Там все иначе, конечно; то, что мы зовем действием, происходит там в совсем ином, разумеется, теперь уже почти невообразимом более миремире (так думал я, отрываясь от чтения), превращенном, конечно, в слова и фразы, страницы и главы, преображенном и, значит, не совпадающем с самим же собою, но вполне точном, совершенно отчетливом, вмещающем в себя имена и названия, даты событий и сами событиясобытия, о которых я мог бычто я пару раз и делал, я помню, справиться, скажем просто, в энциклопедии, вбирающем их в себя и преображающем их вместе с собою, сплошном и целостном, точном и стройномеще более стройном, наверное, еще более целостном, может быть, чем он, действительно, былпреображенном и, значит, вновь, но уже в ином смысле и куда большей мере, чем могло быть в действительности, совпадающем с самим же собою, и вместе с тем изменяющемсясовсем не так, думал я, как будет меняться, наверное, в моем романе, мой мирно все-таки изменяющемся, от главы к главе и от страницы к страницевместе с героем; он же, как будто открывая для себя этот мир, осваиваясьи время от времени теряясь в нем, разумеется, блуждая и заблуждаясь, видит его, тем не менее, все яснееи все более ясным, почти так жепоначалу лишь изредка, в каких-то, может быть, лишь при повторном чтении отмечаемых читателем эпизодах, затем все чаще и под конец совсем частопочти так же видит его, т. е. мир, как, и причем с самого начала, видит егоа вместе с ним и мы видимнезримо, или почти незримо, не вступая или почти не вступая в действиеу меня это будет иначеиначе ли? вот вопросприсутствующий в этом романе, его, романа, теперь и здесь остающийся, конечно, неназваннымлишь там, следовательно, лишь на тех, его собственных, значит, страницах, пускай изредка, но все-таки появляющийся, может быть, автор Алексей Иванович, когда, через несколько дней, я снова дошел до него и сказал ему все это, посмотрев на меня, улыбнулсявнезапной, конечно, улыбкой. И в этом медленном, неуклонном приближениик уже втайне присутствующему, заранее заданному, так сказал я, я помню, в движении этом видится мнебезусловность, и в самом деле, так думаю я теперь, сравнимая, может быть, с безусловностьюлишь чуть-чуть, скажем, колеблемых ветром деревьев, в каком-нибудь парке, неподвижных холмов.
22
Алексей Иванович жил, как сказано, в старой части города; я, как сказано, тоже; но там, в том городе (огромном, таинственном, невероятном) там все расстояния огромны (невероятны, таинственны); и выходя из домуобычно уже под вечеря еще долго плутал по улицам, в тяжелых и снежных сумерках, прежде чем, свернув, наконец, в переулок, дойти, наконец, до зеленой краской выкрашенного забора, войти, наконец, в почти сливавшуюся с забором калитку. Калитка же, всякий раз, захлопывалась за мною с каким-то, отчасти знакомым, ржавым скрипом пружины: скрипом, к которому я так и не смог привыкнуть, который, всякий раз, на мгновение, отбрасывал меня куда-то, в невозвратимое и я проходил через двор, поднимался по лестнице и сворачивал, по коридору, налево, как если бы но Алексей Иванович уже смотрел на меня своими удивленно-спокойными (и тоже, как будто, отсылавшими куда-то) глазами, и с внезапной (всегда внезапной) улыбкой впускал меня внутрь, в прихожую, и мы сворачивали, еще раз, налево, потом направо, по коридору, и оказывались, наконец, в его, Алексея Ивановича, с тремя, я помню, большими, во двор выходившими окнами, комнате: комнате, которая, вопреки уже сгустившейся по углам темноте, казалась мне как будто охваченной, освещенной снаружи падавшим снегом: деревья и ветви их за окном, стол и стулья, диван у стены, все это приобретало постепенно тот особенный, тревожно-прозрачный оттенок, какой сообщают предметам надвигающиеся на них, вплотную подступившие сумерки, снежный отблеск, как будто стиравший границу между внутри и снаружи, между небом, двором и комнатой; Алексей же Иванович обыкновенно до самой тьмы, до тех самых пор, когда комната уже и вовсе расплывалась в снегу, не зажигал света и никогда не задергивал штор.
Он сидел всегда на одном и том же месте, на стуле, между двумя окнами, спиною, следовательно, к двору и деревьям, я же садился обыкновенно у противоположной стены, на диван, имы оба молчалиоглядывал комнату, освещенную снегом: комнату (думаю я теперь), в которой не было ничего, почти ничего лишнеготочно так же, как ничего лишнего не было (казалось мне) в нем самом, Алексее Ивановиче, в его движениях, жестах, словах, и в которой предметыстол, стулья, платяной шкаф и книжныйказались мне таким же точным выражением чего-точего же? каким казались мне движения и жесты, взгляд и улыбка самого Алексея Ивановича: Алексея Ивановича, молча сидевшего на своем стуле, между двумя окнами, сливаясь с сумерками, исчезая в снегу.
В самом деле, еще и еще раз, его глаза отсылали куда-то, его улыбка намекала на что-то; его имя не подходило ему точно так же, как не подошло бы ему никакое другое; и если (так думал я, может быть, так, во всяком случае, думаю я теперь) если наши слова и поступки, наши действия и весь наш облик обыкновенно соответствуют и вместе с тем не соответствуют, обыкновенно выражают и вместе с тем искажают все то, что, в свою очередь, обыкновенно раскрывается и вместе с тем скрывается в них, то он, Алексей Иванович (казалось мнекажется мне теперь) каждый раз заново, каждым жестом и каждым движением, достигал, добивался какого-то, вполне удивительногокаждый раз, все снова и снова удивлявшего меня соответствия между тем, что он делал, ичем же? все, что он делал, короче, казалось мне продолжением, завершением или, быть может, развитием чего-то (думал я) непрерывного, никак не названного, какой-то, может быть, мысли: мысли, которая уже не была, разумеется, мыслью о чем-то, которая могла быть мыслью о чем угодно, о самой себе, ни о чем, и которая, в отличие от всех прочих (во множественном числе) мыслей, заканчиваясь, не обрывалась, но чудесным образом переходила в жест и движение, взгляд и улыбку, продолжаясьдодумывая в них себя же саму. Выражалась она, разумеется, и в том, что он говорил, как говорил: не менее, но и не более, пожалуй, отчетливо, чемв жестах, улыбке; и о чем бы ни говорили мы с нимтем более если он говорил со мноючто тоже случалосьо вещах, мне, к сожалению, недоступных (он же, Алексей Иванович, занималсязаметим в скобкахчем-тов конце концов я даже понял, кажется, чемв области, если угодно, естественных и даже точных, если угодно, наук; я был однажды в егороман это сумма запретовв его, все-таки, лаборатории: поразившей меня, я помню, обилием каких-то колб, проводов, странной формы и неведомого назначения приборов, запахом, тревожным и едким) о чем бы ни говорили мы с ними даже, так думаю я теперь, и даже, время от времени, когда мы говорили с ним об иных, для меня, во всяком случае, очень и очень важных вещах, о каких-нибудь, например, до знакомства с ним самим мне не знакомых или, может быть, лишь по названию знакомых мне книгах, о том романе, к примеру, в белой с черными полосами обложке, который он, Алексей Иванович, посоветовал мне прочесть в ответ на мои признания, об этом, во всех отношениях удивительном романе, не правда ли? (так или примерно так он сказал мне, я помню, когда, через несколько дней, я снова пришел к нему) который не только, не простовы совершенно правысам создает свои предпосылки, но который (так или примерно так он сказал) создает ихв себе же самом, по ходу дела и на ходу, от одной страницы к другой как бы то ни было и о чем бы ни говорили мы с ним, я следил, я помню, не толькои временами даже не столькоза тем, что, собственно, он говорил, но прежде всего и в первую очередь за этим (казалось мне) непрерывным, не знающим остановки, то вдруг ускорявшимся, перескакивавшим с одного на другое, опускавшим промежуточные звенья, очевидные связи, то, напротив, неспешным, подробным, возвращавшимся к одному и тому же, повторявшим, уточнявшим и как бы очищавшим, по ходу дела, себя самое, движением некоей мысли: мысли (так думал я в свою очередь), по сравнению с которой и рядом с которой все, что он говорил, или, вернее, все то, о чем мы с ним говорили, оказывалось, в конце концов, лишь неким частным примером, отдельным случаем, мысли, иными словами, по сравнению с которой все, почти все оказывалосьили, если угодно, казалось мне, покуда я говорил с нимотчастида, отчасти как будтослучайным.