Их было очень много теперь в его жизни; некоторых я знал; других нет; пару раз, я помню, мы оказывались, вместе с Максом, в одних и тех же гостях; но встречались мы, в общем, редко:я жил, как сказано, там, в том, огромном, таинственном, невероятном, самом странном на свете городесовсем иной, своей собственной жизнью: жизнью, в которой присутствовал, как сказано, Макс (присутствовал: вот волшебное слово) но в которой он, Макс, присутствовал точно так жепочти так же, быть может, как присутствовали в ней все другие и прочие ее персонажи (Алексей Иванович, например) как простая данность, еще раз, не зависящая от моей воли, желаний, стремлений.
Своей собственной жизнью жил яв том городе; и она, эта далекая, давняя, уже не существующая более жизньсо всеми ее персонажами, знакомствами, встречами, случайными и неслучайными отношениями, с ее мучительной причастностью к неописуемому, принудительно-обязательному, и с той (так думаю я теперь) с той сменою дней, вечеров и утр, засыпаний и пробуждений, разочарований и надежд, мгновенной радости и внезапной печали, неудовлетворенности или, наоборот, согласия с чем-то, задумчивости, бездумности, наконец, с той непрерывною сменой (дней, настроений), которая (думаю я) которая и составляет, собственно, жизнь и которую уже никогда, никому не удастся, наверное, вспомнить, восстановить, воссоздать:она тоже, если угодно, разыгрываласьсама собою, сама по себе; я жил еюя не видел ее; со всех сторон обступала она меня:и чтобы только теперь, здесь, в этой маленькой, за дюной притаившейся деревушке, уравниваясь в правах и даже просто-напросто превращаясь во что-то совсем иное, в слова и фразы, эпитеты и сравнения, подъемы или, наоборот, падения ритма, чтобы только теперь, здесь, на берегу моря, на краю мира, поступить, наконец, в мое распоряжение, в мое, если угодно, ведение.
А между тем, еще и еще раз, уже там, в самой этой жизни, в глубине ее, уже были, как сказано, уже втайне, тоже, присутствовали, намечались, сгущались, некиеиз нее выраставшие, ее же и перераставшиеи как бы в иную сторону направленные стремления, планы, надежды и помыслы я, иными словами, я уже думалконечнооб этом превращении жизни в историю; я уже слышал ее, истории, издалека нарастающий ритм, смутное биение дальнего замысла;и когда мы съездили с Максом туда, в тот поселок, где некогда встретились, эти помыслы, планы, еще бесконечно-далекие от осуществления, обрели, как сказано, некую настоятельность, дотоле им, быть может, неведомую, некуюпочти неизбежность.
И значит, август, начало всего, ичто же? город? город, конечно этот огромный, невероятный, с его старыми и новыми улицами, площадями и проспектами город ичто же? что же?..
И ранней весною такое бывало небо, с такими, вдруг, переходами: от серого к синему, от синего к голубому, и где-нибудь вдали, над бульваром, над черными, совсем-совсем маленькимии вдруг: с чудесной отчетливостьюв прозрачном воздухепрочерченными деревьями, такие бывали, вдруг, облака, и такие просветы, и такие вдруг тонкие, косые лучи незримого солнца: на самом дальнем, уже почти не существующем плане: за деревьями, за облаками и хотя я еще сам не знал, конечно жечто: что будет там (здесь), на тех (на этих) страницах, в моей, если угодно, истории, я (или так кажется мне теперь) я вдруг видел ее всю целикоммежду вдохом и выдохомв мгновенном, радостном расширении дыханья и еще минуту помедлив, вновь, конечно же, возвращался в свою, тогдашнюю жизнь (со всеми ее персонажами, событиями, знакомствами, сменою дней, вечеров); и была, конечно, весна: ранняя, поздняя (редкие встречи с Максом; все более частыес Алексеем Ивановичем); и вслед за неюкакое-то, теперь, отсюда, уже едва различимое, но все-таки бывшее, и значит, все-таки, пускай на мгновение, возникающее на карте, холодное? жаркое? этого я уже не могу теперь вспомнитьно какое-то, все-таки, лето (часть его прожил я в некоемслучайном, если угодноместе: больше я не бывал там, ни разу: в некоемтоже: дачном, тоже: поселкев часе езды от города, по железной, но, что существенно, по совсем другой железной дороге, в совсем другом, с моей историей никак не связанном направлении: у знакомыхда, тоже, в общем, случайных); и чем дальше шло время, тем ближе (выпадая из жизни, возвращаясь в нее) тем ближе (или так мне казалось) подходил я к чему-то, к каким-то (так думал я, может быть) к каким-то, может быть, предпосылкаммоей, еще и еще раз, саму себя, исподволь, осознававшейосознающейистории.
Я искал указаний, намеков; я читал тогда, летомв конце зимы, как уже говорилось, открытую мною пьесу (назвать ее я не властен) ту самую пьесу, по которой (я не знал этого) в театре, на маленькой площади (я еще не бывал там), уже, наверное, ставили, уже репетировали, а может быть, уже и игралиуже втайне упомянутый мною спектакль (его-то я и видел впоследствии, впервые там оказавшись): пьесу (думаю я теперь), в которой, как и в некоем романе, позднее, я, при всех очевидных несходствах, при полном несоответствии: всего, что только возможно, уже, радуясь, находил (и до сих пор, перечитывая ее, нахожу) необъяснимое, скрытое, но все-таки, и теперь и тогда, несомненное для меня соответствие: моим собственнымтогда еще очень, а впрочем еще и теперь весьма и весьма далеким от осуществления помыслам, стремленьям и планам и то, что я дошел до нее, наконец, и этот тайный прообраз моей истории (один из тайных ее прообразов), хотя и не назван (а ни один из них назван, конечно, не будет), но все-таки, и теперь уже со всей определенностью, упомянут мною на этих страницах, наполняет меня, теперь, волшебным чувством каких-то, волшебных, свершений и сбывшихся, наконец-то, надежд.
Что-то угадывал я; что-тоя еще сам не знал, может быть (я и до сих пор не знаю, может быть), чтоно что-то, во всяком случае, отчасти созвучное моим собственным планам, моим собственным помыслам открывалось мне в самом ее ритме, в медленном, неуклонном нарастании неких событий, и в тайной отстраненности от этих событий, и в тайном (так думал я, может быть) присутствии в нейкого-то еще: то совпадающего, то, удивительным образом, не совпадающего с одним из ее персонажей, с одной из ее ролей и это (так думаю я теперь, сейчас, здесь) и это было одно из тех редких, незабываемых чтений, которые, сохраняясь, или, вернее, возвращаясь к нам: непонятно откуда, сохраняют, или, вернее, возвращают нам, приносят с собою и какую-нибудь, случайную, если угодно, веранду, в случайном доме, в случайном поселке, и долгую летнюю ночь, и сад, шумящий в окне, и звук шагов у нас за спиною.
Что ты читаешь?
Вот, посмотри.
И внезапная тень ложилась вдруг на страницу, на книгу (диалоги и реплики) и некие черные, совсем черные волосы оказывались вдруг рядом со мною, и я слышал их запах, и тихое, рядом со мною, дыхание и вот так, с чарующей меня самого неожиданностью, возникает в моей истории Вера: Вера, о которой я почти не думал, быть может, повернув обратно, приехав сюда. Я не думал о ней; я не предполагал, во всяком случае, впустить ее: в роман и в историю. А между тем, я так ясно вижу ее, теперь и отсюда, так ясно, в профиль, пожалуй: мне было быда, мне было бы, наверное, жаль оставить ее просто-напросто там, в той, навсегда исчезнувшей жизни; я не могу не взять еея уже взял ее на эти страницы.
У нее были серые глаза и черные волосы. Глаза ее, когда я смотрел в них, напоминали мне о каких-нибудь серых тучах над какой-нибудь серой, огромной, подернутой ветром рекою; ее смуглое, тонкое, очень резков профильочерченное лицо как будто таилось и пряталось: в густой тени ее черных, совсем черных волос.
Как и я, она приезжала в то лето к нашимобщим, следовательно, знакомым; раза два или три я встречал ее, вместе с кем-то, на станции; и в эти долгие вечера, в эти ночи, когда я оставался на веранде одини читал, как сказано, пьесу (я же перечитывал ее все снова и снова; к концу лета я помнил ее уже почти наизусть) и она, Вера, сообщив мне, что все уже спят, садилась, рядом со мною, в плетеное, чуть-чуть поскрипывавшее, когда она начинала качаться в нем, кресло, я, отрываясь от чтения, от соответствий, планов и помыслов, и хотя говорили мы, большей частью, о вещах, скорее, случайных, о каких-то фильмах, я помню, которые она видела, я не видел, или о том, что, вот, завтра утром надо бы пойти на реку искупаться, я чувствовал, все острее, как изменяется что-то, во мне, как возникает и намечается что-тобыло еще не очень понятно чтомежду нами; и чем темнее становилось вокруг, тем ближе придвигался к веранде сад; и мы уже ни о чем не говорили, молчали; и прислушиваясь к вечерним, ночным, странно отчетливым в замирающем воздухе звукам, шуму сада, шелесту веток, перекличке невидимых поездов, я снова думал, может быть, о моей, еще бесконечно-далекой от осуществления истории, со всеми ее поворотами, повторениямитак думал я, может быть, внезапными отзвуками, возвращением невозвратимого и она, Вера, покачиваясь, закуривала сигарету, и смотрела вдруг на меня; и рука ее, с тонким, серебряным, на среднем пальце, кольцом, вдруг и как бы сама собою, соскальзывала с подлокотника ее кресла на подлокотник, соответственно, моего;и еще я вспоминаю какое-то, совсем раннее, ясное и тихое утро, когда мы пошли, действительно, на реку, через лес, и вдруг свернули, соблазненные ее нежным изгибом, на тропинку, ни ей, ни мне незнакомую, и увидели вдруг, за поредевшими березами, поле, уходившее вверх, взбиравшееся на холм и уже чуть-чуть, может быть, пожелтевшее. И была, я помню, на опушке леса, ложбина, с уже грибным, горьким запахом, с прелыми листьями на влажной земле, и тень деревьев, из-под которых мы вышли, взбиралась вместе с нами, на холм, и затем вдруг: солнце, роса, уже просыхавшая, и где-то за холмом, над холмом: легкое, почти белое в утреннем свете, в завитках и росчерках, облако, с мгновенными и тайными переходами: в темноту, в черноту. Уже надвигался, накатывался: зной, день, и поначалу казавшаяся совсем близкой, вершина холма отдалялась, упорно и медленно, и когда мы дошли до нее, наконец, облако, со всеми своими росчерками, завитками, отшатнувшись, отлетело куда-то, вдаль, вверх, в другую часть неба, и мы увидели другие поля, другие холмы, и рощи, и перелески, и реку, и склонившиеся над нею деревьясовсем маленькими казались они отсюда, и блеск солнца, пробегавший по ней, и где-то совсем далеко, между рекою и лесом, синевшим на горизонте, еще что-то блестящее, тонкой линией, едва различимое и это было, я помню, так неожиданно, и так внезапно, так радостно расширилось что-то во мне, так сжалось, так замерло, и так тихо было вокруг, такое безмолвие в воздухе, в синеве неба, в полях, такая неподвижность во всем, что, не выдерживая и как будто стремясь за что-нибудь, поскорей, ухватиться, я вдруг нашел ее руку, Верину, взял ее за руку, и крепко-крепко сжимая мою, она вдруг взмахнула другой, свободной рукоюсмотри, смотри, поезди то блестящее, между рекою и лесом, оказалось вдругрельсами, насыпью, железной дорогой, чуть-чуть приподнятой над полями, и в бесконечном, неправдоподобном, немыслимом отдалении, крошечный, почти игрушечный поезд, медленновагон за вагономмы видели, да, мы видели ихстекла их вспыхивали на солнцемедленно, бесконечно медленно, огибая лес, поворачивалв самом движении его была неподвижностьисчезал, скрывался за лесом, и глядя на все это, замерев, я чувствовал себя так, как будто я столкнулся вдруг с чем-то, с какой-то, самой тайной и самой таинственной, важнейшей из моих предпосылок, я еще сам не знал, разумеется, что мне со всем этим делать, пространство моей истории лежало передо мною, и когда исчез, наконец, обогнул лес и скрылся за лесом поезд, я впервые обнял ее, Веру, приблизившуюся и прижавшуюся ко мне;и через пару дней мы уехали, я помню, в Москву; и затем была, разумеется, осеньосень: не помню какаябыла, наконец, зима: теплая, темная, снежная: единственная из тех далеких, несуществующих более зим, похожая в чем-то на здешние, приморские зимы.