Пойти что ль туда, рассказать про невзгоды? думала она.
Она собрала картинки, частично чем-то залитые, надела, чего получше, хотя надо было, чего похуже, и пошла.
Во Дворце Творчества она с трудом отыскала 33 комнату, на которой было написано: Секретариат Кружка Умелых Художников Акварели (СКУХА). Ее встретила в жопу пьяная, но проникновенная художница Петрова-Водкина.
Деточка моя, говорила она, лаская Женю толстыми смуглыми пальцами, нам всем до тебя еще срать и срать. Ты ж сама не понимаешь, кто ты такая Вот я скажу те щас. Приходит ко мне Акынова, прибегает, прям, и кричит: миниатюрки, кричит, видала Крамской?! А какой Крамской Я думаю, вмазалась она, че ли
Ну и хули? говорю. Так она, грит, лучше тебя в сто крат! Ну я ей по ебальнику. А она ползет ко мне и плачет:
Ты работай, сука, работай, я ж люблю тебя, ты смотри, какие пизденки тебя обскакивают, она ж тя моложе, старой манды, лет на двадцать! Ну я ей еще въебала, а сама думаю: надыть найтитьчто за Крамская-то. Ну и нашла у одного там. Прихуела, конечно, прям смотрюоторваться не могу. Ик Акыновой. Она сидит, мажет чего-то, плачет как всегда. А я кричу: «Лучше! Лучше!» А она сопли вытерла и гнусит:
Чой-то лучше-то? Ты опять что ль глаза залила? Я говорю:
Да Крамская лучше нас всех, вместо взятых! Я сперва думаюмужик! Линия мужская, не бабья!
О чем и базар
Вот так, деточка моя. А что касаемо стипендиитута сложнеича. Должна у тебя выставка быть состоямшись. А ежли она не состоямшисьто прям дажа и не знаю что. Тогда-то. Коль не состоямшись она. Вот тебе, золотая, анкетки, позаполняй их, биограхвиюи таку, и сяку, заяву накатай, что, мол, жалаю быть вступленной к вам, пидорам гнойнымну и всяко-разно Разбересси, словом. У мене ноне мозгикак хуй у Василия Андреичана полшестого, я те ноне не помощница. И давай, с богом, надежда наша, Евгения Гранде, пиздуй до хаты, у мене делов сёднихуева туча.
Так сказала художница Петрова-Водкина и резво вытолкала Женю за дверь.
Женя сбежала вприпрыжку по деревянной лестнице, покручивая на одном пальце сумку с анкетами и повизгивая от радости. Что же делать? Купила Лиске «Чаппи», заварила с геркулесом небольшое количество его, чтоб надольше хватило. Пристала, как банный лист, к соседке, чтоб она отдала ей «ну хоть какой-нибудь, хоть какой-никакой ошейничек бы, можно рваный, и с поводочком бы» и получила в ответ очень сносную собачью фурнитуру.
Она вспомнила слова Петровой о том, что «стипуху дадуть, коли ты жальчее себя опишешьмол, средствов никаких, голодно, холодно, матерьяльцу, кистей, бумажки, красочек, картону грунтованного, маслица конопляного и протчего по нашему художняческому промыслу не имеешь, онна мыкаешься, туды-сюды», и чувствуя потребность снова выебнуться на всю катушку, стала заполнять и составлять документы. Спервоначалу написала автобиографию.
«Я, Крамская Евгения Анатольевна, родилась в 1868 году под забором. По приютам я с детства скиталась, не имея родного угла. Ах, зачем я на свет появилась, ах зачем меня мать родила!»
Затем Женя съела феназепамчику, запила его водкой, прочитала «Азбуку» Л. Н. Толстого, умилилась и продолжала свою биографию:
«Помню, я была мала и грязна, тетка дала мне рваную тряпку, кривую иглу и гнилую нитку. И я сшила себе юбку. Юбка была плоха, но я была горда, что сама сшила эту жуткую юбку. Раз тетка дала мне булку. Булка была мала, а я была грязна и горда, что сыта. В 1985 году с грехом пополам закончила школу (долгонько же я училасьотметила она про себя). А до того, как закончить ее, меня брали в дети. Только зачем им дети? Хмурые, придут с работымолчат. А потом как заскрипят:
Же-е-еня! В кастрюльке ка-а-ша была. Ужели ты всю съе-е-ела?
А в кастрюльке этой, Василий Андреевич, кашина донышке (что это еще за Василий Андреевич? смутно удивилась она, но зачеркивать не стала). А когда я закончила школу, то пошла наниматься в завод. А директор за сиськи пошшупалговорит, что не вышел твой год. И пошла я опять побираться, по карманам я стала шманать. Ах зачем я на свет появилась, ах зачем родила меня мать. Работала намотчицей, прачкой, судомойкой на пароходе. Там меня приметил матрос А. Бурый. Он велел мне много и хорошо рисовать, никогда не покушался на мою честь и сказал, что стаканы разбила не я, а кастелянша Г. Хмурая. Но все-таки списали меня оттуда по беременности. Родила. Оставила ребенка в роддоме. Продолжала рисовать запоем, пить, что нальют, ночевать, где придется. В 1886 году прибилась к передвижникам. Стала двигаться с ними по России. Вышла замуж за И. Н. Крамского. Он играл в карты и бил меня, а когда проигрывал, то расплачивался мною и с передвижниками, и с простым людом. А вскорости помер от цирроза печени.
Теперь я живу на квартире. У меня есть собака Лиска. А больше мне и не надо никого. Она хорошая, рыжая. А стипендию свою, если дадите, то я использую на то, чтобы купить антиблошиный ошейник, макарон, Чаппи, водки, ботинок и всего другого по нашему художняческому промыслу. Пишу картины.
Е. Крамская.»
Женя так сильно увлеклась, что не слышала, что Лиска сначала выла под дверью, а потом мощно насрала в коридоре. Она хотела наподдать ей как следует, но приход был такой сладостный, что она махнула рукой, выпила еще полстакана и стала писать заявление.
«Прошу меня зачислить вас, жлобяр, в вашу ебучую организацию, потому что я иногда прекрасно все понимаю. Как пахнет эта туманная прель, как посинели здания и волосы вьются как! Покорнейше прошу вас принять меня в вашу стаю и форму 85-ХУ на что-нибудь приличествующее аренде нежилых помещений. А то что же это. Ингридируйте марку с поправкой коэффициента, ибосвершилось!
Мы будем кутаться
в туманы креп-де-шина
И манго, манго, манго»
Вместо Петровой-Водкиной в 33-й комнате сидела мрачная акварелистка Пота Пиросмани. Она молча вырвала у Жени из рук документы, положила на полочку и велела звонить.
Через месяц Женя снова стояла на пороге 33-й комнаты. Петрова, Акынова и Пиросмани встретили ее мрачным молчанием.
Гавары, Пытрова-джан! властно приказала Пиросмани. Толко тывой народний жаргон можыт выразыт нащи мыслы по этай девущка!
И Петрова сказала.
Что ж тытакоенатворила?! Что ж ты понаписала-то здесь?! Ведь Крюков прочиталне емши обосрался! Ну, ебонашка! Ну вмастила! Дерьмовочка чертова! Сирота, понимаешь, бесприютная! Тебе что сказали делать?! Биографию писать! А ты чо?! Романы тискать?! Балетриска сраная! Да хуль базаритьдело сделано. Никуда тебя, красотка, не примут, будь у тебя хоть мильон выставок! И забудь об кружке об ентом. Пьяная что ль писала?!
А может я перепишу? хрипло и тихо спросила Женя.
Да она и щас не въезжает ни хуя. Ведь Крюков читал уже! Василь-то Андреич! Ты вяжи этот базар, чучело, ты чего в анкетах-то накалякала, помнишь хоть, нет?!
«Так вот откуда взялся Василий Андреич», подумала Женя, схватилась рукой за стену и тихонько сползла на пол.
Патка, за водой! взвыла Петрова.
Она опустилась перед Женей на колени, приподняла ее и понюхала.
Ну так и есть. Непохмелимшись. Нежравши. Немывши.
Она вдруг вся искривилась и заплакала над Женей, крепко прижав ее к себе.
Господи! голосила она. Да за что ж нам доля такая! Сидели бы с детями по кухням, котлетки б там, кулебяки Нет! Повело на блядки! Писать! Выставляться! Епона мать! Ведь девка молодая ишшоа уж во гробе одной ногой и крыша от водки съехамши. Ну ладно я, старая проблядьно ей-то за что?! Пожить бы хоть ей-то! Гори они огнем, картинки ети! Говна-пирога! А мальчик-то у ней на крышепомнишь, Люд?! Не оторвать ведь глаз Как же это бывает-то такое!..
Но она не умерла, потому что от этого еще никто не умирал, как писала Майя Ганина в своем рассказе «Бестолочь». Она не умерла, но сделала для себя кой-какие выводы, хотя все равно не могла вписаться ни в какое общество.
Слышь, Лиса, сказала она, прогуливая как-то Лиску вокруг дома, я тебя кормить больше не смогу. Не будет бабок, Лисица, ни на уколы, ни на шампуни А если ты взбесишься и тяпнешь меня? А если чума? Или еще чего? Возиться с тобой Так что я сейчас поводок отстегнуи ты иди куда-нибудь. Ну! Пошла!