Потом написать диссертацию о гарвардских дождях («Поэтическая бисексуальность»), отнести профессору Кристи, увидеть удивление от несоответствия производителя произведенному, услышать: «Как давно вы этим занимаетесь?»
Да вот вчера, собственно, сложилось.
А, ну тогда на хуй. Покорпейте с мое. Сделайтесь карпом-мутантом о четырех ногах под двухметровой черной тушей, тогда
Не пойму я, какой злой ветер пригнал меня в этот трехэтажный склеп
Моя дрожащая голова ни на кого не производила здесь впечатления. По длинному коридору я шла в луч света, к телефонному автомату. Через час я была на месте. Распухшие руки в старых и новых ударах, ноющие как-то на китайский манер (китайское пение), я уложила вокруг ребер, средним и указательным пальцем достала монету (большой не сгибался), набрала номер с нулями, приготовившись к оранжевому мату. Этот голосвыжженная моя пустыняжареный хлебушекалеу-у-ужирный жаротрывистый лай
Огонёчек. Я отсюда тебе звоню.
Ну.
Я хотела спросить тебе, как здоровье.
Никак.
Я тут долго уже лежу, но, может быть, ты принесешь хрустальную вазу доктору, ведь тут седьмой этаж.
Я не понял.
Надо делать, чтобы меня взяли, ты скажись папой, ведь тут метод шока, Огонёк, у меня болят почки, внутренности, больше всегошея, а я потом никого не буду тебя беспокоить, ты только возьми меня сейчас, приголубь.
Зачем?
Для любви.
Тебя лечат?
Нет, то есть шоком. Мы с девочками курим тут, но мне нужно в Сорбонну, ты же знаешь, как я люблю семантические проблемы. А тут кирпичи.
Слушай, Вика, ты иди отдохни и не морочь мне голову.
Ты возьмешь меня.
Нет.
Ну, до свидания. Я нарисую тебе картинку и пришлю мальчиков.
Каких?
Профи.
Лечись, лечись.
Да.
Сестер поблизости не было. От затылка бесшумно отделилась изрядная прядь волос и плюхнулась на кафель. Почти последняя. Мимо меня пролетела синяя девочка и прошепелявила, тихо опуская мне в карман папироску и презерватив:
Бензол привезли. Бабы пошли туда. Будешь?
Я как всегда тормозила:
На шухере?
Да нет, с нами. Какой шухер с твоей красотой.
Что, просто так?
Ну, ёбтать.
А где?
Внизу, у мужиков, после ужина.
Это было уже новшество: Бензол + Грузчики.
Утром в палату вошло солнце. Оно обещало столько всякой ерунды: шарики, прогулки на Ленинские горы, рогалик, музыку из репродукторов, огромные пустые стекла-отражатели несостоявшегося магазина и быстросохнущий асфальт.
Я была привязана к кровати и плакала тихо, сильно напрягая мышцы живота. Проходя умываться, они били меня по лицу и выдавили в глаза пасту. По косвенным намекам я поняла, что это было «за ночь». Ночью надо спать, а не кричать страшным воющим басом: «Спасибо! Спасибо! Я больше не буду!» Сестрички меня отвязали, еще раз надавав мокрым полотенцем по морде, и отвели в процедурную.
Вот и все. Ампицилинное счастье настигло менясухое и свежее, как полотенце. Родные давно не ходят ко мне. Иная пиздюшка, глядишь, жрет в казенной каше колбаску. И хуй попросишь у нее. А мне ничего не носят. Меня прокляли. Я могу попросить укольчик у дяди Бори, и за это за него подержусь, за его лоскуток, возьму в рот, не перекрестясь и считая до ста, а потом, может быть, и во вкус войду, хотя там и нестояк; хоть секрета нети то хорошо.
И снова обход:
А-а-а, Марьиванна, (имени у меня больше нет), опять к нам, все трепака пляшешь?
(Забытая Богом больница на окраине, напротивКПЗ, там ребятки дрочатся в окошко и показывают нам; забытые болезнитаких уже давно нет нигде, и нет моей одежды: даже трусы носить нельзя для простоты отношений.)
Где ж ты так ебешься, золото?
И он сочтет нужным повторить свои вопросы: давно ли не спала? как так? и не хворала ль?
Да, отвечает она, давно.
сдача зачета
День, прошедший в стенах института, сделал мои руки смуглыми. Целый день мы мотались по лестницам с женщиной в платке и кедахплакали, пьяные и голодные, и просили поставить нам зачет. Она знала слово «адепты». Я«Ковский».
Я никого не убивала, говорила женщина, и было ясно, что это не так.
А, ты тоже
Что тоже?
Татуировка
Нет, сама
А резалась?
Резаласьне там. А ты?
Я никого не убивала. После этого я поверила в Бога.
Пришел Ковский.
Пощадите, батюшка, поставьте.
Чего вам?
Зачетец.
А вы кто?
Учащая А где здесь туалет?
Зачем вы растопыриваете ноги?
Что?
Зачем вы снимаете штаны?
Я плохо слышу.
Я тоже.
Вот и хорошо.
Да что ты ссышь-то сдесь?! Когда в нашей стране произошел переход к индустриализации всей нашей страны?
Чего?
Глухая?
Немного.
Контузия?
Плохо слышно.
В моем доме живут три певца: два из Большого театра, одиниз маленького. Много-много мелких морщинок покрывают их.
Ваш английский язык плохой. Зачем легла?
Куда?
Вот на меня прямо вот.
Это не я.
А кто?
Брат-близнец.
Семья большая?
Ага.
Кормить надо?
Нет.
А как же?
Да так как-то.
Она взялась меня опекать. Заложила руки под серую вязаную юбкукисти красные, губы сухие от старой помады, морщины на лбу мелкие (мелочность мышления), а у меня крупные.
Что? Догнаться?
Поставьте ей зачет, у нее дети.
Да?
Он не понимает. Достал гамбургер. Мы вяло сглотнули слюну.
Посмотрите на ее грудь.
Маленькая какая-то. Да.
Она этого заслужила. Зачета. Что стоишь, качаясь? Ты, скелет!
Давайте зачетку.
Слабый хрип сильно вырвался из моей впалой груди, и она тут же стала выпуклой, и тогда все пошли домой пить молоко.
Бабушка, вы к кому? спросили меня.
Дай мне, деточка, чистенького!
Какого чистенького?
Было шесть часов вечера. Мне на голову упали какие-то доски. А во дворе по-прежнему пели старые песни новыми молодыми голосами, и мне показалось, что молодость вернулась ко мне.
божественный александр
Автор приносит свои извинения Гаю Светонию Транквиллу и Симоне Берто.
1. Отцом Александра Транквилизатора был Серапонт Папильоткин, сначала носивший имя Фторидий Кувалдин, а потом Ероворот Проклин. Сотия была им беременна, когда выходила замуж за Серапонта и родила его три месяца спустя: поэтому было подозрение, что прижит он от прелюбодеяния с отчимом Пронием Батистовым-Носковым (протоереем).
2. Наружность его не лишена была внушительности и достоинства, но лишь тогда, когда он стоял, сидел и в особенности лежал: он был высок, телом плотен, лицо и седые волосы были у него красивые, шея толстая.
3. Хотели назвать его МясиемКонсул не разрешил. Хотели назвать Мышциемсовесть не позволила. Выбирали меж Плотием и Александром. Назвали Александр. И был он им до того момента, пока не превратился в Плиния Шмоткина. Но ходил он косо, ноги волочил, во гневе был неприятен: вздрагивали коричневые подглазья и мясистые ноздри, из носу текло, язык заплетался, руки тряслись, ноги разъезжались. Окончив гневаться, он брал трубку и говорил «извините».
4. Женился он на Агриппине, дочери Прокла Клещева-Студеного и внучке Феоктиста Маткина-Опущенного, римского всадника, письма к которому оставил Целопенат Таращин-Егоза (?88 г. до н. э.). Но хотя они жили в согласии, хотя она уже родила ему сына Брандея Муромского, ему было велено дать ей развод, немедленно вступить в брак с Анархией Плеткиной и издать указ, разрешающий выпускание ветров на пирах. А то многие стеснялись и мучались. Но поскольку Александр был полный идиот, он женился на Муммии Аханке и издал указ о запрещении холостить мальчиков. По этой же причине он не стал изгонять из Рима приверженцев нового и зловредного суеверия, постоянно волнуемых хрестом. Но был самокритичен и повторял часто: «Черт меня делал на пьяной козе», а также: «Я не Телегений!» Он выходил к народу в облачении Венеры, но с золоченой бородой и трезубцем в руках.
5. Александр горько жаловался на то, что коринфские вазы продаются по неслыханной цене, бесстыдные женщины готовы на все виды прелюбодеяний от содомии до скотоложества, что проститутки бесстыдно валяются в грязи вместе со свиньями, раскрыв ложесна и себя удовлетворяя, пока хряк удивленно смотрит им в лицо. Хрипя и корчась в высшем наслаждении, они стараются разглядеть свою секретную анатомию и показывают проезжающим всадникам на все еще подергивающуюся сердцевину своей пунцовой розы, окруженной жесткими колечками медного цвета. А всадники пожимают плечами и едут дальше.