Я же, как сказано, я, всматриваясь отсюда, теперь (здесь тоже теперь зима) в ту жизнь, в тот город, мною покинутый, я, то ли потому, что летом, к примеру, я почти всегда уезжал из него (в какой-нибудьслучайный, скажем, поселок) то ли, может быть, потому, что нечто зимнее вообще было свойственно (свойственно) этому городу, то ли еще по какой-то, неведомой мне причине, как бы то ни было и в первую очередь, я, всматриваясь, вижу там, в том городе, некие, друг на друга совсем непохожие, холодные и не очень холодные, бесснежные, снежные зимы, со всеми их морозами, оттепелями, пургою и вьюгою, сугробами, слякотью: и ту, конечно жея поворачиваю обратноту, с которой я начал (и к которой мне еще предстоит вернуться, до которой мне еще нужно добраться) и ту, к примеру, холодную, раннюю, закончившуюся, в мучительном напряжении, поездкой, первой и предварительной, и вот теперь, значит, эту, теплую, темную, им, Максом (истинным героем моей истории: если это история), проведенную среди случайных знакомств, случайных знакомых, для меня же (теперь и здесь, поворачивая обратно) неотделимую от воспоминаний об Алексее Ивановиче: об Алексее Ивановиче икак выяснилосьо Вере.
Она жила далеко, на какой-то, вполне неописуемой, конечно, окраине; мне тоже приходилось бывать там; но обычно мы встречались с ней где-нибудь в городе (как она говорила) на бульваре, у выхода из метропочти всегда вечером, и если не шли куда-нибудь в гости или, скажем, в театр (нетв какой-нибудьне на маленькой площади) кружили по улицам, переулкам, уже затихавшим, терявшимся: в снегу, в сумерках, в темноте. Я жеили так кажется мне теперья был с самого начала уверен, что долго все это не продлится и что она, Вера, еще немного помедлив в моей, рано или поздно, скорее рано, чем поздно, вновь возвратится в свою, мне, в общем, чуждую жизнь; я думал об этомбез сожаления. Я и не пытался, пожалуй, перейти ту границу, котораяказалось мне, кажется мне теперьотделяла нас друг от друга; разговоры ее о работе, о каких-то выставках, которые она где-то устраивала, не были мне интересны; о моих собственных планах, надеждах и помыслах я ей, разумеется, не рассказывал; о других книгах говорили мы редко; суждения ее были беспомощны; вкусы поверхностны. Зато улыбка была пленительна; в глазах же, обычно непроницаемыхсерый ветер над серой рекоювдруг, в иные мгновения, виделось мне что-то очень и очень печальное, сближавшее нас помимо и более всего остальноговсего, что мы говорили, всего, что могли друг другу сказать, что-то горестное, безнадежное, внезапной жалостью отзывавшееся во мне. И я брал ее за руку: в вязаной, я до сих пор помню, перчаткеи до сих пор помню я это ощущение теплой, в моей руке, чуть влажной от снега шерсти, близости, волнующей и печальной; и вдруг улыбнувшись, она спрашивала меня, о чем я думаю, почему я молчу, я целовал ее, губы ее горели, странно легкими, в отсветах фонарей, казались мне очертанья домов, крыш, обведенные снегом, и поначалу отделявшее меня, разумеется, от этих крыш и этих домов (деревьев, карнизов), ее, Верино, рядом со мною, присутствие, в конце концов уже не только не отделяло меня от них, но чудесным образом усиливая и обостряя что-то, во мне, как будто с другой, до сих пор неведомой мне стороны приближало меня к этим деревьям, карнизам (к этим крышам, домам); медленно, очень медленно шли мы, прижавшись друг к другу, и прежде чем дойти до меня, заходили, почти всякий раз, в некий, совсем рядом с моим домом, совсем-совсем маленький, притаившийся за другими дворами, домами и словно выпадающий из города дворик, где, как ни странно, я ни разу до этой зимы не бывал и который она, Вера, показала мне в одну из наших первых, я помню, встреч (я же показал его впоследствии Максу).
Там была, я помню, кирпичная, красная, чуть-чуть возвышавшаяся над переулком стена: с круглой, маленькой башенкой, лестницей, исчезавшей среди склоненных над нею деревьев, и почти незаметной из переулка, узкой, возле башенки, аркой: много раз, много лет проходил я мимо этой стены, ни разу (опять-таки) ни разу не спросив себя: что там, за неюи есть ли там вообще что-нибудь. А там, за нею, был сначала один, большой, потом другой двор, поменьше, и как-то странно, косо, приткнувшись друг к другу стоявшие домики: почти деревенские, почти деревянные, с крылечками и сенями, с цветами на подоконниках, и тут же, рядом: развалиныуже непонятно чего: фрагмент какой-то другой, но тоже красной и тоже кирпичной стены, большое, белое, с явно недостающим куполом здание, узкий, огибающий это здание проход, внезапный пустырь, еще одна арка, и за аркой: последний, уже совсем маленький дворик, обнесенный поверху деревянной, местами покосившейся галереей, с горевшим, я помню, всегда горевшим над галереей окном и притаившейся под нею скамейкой: на нее-то мы и садились. И хотя здесь кто-то, очевидным образом, жил, и в освещенном, над галереей, окне появлялись вдруг смутные, быстрые, тут же исчезавшие тени, мне всегда казалось, я помню, что никто нас не видит, не может увидеть, и мы сами никогда здесь никого не встречали. И было странно тихо здесь, удивительно тихо; совсем далеким казался отсюда город; лишь смутный гул его доходил до нас иногда; смутный отблеск его лежал на снегу; пробегал по небу: небо же казалось отсюдасветло-дымчатым, тающим, тонким, прозрачным. И поскольку никто нас не виделне мог видетьВерая смотрел на неечто-то округлое, мягкое вдруг появлялось в ее резко очерченном профилеВера, чуть-чуть наклонив головуволосы падали ей на глазарасстегивала сначала одну, потом другую, потом, очень медленно, третьюкнопками называют ихметаллическую, с сухим треском расходившуюся застежку своей, я помню, короткой, подбитой мехом, вельветовой, темно-коричневой куртки, и взяв мою руку, не улыбаясь, вдруг словно впускала ее куда-то, в пленительное, под курткой, тепло; непроглядная темень ее волос окутывала, охватывала меня; я же, теряясь в нихя очень хорошо это помнюи в то же время с пронзительной, замирающей ясностью ощущая, под рукою, под курткою, шероховатую шерсть свитера, шелковую прохладу рубашки, внезапный жар, мгновенную дрожь, и те таинственные изгибы, те мягкие, уступающие, невидимые, но словно изнутри освещенные очертания, которые, как ни странно, я уже не мог найти ночью (я находил, конечно, другие) и которые вот сейчас, здесь, на берегу моря, на краю мира (я смотрю в окно: снег, дюна, заметенная снегом) вдруг, и непонятно откуда ко мне возвращаются, мгновенной дрожью, внезапным жаромнет, холодом отзываются в пальцах, я, короче, отсутствуя, почти исчезая, вместе с тем и в то же самое времявозможность, всякий раз меня поражавшаядумал, успевал подумать, с замирающей ясностью, о чем-то совсем ином, еще, как сказано, бесконечно-далеком от осуществления и снова думал о том же, когда, чуть-чуть отстранившисьснег, дворик и галерея вновь возникали передо мноюВера, с безмолвным блеском в серых глазах, закуривала, например, сигарету.
Было странно тихо здесь, в этом маленьком дворике, удивительно тихо.
Да, август, август, начало всего, ичто же? город, город, конечно, огромный, невероятный, таинственный, ичто же? что же?..
И конечно, теперь, здесь, поворачивая обратно и глядя в окно, я уже бессилен представить себе тумеру расплывчатости (наоборот: ту степень определенности), в которой все это пребывало и медлило: тогда и там: в том городе, тойснежнойзимою.
Но с тайной, как ни странно, отрадой я вспоминаю теперь какие-то, отвергнутые мною возможности, возможные направления, по которым я не пошел, ложные решения ложных задач, решения, которые я принимал, и тут же отбрасывал, и вновь принимал, и, как бы то ни было, пытался продумать, по мере сил, до конца, и представлял себе, к примеру, какой-нибудь, вполне немыслимый на этих страницахтеперь немыслимый на этих страницахнесостоявшийся, следовательно, разговор: междукем же и кем же? я еще сам не знал, может быть, я уже не знаю, может быть, кем, между какими-то, следовательно, так и не появившимися, или, может быть, чудесным образом изменившимися на этих страницах персонажами моей истории (если это история); и видел, скажем, какую-то, ночную и темную улицу, по которой они шли как будто куда-то, переулок, в который сворачивали они:и как если бы сам я шел следом за ними, то догоняя их, то вновь от них отставая:они же уходили все дальше, все дальше, сворачивали налево, направо, исчезали, вновь появлялись и когда мы сами выходили на улицу, уже была, на улице, ночь; в мягком воздухе падал, мягкими хлопьями, снег; лаяла, за углом, и вдруг умолкала, и вновь принималась лаять, невидимая, собака; пролетала машина; исчезала: за поворотом; сугробы казались огромными; редкие звезды таились в тающем небе; и я снова брал ее за руку: в вязаной, влажной перчатке; и мы проходили, разумеется, мимо трех, с одной стороны, и трех, таких же, с другой, очень старых, но и очень хорошо сохранившихся, бледно-зеленой краской выкрашенных домов; и всякий, почти всякий раз еще горело, я помню, в крайнем из них, на последнем этаже, предпоследнее по счету окно:и проснувшись, вдруг, среди ночи, в тот, как будто выпадающий из течения времени, между вчера и завтра затерянный час, когда все дневные мысли (так думаю я теперь) поворачиваются к нам какой-то, обычно невидимой стороною, лежа, в темноте, рядом с Верой, я вдруг снова видел этих двоихмне уже было почти неважно когоопять и снова идущихмне уже было совсем неважно куда, и как будто отдавался, вместе с ними, их медленному, бесконечному, по пустынным, пересекавшимся, расходившимся, в безмолвной перспективе исчезавшим, терявшимся улицам, бесконечному, медленному, не знающему остановки, сквозь какие-то, может быть, разные, переплетавшиеся, сближавшиеся, вновь, друг от друга отдалявшиеся времена, сквозь какие-то, может быть, разные, совсем разные зимы, движению; и они все уходили, уходили от меня, эти двое; и я догонял их; и пытался заглянуть им в лицо; они сворачивали в переулок; исчезали за поворотом; я сворачивал вслед за ними; скользил по снегу, не в силах догнать их; вновь, на мгновение, засыпал; и тут же, в проеме какой-нибудь арки, вновь, может быть, просыпался; и уже светало, быть может, за окнами; и пробиваясь сквозь узкую прорезь штор, уже скользили по стенам и потолку первые серые полосы, отблески и мерцания; Верины волосы, рядом со мною, как будто отсвечивали, чуть-чуть, в темноте; я целовал их; тихо-тихо, стараясь не разбудить ее, проводил губами по спине, по плечам; вдруг проснувшись, она спрашивала меня, что я делаю; улыбнувшись, засыпала опять; вновь, в безмолвной перспективе, разворачивались переулки, проходы, дворы, пустынные улицы; на повороте в одну из них засыпал я; просыпался: на повороте в другую; и вновь, уже окончательно, засыпал: в глубине какого-нибудь двора.