N.В. вечнолающий кобель на цепи: и на своих точит зуб (хозяева чуть живы), и на чужих;
V.Р. съезжает с разумной полемики в тот же собачий овраг, заросший репейником; выходит оттуда покусанным полуимпотентом, трясет ухом, воет у своей суки на груди. Сукалитературовед, мастерица разгадывать филологические кроссворды.
Ну и все в таком духе.
Болтали до полуднямисс Гаррисон пошла пугать клозет. Время до сумерек сэкономили весьма дельно: пихали кошечке Гризетт здоровую сигару в зубы.
А далеечто женовая доза, сердцебиение (Бренди чуть не выплюнул сердце); служба Недоверия.
Количество прототипов Ежа перевалило за сотню, и все восхищались лирическим отступлением: «Кофе со сливкамиседина шатена».
На прощание Бренди округлил свои отполированные зрачками глаза и взвел непокорные брови:
Господа, а был ли подстрочник?!
И стало так грустно, будто ушел кофе.
царица поездов
Совершенно ультрамариновые осколки вижу ятусклые, непрозрачные осколки: пролито, разбито вчера густое пристанционное молоко. Уже зажгли на вышках огни, и розовые и голубые лужи молока, в которых лежит картофельземляной и темныйсметанно мягки и нежны в сумерках.
Лужа молока на земле, у железнодорожных путей. Пахнет дымом. Закатная гамма расчерчена по проводам, как по нотам, много битого стекла на путях; все в бархате отправного шипения. Нелепое бумажное взгорье на сиреневом смелом асфальтевзгорье ли кремовой кальки, не знаю. Но знаетелают собаки. Рельсы блестят и кусты затихают.
Машинист, похожий на седого Пастернака, но выполненный в холодных тонахбез песочной и изумрудной пастели, и другой машинист, стыдливо спрашивающий у проводницы, как мы поедем, и если сначала прямо, то ведь к Москве-то подойдем задом.
А то чем же, отвечала проводница.
В купе же на верхней полке про проводницу написано было нехорошее.
Накрошены бумажонкибутафорский бисер;
Я знаюони пошли с сумкой за водкой.
Мои стянутые от холода соски кольтами направлены на проходящего мимо купе гражданина. Я села в трусах на шконке, сказав:
Дядя, есть закурить?
Он ответил, что кажется, и, вывернув шею, ушел. А я выбросилась из поезда на полном ходу.
Тем не менее, меня спасли, но с тех пор началось что-то с головой. Что именно? Так, не стоит распространяться.
Я очень давно не ела. Если вы дадите мне этого хлебушка и нальете стакан водки, то я расскажу вам. Спасибо. Это шикарно. Я люблю рыбные фрикадельки. Вы подарите мне свой пиджак? А то совершенно не в чем ходить.
Я в поездах с полгода. Один раз просто (а-ах, славно!) пошла в туалетбыла там тугая задвижка; стала битьсянапрасно; проездила неделю в туалететогда только взломаливещи мои украли, вот, с тех пор, да-с. Да, еще половинку.
За это время я полюбила поездную жизнь и поездных людей, успела их возненавидеть и полюбить снова; а это ужнадолго, знаете ли. Они все знают обо мне, и берут меня для веселья; ипонимаете ли, мне ничего более не надо; заинтересованные лица и прозрачная жидкость в стакане и псевдосеребряном подстаканнике; до того прозрачная, что я вижу в ней очки; может быть, они там и растворились.
Когда я очнулась, мне стало ясно, что зовут меня Анной и была я прежде развратною царицей; я не помнила дома и родных своих, я помнила тоску и похоть, красивые лица людей, которые меня слушали и были в моей власти. И я стала жить так, как велят мне духи, я стала молиться, я стала просить людей исполнять мои желания, и они не смели мне отказывать, ослепленные алмазами моей короны. Да, да, именно это и случилось с моей головой: она стала венценоснойиничего более; ивсе.
Солнце садилось в трубукирпичную трубу стекольного завода, и тень дыма была похожа на тень фонтана. В поездном коридоре, устланом ковром, закрывали широкие окна. Глаза ее сузились от дыма и воспоминаний; ей было что вспомнить. На двадцать земных лет ложилась плита двадцати вековложилась так мягко и ровно, словно была целлофановой.
Я греюсь у теплого плеча Отечественной Литературы, продолжала она, странно улыбнувшись. Я ее абсолютно не знаю, но я ее чувствую. О да, генетическая память сильнее образования. Мне достаточно потереться носом о ее вытертый шерстяной рукав со свалявшимися комочкамии я вспоминаю, как это было. Для меня нет большего счастья, чем целоваться с нейгде-нибудь в подвальном помещении подъезда с символически освещенными замусоренными углами. О, я люблю ее, я плоть от плоти ее, и, несмотря на то, что я не знаю точно ее полая хочу ее. Кровосмесительные браки дают одаренных людей. Однополые браки дают ах, да что это я! Возможно, япоследнее звено цепи генетической памятицепи не замкнутой, заметьте! Вы слышите мое косноязычие, видите мою временность. Но я хочу сохранитьсяконстантой, верстой, полустанком на обратном пути эволюции Деструкция Девальвация (мыслительная работа почти обезобразила лицо ее). Я начинаю путаться в словах, я отчего-то жажду архаизмов; цельностижитейской и духовной жажду!
Я скажу вам самую большую беду моюпод сердце, конечно: я сомневаюсь. В словах, в организации предложения, в словосочетаниях. И что удивительно: первоначальная запись, полубредовая шифровка, наполовину состоящая из цифр вселенских, самая верная. Сомнения же диктованы рефлексирующим школьными догмами сознанием. Я часто стою в тупике (знакомая сердцу картина!) и я ржавею, милостивые государи, наступает коррозия! А есть ли грех страшнее отчаяния? (оно же безверие)
Мои сомнения испещряют свежий текст отвратительной правкой; меня разъедает странное неорганическое соединение редакторщины и постулатов школьных сочинений; правка эта губительная гублю свой текст, а ничего не могу с этим поделать!..
Попутчики плавали в вареве ее словим хотелось на берег, но берега оползали от пафоса
Она выбрала молчаливых людей; она всегда их выбирала: муж, жена и Внимательный. Сложена она была весьма аппетитно и, пребывая в другой системе, котировалась бы высоко; здесь же железнодорожная ветка эта была сильно запущена, так же были запущены и служители ее. Как странно выглядела ее барственная бледная ручкапухловатая при общей худобев отверстое растянутом рукаве неясного цвета и материала, вагонные тени ваяли порочность ее; и почти, как в объемных календариках, подергивалась бровь; это могло быть знаком, могло быть недугомкто будет разбираться! Поездполутени, подозрительные скрипы, все призрачно; опьянение нивелировано тряской, ты можешь не напрягатьсявсе равно все ходит ходуном, и ты. Зажгли сиреневый свет. Голоса. Жена накручивала бигуди, отчего голова ее делалась квадратной и болтала о том, что волосы выпадают. На нее легли тени тупости.
Царица почесала плечо и зевнулаона была сыта. Затем она вышла в тамбур, погладив попутно откидно уютное полукружие. Через десять минут вышел мужс усами и яростным носом. Она зашла в туалет. Он постоял в предтуалетном пространстве, осмотрелся и толкнул дверь: она была незаперта. Через двадцать минут она вышла из туалета, еще через пятьон.
Квадратная жена содрогнулась во снеснилась ей гадость, ах, гадость Третий попутчик что-то писал.
Пролетали фонари, и воздух был удивительно свеж.
Царица по-свойски налила себе чая из железного титана, применив дурнопахнущее проводниковое ситечко, и подумала: надо у них бабок стрельнуть только при женена жалостьи улыбнуласьночи, ветру, титану.
последний урок
Птицы крошками подгоревшего пирога осыпались вверх.
Что же, сказали мы, Переделкиноэто хорошо, это плодотворно.
Тевтон был прям, медлителен и аскетичен. Из-под ног его прыснули перепелки, зайцы, стрепеты, божьи коровки и мужички-ветераны. Пойди сюда, мужичок, я тебя Что у вас с шеей? А что у нас с шеей? Синие полосочкикрасный фиолет. Поклонники и поклонницы: не ждите пламенного поцелуя от тевтона. Кареглазостькареблизостьобидная доминанта; брег, за которым озера. Зрите в пепле пальцев медь мечей и пламень хладныйзвон озера; холод птичьей тушки, подобранной на болоте. Медьмягка, ковка и пронзительна. В Переделкине сумерки. Холод зрачка. Медные подсвечники на кирпичах голландки.