что? повторила я.
Потому что я когда-то спала с Иваном, потому что я с Иваном на «ты», потому что, прежде чем принять решение, Иван советуется со мной.
И поступает, как советуете вы? спросила я.
Да.
Тогда посоветуйте, чтобы отец уволил Будильника, и никаких проблем.
Настя внимательно посмотрела на меня. Я ей улыбнулась. Я всегда улыбаюсь, когда говорю гадости.
А ты, наверное, сучонка? предположила Настя после небольшой паузы.
Конечно, согласилась я. Но немного. А вы?
Когда-то я была большой сукой
Меня заносило, я этого совсем не хотела, Настя мне нравилась, и я ей об этом сказала:
А вы мне понравились.
Не скажу, что я от тебя в восторге, ответила Настя, но дело с тобою, наверное, можно иметь. Ты не такая уж мышка, как показалось вначале.
Это вы об одежде?
И об одежде тоже.
Учительницы, как разведчики, не должны выделяться, иначе ученики будут не слушать тебя, а разглядывать. От меня очень пахнет алкоголем?
Настя открыла сумочку, достала коробочку и вытряхнула из нее небольшую пастилку.
Пососи. Отбивает запах. Держу для ГАИ.
А вы за рулем?
Всегда, ответила Настя.
Сейчас, может быть, не стоит садиться за руль? предположила я.
Два джинаэто меньше моей нормы. Я не сажусь за руль после пяти.
Я достала кошелек и начала отсчитывать половину.
В следующий раз заплатишь, сказала Настя.
Следующего раза может и не быть.
Будет. И не один.
Мы вышли из прохладного бара в уже нагретые московские улицы. Я дошла с Настей до ее «девятки». Она села, вставила ключ в замок зажигания, тронулась с места, посигналила мне, перестроилась во второй, потом в третий ряд. На все это ей потребовалось не больше семи секунд.
Я вернулась в институт Склифосовского, но попасть к отцу мне не удалось. Так всегда бывает, когда я выпиваю. Вначале я энергична и даже нахальна, потом наступает апатия, хочется спать, и я теряю кураж. Можно было, конечно, подождать, когда заступит вечерняя смена, но ждать придется часов пять, и я решила вернуться домой. Я обещала Нугзару, что приду на переговоры.
Нугзар, пятидесятилетний грузин, уже больше тридцати лет жил в Москве, был женат на русской, но сохранил вкусы мальчика с проспекта Руставели в Тбилиси. Он носил кепки, которые были шире общепринятых, по-прежнему любил яркие галстуки и лаковые ботинки.
Он меня встретил во дворе многоэтажного дома, в котором снимал подвал для хранения овощей, хотя обычно овощи привозили на грузовиках и сразу распределяли по точкам, по маленьким муниципальным рынкам, палаткам у станций метро. Скоропортящийся товар надо было продавать как можно быстрее.
Нугзар, сказала я, у меня отец попал в автомобильную аварию. Сейчас в реанимации. Раньше чем через неделю я не смогу выйти на работу.
Отецэто святое. Нугзар вздохнул. Придется взять шалаву.
Шалавами Нугзар называл женщин, которые жили за счет кавказцев. Они сдавали им квартиры, спали с ними и торговали их товаром, обсчитывая покупателей, сбивая весы.
Покупатели жаловались. Общество потребителей устраивало контрольные закупки, выписывали штрафы. Приходилось еще снабжать овощами милицию, особенно муниципальную, потому что, при всех правильно оформленных документах и оплаченных налогах, они могли придраться к чему угодно. На разбирательство уходило время, овощи гнили, Нугзар давно подсчитал, что выгоднее давать взятки, чем ссориться с представителями власти.
В прошлом году в первый же день моей торговли подъехала машина муниципалов, из нее вышли двое здоровых, уже ожиревших парней с автоматами, в полувоенной-полуспортивной форме. Они ничего не требовали, ни к кому не придирались, просто шли вдоль рядов торговцев. И Ахмет, в обязанности которого входили контакты с властями и разбирательства с обиженными покупателями, быстро обошел нас, набил два огромных целлофановых пакета огурцами, помидорами, горячим лавашом, маринованным луком и погрузил их в багажник милицейской машины. Муниципалы уехали, но за день приезжали еще две патрульные милицейские группы. Все эти поборы увеличивали стоимость продуктов.
Вечером я позвонила в Управление муниципальной милиции отцу одного из своих учеников, рассказала о посетителях и назвала ему номер милицейской машины. Я знала о традиционном антагонизме между обычной милицией и муниципальной. Муниципалы больше получали и меньше работали. Милицию традиционно презирало КГБ, нынешнее ФСБФедеральная служба безопасности, сотрудники которой не брали взяток, во всяком случае не мелочились, как в районных отделениях милиции.
Куда мне обратиться, спросила я, в ФСБ или в Управление по организованной преступности?
Никуда не надо обращаться. Я разберусь.
И муниципалы перестали делать поборы возле универсама. Но Нугзар предупредил меня:
Спасибо, но не надо больше. Теперь с других берут больше. Они на меня держат обиду, хотят, чтобы я тебя уволил.
Это совет глупых людей, сказала я Нугзару.
Они не глупые, они опасные, возразил Нугзар.
Глупые! не согласилась я. Умный, прежде чем взять на работу или уволить, все узнает о человеке. Если меня уволить, вреда будет еще больше.
Почему?
Пусть они сходят в школу и все про меня узнают.
Я знала, что обо мне скажут в школе: она тихая, но не гнется, лучше с нею не связываться. Я вошла в конфликт с директором школы, он больше занимался коммерцией, чем процессом обучения. Директор не заключил со мною контракта, я подала в суд. Директора уволили, а я осталась.
Через несколько дней Нугзар подошел ко мне с предложением:
Эти неглупые люди все про тебя узнали и предлагают, чтобы ты заняла место Ахмета. У весов стоять не будешь, а получать будешь в десять раз больше.
Спасибо, но я временный работник. Я через два месяца уйду, а Ахмет работает круглый год.
И ты работай. Будешь получать в двадцать раз больше, чем учительница. Сейчас и профессора торгуют.
Я добилась своего: с меня не стали брать поборов, и я могла торговать, не обвешивая и не обсчитывая.
Я тебя буду ждать, сказал Нугзар, а шалаву возьму временно.
Я поблагодарила Нугзара еще раз и поехала в госпиталь Бурденко, где, по моим расчетам, Гузман уже должен был закончить операцию.
Гузман пил чай в своем кабинете. Он налил мне чаю в чашку из тонкого фарфора, хорошего английского чая с бергамотом.