Тиберий посадил рядом с собою консулов Секста Помпея и Секста Апулея и как трибун открыл заседание.
"Я позволил себе собрать вас здесь, отцы-сенаторы, заговорил он, для обсуждения одного-единственного, но необыкновенно важного вопроса. Казалось бы, это касается только меня, ибо я говорю об устройстве похорон моего отца, Гая Юлия Цезаря Августа, и об определении покойному меры посмертных почестей. Однако когда речь идет о человеке, который своим попечением облагодетельствовал весь народ римский, кто мыслил своим домом все наше государство, кто стал отцом целого Отечества, то я полагаю себя не в праве распоряжаться посмертной участью такой личности. Если гражданин вырос до государственного масштаба, то и его кончина является государственным вопросом".
Сенаторы привыкли к занудным речам Тиберия и автоматически подыгрывали его фразам жестами и мимикой. Они даже не пытались искать зерна смысла в этой рыхлой груде словес, приберегая силы для решающей схватки.
Вскоре оратор начал затягивать паузы, сбиваясь с ритма, тембр его голоса завибрировал, и аудитория, наконец, поняла, что его душат эмоции относительно обсуждаемого предмета. Тогда сенаторы принялись приглушенно вздыхать и всхлипывать. Тиберий сделал вид, будто поверил страданиям аудитории, и дальнейшим поведением призвал ее оказать ему ответное доверие.
Он потупился и вовсе замолчал, только нервно жевал нижнюю губу в духе привычек его матери.
Наконец срывающимся голосом он воскликнул: "Лучше бы мне не только голоса, а и жизни лишиться!" Тут он сгорбился и, закрыв покрасневшие глаза ладонью, сошел с ораторского возвышения.
Пусть мой сын, пусть Друз Цезарь вместо меня произнесет эту речь. Ведь Цезарь Август был ему таким же заботливым и мудрым дедом, как мне отцом, выдавил из себя, словно через силу, Тиберий после некоторой паузы.
С этими словами он вытолкнул вперед двадцатисемилетнего оболтуса, и тот резво подхватил прерванную речь. Друз был вполне готов к такому обороту событий, так как все было спланировано заранее. Тиберий не желал занижать свою персону трафаретными выступлениями, а вот Друзу лишний раз показаться сенату было полезно. Правда, Тиберий наметил три варианта передачи слова сыну, рассчитанных на различную обстановку в зале. Благодаря податливости Курии реализовался простейший из задуманных сценариев.
После того, как оратор на трибуне и зрители на скамьях слаженно исполнили высокопарную песнь скорби, началось самое интересное. Весталки передали хранившееся в их храме завещание принцепса. Тиберий добросовестно провел процедуру освидетельствования печатей. При этом он сделал реверанс высокому собранию, допустив в курию только лиц сенаторского сословия, остальные свидетели подтвердили свои печати в вестибюле.
"Так как жестокая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь", начал читать царский документ глашатай.
Эти слова больно резанули душу Тиберия, еще раз показав ему и всем прочим, сколь не любил его Август, усыновивший пасынка только под давлением обстоятельств и происков Ливии, что, впрочем, как многие полагали, было одним и тем же. Однако он ничуть не изменился в лице, по-прежнему выдерживая позу скорбящего прилежного сына. Сенаторы внутренне злорадствовали, но виду тоже не подали.
Оставшуюся треть наследства получала Ливия, причем Август посмертно проявил к жене отеческие чувства и удочерил ее. "Теперь Ливия стала сестрою собственного сына", перешептывались сенаторы, прилежно сохраняя скучнейшую серьезность на лицах. Однако насмешки насмешками, а Ливия отныне должна была именоваться Юлией Августой.
Далее глашатай зачитал длинный перечень наследников второй и третьей очереди. В целом наследство, полученное Тиберием и Ливией, не превышало состояний, оставляемых другими богатыми римлянами. Зато гигантскую сумму Август передавал казне, народу и солдатам. Все граждане огромного государства в той или иной степени были облагодетельствованы почившим принцепсом.
К завещанию прикладывались еще три свитка. В первом содержались распоряжения относительно погребения, во второмсписок деяний великого человека, а в третьемподробный отчет о состоянии государства, в котором указывалось, сколько в той или иной провинции воинов, сколько денег в государственной казне и скольков императорской, перечислялись чиновники канцелярии принцепса, ведающие финансовыми вопросами. Все это еще раз показало сенаторам, сколь заботливым хозяином государства был Август, а заодно вновь заострило вопрос о том, каким же правителем будет Тиберий. Однако, что бы ни гадали на сей счет нобили и простые граждане, все сходились в одном: Август гениален, значит, Тиберий в любом случае будет хуже. И эта оценка довлела над собранием, форумом, где толпился плебс в ожидании вестей из курии, Римом, Италией и всем Средиземноморским миром.
После рассмотрения завещания принцепса Тиберий возвестил о последнем вопросе повесткипогребальных мероприятиях вдобавок к тем, которые определил себе сам Август, и почестях почившему. Сенаторы от массовки перешли к сольным номерам и принялись со всею возможной фантазией высказывать предложения во славу мертвого принцепса, но так, чтобы угодить живому. Тиберий, ссутулившись, сидел в своем кресле и исподлобья брезгливо посматривал на говоривших. Однако против воли его взгляд временами становился болезненно пристальным, он мучительно пытался проникнуть сквозь завесу словес в глубь души того или иного оратора, чтобы извлечь оттуда истину. И чем больше в чьих-то высказываниях было помпезности и лести, тем худшая подоплека виделась Тиберию, тем больнее в его мозгу зудело сомнение. Порой ему хотелось вызвать стоящую за дверью охрану, выхватить меч у одного из германцев и вонзить в грудь говорившему, чтобы вывернуть ему нутро и увидеть его черную кровь, разносящую по организму преступное намерение.
Тело принцепса должно проследовать через Триумфальные воротасчитали сенаторыперед гробом надобно пронести статую победы, доски с текстом законов, установленных им при жизни, песнь плача должны исполнять дети лучших фамилий. Предлагалось учредить историческую эпоху под названием "Век Августа" и многое другое в таком роде. Когда воображение сенаторов оскудело, Тиберий вернул себе инициативу. Он сказал, что не стоит пытаться великое возвеличивать мелочным, не следует горный пик украшать дурашливыми статуэтками. Из всех предложенных почестей Тиберий с гордой скромностью выбрал наиболее пристойные. И тут же по залу пополз шепот: "Смотрите, он завидует славе Августа и хочет принизить авторитет отца Отечества". Тиберий не слышал этого, но уловил зловонный душок сплетни, загрязнивший и без того тяжкую моральную атмосферу Курии. Лицо его омрачилось. Это не осталось незамеченным; сенаторам почудилось, будто над их головами смыкается свод Мамертинской тюрьмы. Тогда, спасая положение, Валерий Мессала вдруг предложил, чтобы ежегодно приносилась присяга на верность Тиберию. Сенаторы, как дети, открыли рты, и даже у непроницаемого Тиберия округлились глаза и отвис подбородок. Отвечая на это безмолвное недоумение, Валерий пояснил, что из всего богатого наследия Августа Тиберий является самым главным даром государству, а потому почтение к нему будет лучшим прославлением почившего титана.
Тиберий понял, что столь дурное низкопоклонство компрометирует его, провоцирует сенаторов подозревать сговор. Это было тем более неприятно, что он действительно вступил в сговор с консулами и некоторыми аристократами. Бесшабашный Мессала не принадлежал к их числу, однако по неловкости как бы выдал реальную тайну.
Ты нас немало удивил, дорогой Мессала, с учтивой улыбкой на надменном лице заметил Тиберий. Поясни же нам всем, в равной степени захваченным врасплох кавалерийским наскоком твоего остроумия: ты выступил с этим предложением по моей просьбе?
Сенаторы затаили дыханье в предвкушении расправы, совсем как простолюдины в цирке, когда меч "самнита" занесен над запутавшимся в собственной сети ретиарием. Сильнее землетрясений и наводнений они страшились гнева Тиберия, но их извращенные души более всего на свете жаждали спровоцировать предполагаемого тирана на вожделенный акт кровавого преступленья.