Одновременно Тиберий сообщил, что, согласно уточненным расчетам, государство не выдержит расходов, если легионеры будут служить меньше двадцати лет, и отменил уступки солдатам, сделанные во время мятежа.
В том году подтвердились опасения Тиберия относительно Германика. Несмотря на то, что принцепс писал ему письма с призывами к осторожности, тот уже ранней весной вторгся в пределы недружелюбной страны. Разделив войско с Авлом Цециной, он взял местные народы в клещи и уничтожил множество деревень. Однако, когда германцы консолидировались под началом Арминия, им удалось завести легионы Цецины в болота и разгромить их в пух и прах. Лишь недисциплинированность германцев, рано уверовавших в окончательную победу, позволила римлянам вырваться из окружения и спастись. Поражение было столь серьезным, что на левом берегу Рейна распространилась паника. Все ждали вторжения победоносных варваров. Местные жители бросали скарб и эвакуировались из пограничных областей. Солдаты охраны военного лагеря принялись разрушать мост через Рейн. Но тут вновь заявила о себе Агриппина. Она действовала как полководец. Сначала яркой речью жена императора утихомирила страсти в лагере, затем с подчинившимися ей легионами захватила мост и взяла его под охрану. Проявив крутой нрав в экстремальной ситуации, она в дальнейшем действовала с женской мягкостью и милосердием. Солдатам, отступающим из германских лесов разрозненными группами, она оказывала материальную, врачебную и психологическую помощь. Когда вернулась основная часть войска Цецины, Агриппина стояла на мосту во главе колонны своих солдат и приветствовала возвращающихся как император, благодарила их за службу и ободряла надеждами на будущую победу.
Армия самого Германика действовала успешнее. Но во время переброски солдат по морю шторм потопил много судов, что также обернулось для римлян большими потерями. Для возмещения гигантского ущерба от этой кампании были организованы дополнительные поборы с Галлии, Италии и Испании. Ввиду отсутствия средств у обнищавших провинций, налог взимался лошадьми и снаряжением для войска.
Тем не менее, Рим сделал "хорошую мину при плохой игре". Тиберий вдобавок к императорскому титулу Германика прибавил триумфальные знаки отличия Авлу Цецине и еще двум легатам. Внеплановые сборы дани были объявлены добровольными пожертвованиями передового населения в качестве выражения его крайнего энтузиазма. Всеми своими действиями принцепс призывал Германика прекратить бесполезную войну и возвратиться в столицу, чтобы справить триумф, пока он не превратился в траур. Тиберий не хотел приказывать приемному сыну, учитывая двусмысленность их положения, когда, с одной стороны, они являются родственниками, а с другойсоперниками, причем их пока несуществующее противостояние раздувается недоброжелателями и падким до сплетен плебсом. Он пытался добиться от Германика добровольного следования своим решениям и логике дела, но тот по-прежнему игнорировал принцепса и готовился к новой войне.
Яркий поступок Агриппины, конечно же, возмутил Августу, и она закатила сыну очередной скандал. На этот раз Тиберий не стал спорить с матерью. Некоторое время он безучастно молчал, давая женщине возможность выговорить накопившуюся злобу, а потом, сославшись на дела, удалился. Но ее последние слова ядом проникли в его мозг. "Ты только представь, как должна ненавидеть тебя эта женщина, чью мать ты уморил голодом, а мужу препятствуешь властвовать!" бросила ему в спину Августа, когда он уходил.
Тиберию не хотелось ненавидеть Агриппину. Он жил в такое время, когда трудно было встретить порядочного человека, а значительная яркая личность вовсе была редкостью. Тем большего уважения заслуживало присутствие стольких достоинств в женщине. Однако ситуация складывалась так, что он обязан был видеть в ней злейшего врага. Над ним и Агриппиной, над ним и Германиком, над сенатом, народом, над всеми римлянами довлел жестокий рок, вынуждавший их всего бояться, всех подозревать, во всем выискивать дурное.
Когда об Агриппине заговорил и Сеян, Тиберий уже не пытался найти повод, чтобы скрыться. С угрюмым вниманием он слушал своего советника.
Конечно, ты император, Цезарь, тебе виднее, но меня беспокоит, что женщина ведет себя словно полководец, делился своими опасениями Сеян. Неспроста ведь она посещает солдатские шатры, устраивает смотры манипулам, заискивает раздачами. Для чего она обрядила маленького сына в солдатское обмундирование и выражает желание, чтобы его называли Цезарем Калигулой? Чего она добивается?
Тиберий вскинул голову и пронизывающе посмотрел на собеседника. Тот не опустил глаз. Мало кто выдерживал прямой взгляд принцепса. Тиберий позаимствовал манеру смущать людей взглядом у Августа.
Склеив разваливавшееся общество лицемерием, Август пытался прорубить брешь в непроницаемом покрове лжи, отделившем людей друг от друга, гипнотизируя их светлыми сияющими глазами. Может быть, его взор действительно имел магическую силу либо на людей воздействовала слава его обладателя, но, как бы то ни было, многие поддавались этому эффекту и пускали Августа в тайники своей души. "Словно пред сиянием солнца люди опускают взор пред твоими очами", говорила ему Ливия, как настоящая женщина умевшая польстить тщеславию мужчины.
Мимика была эволюционным предшественником речи. Некогда лицо являлось главным инструментом общения, потому столь выразительны его движения. Глаза жесамый яркий элемент лица. Взгляд таит в себе тайны древних эволюционных достижений в поиске взаимопонимания. Чувства, передаваемые в речи, фильтруются сознанием, но глаза "говорили" уже тогда, когда сознания еще не было, потому взгляд является кратчайшим путем в душу.
Следуя примеру Августа, Тиберий тоже прощупывал людей этим первозданным инструментом человеческого общения. Однако ввиду своего угрюмого нрава он чаще не прощупывал, а подавлял собеседника взглядом, и в таких случаях усматривал фальшь там, где была всего лишь слабость. Но глаза Сеяна никогда не замутнялись пред оком принцепса, в них, так сказать, не выпадал осадок ложных чувств. Поэтому Тиберий все более доверял этому человеку, тем более что он умел выражать его сокровенные мысли, таящиеся в таких глубинах души, куда сам Тиберий боялся заглядывать.
Правда, у принцепса был еще один способ проверки надежности людей. Тиберий выглядел угрюмым и неприветливым в окружении чуждых ему лиц, то есть почти всегда и везде. Но в кругу друзей он преображался. Любил выпить, поговорить о литературе, истории, особенноо легендарной, смыкавшейся с мифологией. Когда представлялся случай, он пил много, и не давал послабления сотрапезникам, а хмель использовал в качестве отмычки людских душ. Выдержавших такой экзамен он назначал на ответственные посты. Именно этим способом он выбрал Луция Кальпурния Пизона в префекты Рима. Пизон являлся его другом, одним из тех немногих людей, с которыми он позволял себе быть самим собою. Иногда они в задушевной беседе даже пировали за полночь на зависть признанным римским кутилам. Но если для Тиберия такое времяпрепровождение было редкостью, то Пизон, обычно, пьянствовал большую часть ночи, и его утро начиналось около полудня. Однако со своими обязанностями он справлялся прекрасно, был честен и верен Тиберию. Другому любителю попоек, Коссу, которого нередко выносили из сената, где он засыпал с перепою, принцепс доверял самые опасные сведения, и тот ни разу его не подвел.
В отношении Сеяна тестирование вином давало не совсем такие результаты, каких хотел бы Тиберий. Сеян тоже пил немало, но никогда не расслаблялся до состояния детского простодушия.
Впрочем, понятно, чего она добивается, популярности в войсках, между тем продолжал Сеян. Вопрос: зачем ей это? Для чего ей власть над душами солдат? Вспомни, как в свое время божественный Юлий там же, в Галлии, аналогичным образом перевербовал государственные легионы и обратил их против самого Рима. Но Цезарь был хорошим человеком, он истреблял своевольных сенаторов во имя порядка. А как распорядится своим влиянием в армии Агриппина?
7
Став принцепсом, Тиберий совсем редко позволял себе участие в дружеских пирушках. Отчасти потому, что опасался шпионивших за ним повсюду недругов, которые, заметив нечто неблаговидное, удесятеряли дурной эффект своим злоязычием и распускали по городу ядовитые слухи. Но, вообще-то, у него просто не хватило времени и сил на такие развлечения, да и озабоченность гигантским хозяйством не оставляла ему возможности предаваться легкомысленному настроению. Его постоянно угнетал груз ответственности за великое государство, который ему никак не удавалось разделить с сенатом. Все почему-то считали, что это не груз, а великое счастье, которое он отнял у других и присвоил себе. Однако народ давным давно утратил способность справляться с этим «счастьем» и при Августе лишь торговал голосами. А сенату Тиберий предлагал приобщиться к управлению, но аристократы усматривали в его поведении только коварство и провокацию.