Отступая в прошлое, события и вещи меняют свою природу; очертания их кажутся воздушными, легкимикак очертания облаков, плывущих над морем; вся тяжесть жизни из них исчезает; вся смутность жизни исчезает из них. Сегодня ясный и солнечный, весенний балтийский день, один из тех дней, когда видно далеко до боли, когда, выйдя к морю, можно различить каждый в отдельности домик в соседней деревушке километрах в пяти от нашей, и в том особенном, одновременно прозрачном и пронзительном свете, какой бывает, наверное, только здесь, у этого моря, с совершенной отчетливостью, чуть-чуть подрагивая на ветру, проступают все ветви всех сосен, все ракушки, и даже тени их, следы на песке. События и вещи, отдаляясь, преображаются. Отдаляясь, вещи, события влекут и чаруют насиздалека. Но есть блаженные минуты, когда мы видим настоящее так, как видим обычно лишь прошлое, с той же отрешенностью, с тем же вниманием, как будто отсутствуя, но, может быть, именно потому присутствуя в нем, блаженные минуты, которые случаются с нами всякий раз неожиданно, сами собою, на берегу моря, на повороте в какой-нибудь переулок.
Театр жена маленькой площадибыл найден Максом случайно, во время его бесконечных блужданий по городу, блужданий, которые каждый день начинались сначала, варьировали на разные лады все те же улицы, переулки и дома, и охватив и проиграв уже известное, прибавляли к нему всякий раз еще и малую толику неведомогокаковая на следующий день возникала вновь и чуть-чуть измененная, в ином порядке улиц и поворотов, осуществляла себя самое, прежде чем уступить место дальнейшему движению темы. В ту осень ветер с такой яростью набрасывался на город, с таким неистовством гонял по улицам листья, мусор, обрывки газет, что даже самые невнимательные из горожан, самые прохожие из прохожих то и дело останавливались, испуганно замиралии подолгу стояли так, прислушиваясь, присматриваясь к чему-то, застигнутые врасплох. Людей, впрочем, немного было на улицах.
Он как будто впервые открывал для себя этот город, самый странный на свете (этот город, из которого я уехали который отсюда, теперь, кажется мне чем-то почти немыслимым, невозможным: как если бы его никогда и не было вовсе); однажды, выходя из дому, посмотрев на небос разорванными, то и дело менявшими свои очертания, сливавшимися и вновь, друг от друга, отделявшимися облаками, с мгновенными просветами, проблесками: голубизны, синевы, как будто тоже летевшей, улетавшей куда-то и словно выцветшей, вылинявшей на ветру, выходя из дому, посмотрев на небо и опуская глаза, я вдруг увидел его, Макса: в проеме арки, совсем неожиданно.
Я выбежал в переулок; я увидел его со спины, уходящим. Чем дальше он уходил, тем яснее, удивительным образом, вырисовывался на фоне деревьев, листьев и облаков.
И почему-то я не окликнул и не догнал его: я до сих пор не знаю и не могу понять почему Макс же шел и шел дальше и после бесчисленных поворотов, углов и арок, бесконечных переходов из света в тень и обратно, в очередной раз прибавив неведомое к известному, очутился на маленькой, совсем маленькой площади, образованной углом одного дома, торцом другого, стеной третьего:и вот, в глубине ее, на повороте в уже совсем ему, Максу, незнакомую улицутакой же, как и все остальные на площади, маленький, двухэтажныйстарый и ветхий, и так же косо стоявший, и все-таки выделявшийся из всех остальных, с жестяным навесом над ведущими к входу ступеньками, с цветными, раскрашенными и разрисованными плакатами, афишами в окнах, черно-белыми, очень блеклыми фотографиями:вот, следовательно, в глубине площади, еще один дом: театр, следовательно, на маленькой площади.
То ли ему показалось, то ли и в самом деле ветер вдруг начал стихать, смиряться, сдаваться. Он постоял у афиш, посмотрел на плакаты и еще, должно быть, раздумывая, зайти или нет, поднялся по ступенькам, взялся за (медную, тяжелую) ручкуи тут дверь вдруг сама собой распахнулась: наружу, едва не сбив его с ног, исмутной тенью в темном проеме, заполняя его собоювысокий, с удивлением смотревший на него человек оказался вдруг перед Максом. Макс, уступая ему дорогу, сделал шаг влево: тот (уступая дорогу Максу) туда же; Макс вправо: тот тоже;и они еще пару раз столкнулись друг с другом, прежде чем, неожиданно рассмеявшись, тот не отвел его в сторону, решительной и твердой рукою.
Входите, входите же, наконец, сказал он (смеясь).
А я и не знал, что здесь театр, ответил на это Макс (не в силах справиться с замешательством).
Но тот уже выходил, и дверь плавно, уже не заботясь о ветре (который и в самом деле начал как будто стихать), закрылась за нимвышедшим: и за вошедшим, соответственно, Максом.
Человек, столкнувшийся с ним в дверях и сказавший входите, был Сергей Сергеевич, устроитель и режиссер (как называл его впоследствии Макс): тот, кому много позже, в холодный, почти январский, еще декабрьский вечер, предстояло ждать нас и не дождаться: ведь мы повернули обратно (с чего я и начал), дошли в темноте до станции и возвратились в город.
Спускаясь же вновь по ступенькам, он, то есть Макс, обнаружил, что день, ветер и осень оборвались и закончились за те несколько, предположим, минут, которые он провел там, внутри, в вестибюле театра, рассматривая афиши и покупая, на ближайший спектакль, билет. Были сумеркиуже почти зимние; ветер, действительно, стих (смирился и отправился восвояси); облака исчезли; просветы и проблески: в голубизну, синевузатянулись, закрылись; и вместо всего этого пошел снег с дождем, холодный, липкий и скользкий; пошел, повалил, в ранних сумерках, залепляя глаза, лицо, руки, усиливаясь и как будто сгущаясь; Макс, завернув за угол и пройдя, может быть, несколькопо совсем незнакомой ему и, значит, тоже впервые открытой им улицевсе таких же, старых и ветхих, и так же косо стоявших домов, услышал вдруг где-то вдали, но потом все ближе и ближе: гул, грохот и дребезжание, каковые, подобно сумеркам, снегу, нарастали, усиливалисьпокуда, за выступом предпоследнего, за углом последнего дома, перед ним не открылся огромный, ревущий, полный машин, людей, возбужденья проспект, безусловно и решительно знакомый ему. И когда он вышел на этот проспект, что-то, в нем самом, закружилось, смешалось и спуталось; возбуждение передалось ему; гул и грохот его оглушили; и с чувством мгновенной горечи, неожиданного бессилия, внезапного, может быть, поражения пошел он, сквозь мокрый снег (гул и грохот) к троллейбусной, например, остановке.
Да, в самом деле: я поворачиваю обратно, сказал Макс; и вот теперь здесь, в этой маленькой, никому или почти никому не ведомой деревушкеприслушиваясь к шуму прибоя за дюной и вдыхая влажный, морской, сквозь уже по-весеннему распахнутое окно влетающий в комнату ветеря провожу линии, вычерчиваю узоры, соединяя далекое и близкое, уже бывшее и еще только имеющее быть.
Три точки в пространстве: я поворачиваю обратно, сказал Макс, и мы повернули обратно, дошли в темноте до станции, и рука невидимой кассирши протянула нам билеты; входите, входите же, наконец, сказал Сергей Сергеевич, устроитель и режиссери театр был найден, ветер стих, блуждания, сами собой, прекратились; и еще когда-тоБог знает когдакогда-то и где-тоБог знает гдев глубине и отдалениибыла рассветная, еще спавшая дачная улица, по которой мы шли с ним навстречу друг другу, все сближаясь и сближаясьи вот калитка, с ржавым скрипом пружины захлопнувшаяся за ним. И есть еще это теперьшум прибоя за дюной и влажный, морской, влетающий в комнату ветертеперь, в котором я надеваю пальто и выхожу на берег, чтобы в том особенном, одновременно прозрачном и пронзительном свете, какой бывает, наверное, только здесь, у этого моря, увидеть наконецкилометрах в пяти отсюдакаждый в отдельности домик.
3
Сергей Сергеевич, столкнувшийся с Максом в дверях (им, Сергеем Сергеевичем, возглавляемого театра), был, в самом деле, высок: высок, худощав; он говорил очень медленно, растягивая слова, и растягивая их, посматривал то и дело на своего собеседника, как будто желая проверить, на месте ли этот последний; убедившись же, что собеседник на месте, продолжал, откуда-то сверху, растягивая слова, говоритьпричем руки складывал на груди и шевелил потихоньку пальцами.