Когда перед глазами немного прояснилось, она стала усердно осматриваться в поисках выхода. Клетки стояли вдоль бетонных стен, только три были заняты, остальные пусты. Другими обитателями проволочных узилищ были крепко спавший большой коричневый пес, четыре котенка, свернувшихся в один посапывающий клубок, и черно-белый терьер, который слонялся из угла в угол, приволакивая негнущуюся белую лапу. Нет, это был просто гипс.
Зрение по-прежнему отказывалось подчиняться, перед глазами все плыло. Над головой мягким светом горела только одна лампа, длинная трубка в арматуре из белого металла. По обе стороны от нее располагались еще две, они не светились. У четвертой стены клетки отсутствовали, там были окно, металлическая дверь и водоразборный кран, торчащий из бетонного пола.
Единственное окно было темным — снаружи стояла ночь, черноту подкрашивал туман. Светлая дымка, колеблемая ветром, была такой плотной, что казалось, за окном — толща воды. Этот путь к спасению преграждало не только закрытое окно, но и толстая решетка на нем. Луч света прочеркнул туман за стеклом — где-то рядом проехала машина, по мокрой мостовой быстро и приглушенно прошелестели шины; затем стремительно пророкотали еще несколько автомобилей — вероятно, неподалеку было шоссе. Сознание кошки было столь же нечетким, как и зрение; единственная мысль торчала занозой: она заперта в клетке на какой-то живодерне.
Да нет, это клиника. Лечебница доктора Фиретти. Она смутно вспомнила склонившееся над ней лицо Фиретти — круглое, гладкое, загорелое.
Фиретти что-то делал с бродячими кошками. Она не помнила, что.
Почему она здесь? Она-то ведь не бездомная.
Неужели ее принес Ли Уорк? Неужели он притащил ее сюда, после того как избил? Но почему? С какой целью? Или она сама каким-то образом добралась до клиники в поисках помощи?
Кошка пригляделась к запертой проволочной дверце. Здесь, в клетке, она была легкой добычей для Уорка, да и не только для него — для кого угодно. Кошка попыталась встать, но из-за слабости была вынуждена лечь снова.
Память сохранила и другую комнату с такими же некрашеными стенами и таким же медицинским запахом; еще там был металлический стол и голоса; и человеческие руки — нежные, но настойчивые. Мысли продолжали кружиться.
Кошка снова попробовала встать, но сумела только приподнять голову и плечи и отчаянным усилием перевалить себя с бока на живот. Когда она попробовала слегка выпрямиться, ребра пронзила острая боль.
При следующей попытке ей удалось привстать, но ненадолго — жгучая волна, нахлынув, сбила с ног. Некоторое время кошка лежала, прильнув к холодному полу и тяжело дыша.
Она прислушалась: снаружи не доносилось ни звука. Кошка снова привстала, подавив невольный вскрик. Ее шатало, однако на этот раз она удержалась на ногах, подошла к дверце клетки и привалилась к прутьям.
Дверца запиралась на шпингалет. Превозмогая боль, кошка просунула сквозь прутья лапу, нащупала задвижку и принялась тянуть и покачивать ее.
Долгое время у нее ничего не получалось — тугой стержень не поддавался. Она попыталась действовать двумя лапами. Протягивая их к засову, она снова непроизвольно мяукнула от боли. Мысль о том, что в ее маленьком нежном организме что-то сломано, пугала кошку и лишала сил.
Однако страх перед Уорком, который и здесь может настичь свою жертву, и ветеринаром, который снова будет мять и колоть ее, был еще сильнее. Вдруг доктор что-нибудь обнаружит, если обследует ее более тщательно? Она же не была обычной кошкой.
Она продолжила борьбу с задвижкой: цепляла когтями металлический стержень, раскачивала и толкала его до боли в подушечках лап — и наконец победила. Дверца распахнулась так неожиданно, что кошка чуть не выпала из клетки.