Брат же его, граф Рейнгольд Левенвольде, в короткое царствование Екатерины I пригрелся в ее постели, зато в графы и камергеры шутя выскочил. На Москве так и остался посланником от герцогов курляндских И теперь, на глухой мызе прозябая, Густав Левенвольде знал все, что происходит в России, через брата Рейнгольда
Был поздний час, вороны на снегу едва виднелись, когда усталый Кейзерлинг подъехал к мызе. Бросив поводья конюхам, прошел в дом, изнутри беленный, чистый, жарко натопленный. Густав Левенвольде угостил его вином, развалил ножом жирный медвежий окорок:
Ешь, Герман, и пей, но только не молчи
Удивляюсь я Рейнгольду, заговорил Кейзерлинг, уплетая окорок. Как он не боится жить в Москве, где его ненавидят?
Левенвольде подлил гостю вина.
Мой брат Рейнгольд под защитой барона Остермана, и пока Остерман на службе России, нам, немцам, бояться нечего
Кейзерлинг неожиданно захохотал:
Мы совсем забыли о женщинах! Скажи, милый Левенвольде, сколько сокровищ русских боярынь прячется в подвале твоего замка? Сколько русских княгинь разорил твой брат на Руси?
Левенвольде отвечал на это черство, без улыбки:
Мой брат очень красив это верно. И он не виноват, что знатные дамы спешат одарить его за любовь. Тебя же, Кейзерлинг, я больше не держу. Возьми окорок на дорогу и ступай!
Юноша понял, что задел больное место в славной истории рода рыцарей Левенвольде, и выплеснул вино в камин:
Я больше не пью, а ты не сердись, Густав Дело, по которому я приехал, отлагательства не терпит.
Деньги? сразу спросил Левенвольде, попадая в цель.
Ты ловко выстрелил! ответил Кейзерлинг.
Опять герцогине?
И да. И нет. Мимо ее рук в Кенигсберг Знаешь, что случилось с Биреном? А я хочу выручить этого шалопая и мота.
Левенвольде затих: было видно думает. Прикидывает.
Ну а зачем тебе нужен Бирен? спросил.
Прости меня, Густав, начал Кейзерлинг, но ведь ты был счастлив с герцогиней. Был? Не был?
Левенвольде мечтательно посмотрел в окно. Там чернели леса, там выли волки. Из буреломов несло жутью. Пять веков назад сюда, в этот лес, пришел с мечом и крестом из Люнебурга первый рыцарь из рода Левенвольде. Сколько вина! Сколько крови! Сколько костров, стонов, стрел, и вот Кажется, род Левенвольде достиг вершины славы: один брат вкусил от русской императрицы, другой брат познал герцогиню Курляндскую Что может быть выше?
Не я один отозвался Густав. Сначала у Анны был князь Василий Лукич Долгорукий, потом Бестужев-Рюмин, а за ним уже и я Но, не умея ценить счастья, я тут же передал его другому Так зачем же, ответь, ты хочешь выручить Бирена?
Кейзерлинг отложил тяжелую, как меч, старинную вилку, источенную в ветхозаветных пирах тевтонских рыцарей.
Я патриот маленькой страны, что зовется Курляндией, сказал он тихо. Наша же герцогиня русская, а Россия рядом, дорогой Левенвольде. Она большая и сильная, мы всегда зависим от нее. Кордоны слабы, а что будет дальше не знаю. Посуди сам, откуда придет свет и благополучие?
Вряд ли от России, ответил ему Левенвольде.
Ты сказал мне это, не подумав Нам следует быть готовыми к любым конъюнктурам войны и мира, и даже негодяй Бирен может пригодиться Ты подумай, Левенвольде; ты думаешь?
Левенвольде с улыбкой поднялся из-за стола.
Я не глупей тебя Сколько нужно? спросил деловито.
Митавский ростовщик Лейба Либман по просьбе самой герцогини тоже был вынужден раскошелиться, и через неделю, таясь вором полуночным, Эрнст Иоганн Бирен вернулся из тюрьмы на Митаву. Стройный, рослый и гибкий, он легко шагал в темноте, раздвигая кустарники Глаза его видели во мраке отлично, словно глаза кошки. Там, где Аа-река огибает предместье, далеко за кирхой и каплицей польской, он постучался в низенький дом. Лейба сам открыл ему двери и закланялся камер-юнкеру герцогини.
Вот и вы, поздравил его Лейба. Господин Бирен всегда счастливчик! Вот уж кому везет
Слушай ты низкий фактор, ответил ему Бирен. Если судьба меня вознесет, то верь! никогда не забуду услуг твоих.
Бирен вдруг нагнулся и пылко прижал к своим губам костяшки пальцев митавского ростовщика.
Высокородный господин, смутился Либман. Стоит ли вам целовать руку низкого фактора, если дома вас ждут красивые жена и дети? Я верю в ваше высокое будущее
И снова умолкло все на Митаве: тишина, мгла, запустенье, скука Именно в этом году митавский астролог Фридрих Бухер нагадал Анне по звездам, что скоро быть ей русской императрицей.
Да будет врать-то тебе, смеялась Анна. Мне от России и ста рублев не допроситься Опять ты пьян, Бухер!
Это правда: Бухер был пьян (как всегда).
Глава восьмая
Дитя осьмнадцатого века,
Его страстей он жертвой был,
И презирал он Человека,
Но Человечество любил
Никакому курфюршеству не сравниться с Казанской губернией.
Разлеглась она у порога Сибири, в жутких лесах, в заповедных тропах бортников, редко-редко блеснут издалека путнику огни заброшенных деревень. Кажется, вся Европа уместится в этих несуразных просторах
С востока горы Рифейские и течет мутная Уфа, скачут по изумрудным холмам башкиры; с юга степи калмыцкие, и бежит там Яик казацкий, река вольная, звонкоструйная; глянешь к северу видать Хлынов-городок на реке Вятке, а далее уже шумят леса Вологодские; обернись на запад плывет в золотую Гилянь величавая разбойная Волга. Но это еще не все: перемахнув через губернию Астраханскую, Казань наложила свою лапу и на Пензу выхватила самый лакомый кусок у соседки и, обще с Пензой, притянула его к своим гигантским владениям.
Всем этим краем управлял один человек Артемий Петрович Волынский, и вот о нем поведем речь свою.
День над Казанью так начинался: хлопнула пушка с озер Поганых адмиралтейская, будто в Питере; зазвонили к заутрене колокола обителей. Потом забрались на башню Сумбеки татарские муэдзины завыли разом, тошно и согласно.
И тогда Артемий Петрович Волынский проснулся
Бредем розно, ни к чему сказал. И всяк по себе разбой ведем Помогай-то нам бог!
Одевался наскоро без лакеев. Бегал по комнатам, еще темным, припадал на ногу, хромая. Год назад, когда въезжал в Казань, воевода чебоксарский палил изрядно. И столь угодничал, что пушку в куски разнесло, канонир без башки остался, людишек побило, губернатора в ногу ранило, а воеводу даже не нашли: исчез человек Ехал тогда по чину: одной дворни более ста человек, свои конюшни и псарни. Дом на Казани расширил, велел ворота раздвинуть. «Сам-то я пройду в калитку, говорил Волынский. Да чин у меня высок пригибаться не станет!»
То прошлое теперь забот полон рот. Москва да господа верховники далече: сам себе хозяин, своя рука владыка, пищит люд казанский под тяжелой дланью Смелой поступью вошел в опочивальню калмык во французском кафтане, по прозванию Василий Кубанец; Волынский его у персов откупил и для нужд своих еще из Астрахани с собою вывез. Кубанец протянул пакет губернатору:
Ночью гонец из Москвы был с оказией верной Вам дяденька Семен Андреевич Салтыков писать изволят.
Положь, сказал Волынский. Ныне честь некогда
Покряхтел, поохал. Дома нелады: детишек учить некому, жена в хвори. И лекарей изрядных нет на Казани: помирай сам как знаешь.
Прошел Артемий Петрович в канцелярию, велел свечи затеплить, а печей более не топить (был он полнокровен, сам по себе жарок), и секретарю губернскому велел:
Воеводы што? Пишут ли?.. Читай экстрактно, покороче, потому как зван я на двор митрополита, а дел немало скопилось
От дел губернских к полудню взмок. Парик скинул, кафтан снял. У кого просьба того в глаз. У кого жалоба тому в ухо. Так и стелил челобитчиков на пол. Купцу первой гильдии Крупенникову полбороды выдрал. Тряслись руки подьячих. Сошка мелкая срывалась в голосе «петуха» давала. «Запорррю!..» неслось над Казанью. Просители, у коих и было дело, все по домам разбежались. Заперлись и закаялись. Только причт церкви Главы Усекновения высидел. В молитвах и в смирении, но приема дождался.
Впустить кутейников! распорядился Волынский.