Вообще-то Тиберий умел вести себя на людях и не только в сенате. Он, например, отлично управлялся с войсками. Но там ему не приходилось играть роль. Вместе с легионерами он занимался одним и очень важным делом. Здесь же все только внушали друг другу и самим себе, будто участвуют в чем-то значительном, заслуживающем внимания и эмоций. Это было всеобщее грандиозное по своим масштабам и абсурдности притворство, помпезная имитация жизни, вакханалия псевдострасти, псевдолюбви и псевдовосторга. Но тут Тиберий не мог прогнать прочь толпу, как он отгонял от своих носилок льстивых сенаторов, а должен был играть по правилам плебса.
Заметив сдержанность в поведении принцепса, зрители вспомнили, что перед ними не Август. "Он нас не любит", подумали они и, будучи для самих себя эталоном добрых качеств, незамедлительно сделали вывод о его порочности. Тиберий тоже уловил изменение настроения публики и поспешил сесть. Однако гул недовольства заставил его вновь подняться и совершить еще несколько неуклюжих полувращений в ответ на оказываемые со всех сторон простоватые знаки внимания титулу принцепса. Его все время тянуло копировать манеру Августа заигрывать с плебсом, и он понимал, что следование привычному образцу лучше всего удовлетворило бы публику, но с тем большим отвращением подавлял в себе эту подражательность. Толпа оказалась в положении посредственного актера, тупо заучившего роль, но столкнувшегося на сцене с отклонением от сюжета. Все это создало неприятное впечатление. Народ чувствовал себя обиженным, ведь сегодня был его день, он пришел сюда развлекаться, и его должны были радовать и забавлять, но никак не озадачивать нарушением стандартов. Рим знал, что настоящим принцепсом был Август, если же Тиберий чем-то отличается от него, значит, он плохой принцепс, и раздумывать тут не над чем.
Но вот на арену вышли парадом участники состязаний, и все встало на свои места. Зрители сразу увидели, где "красные", "синие", "зеленые" и "белые". Любовь и ненависть легли на свои цвета.
Шествие возглавлял магистрат, распорядитель игр, изображающий триумфатора. Его колесницу окружали музыканты и пышная свита, далее следовали жрецы и караван с изображениями богов. Когда на арену внесли портрет Августа, трибуны взорвались торжествующим ревом. Тиберию показалось, что в этот момент зрители смотрели не столько на портрет, сколько на него, и демонстративным восторгом изображению мертвого принцепса порицали живого. Потом на глаза публике явились сами спортсмены в коротких туниках цветов своих обществ, с карикатурной гордостью торчащие на колесницах, в которые были впряжены по четыре, пять, шесть и даже семь лошадей. Тут общий шум обрел более высокие тона за счет голоса восхищенных до самых глубин своих душ женщин.
Тиберий со стыдом наблюдал, как унижаются знатные римлянки, многие из которых были столь прекрасны, что смотреть на них было труднее, чем на солнце. Ему вспомнилась конная схватка с ретами, где он сражался против косматых германских гигантов в одном ряду со всеми. Какие глаза были бы у этих красавиц, если бы они стали свидетельницами той, настоящей, а не игрушечной битвы? Впрочемникакие, ведь те воины не были "раскручены" рекламой, как эти всегда и везде позирующие "звезды".
На колесницах и лошадях трепыхались колокольчики, чтобы отвести нечистую силу, так как на трибунах сидели специальные колдуны, буравившие их злобными взглядами. Религия и магия тоже внесли свой вклад в раздувание ажиотажа. За лошадей молились, искали подсказки у прорицателей, обращались за помощью к магам. Ну и, конечно же, такое шоу не могли обойти своим пронырливым вниманием деньги. Именно деньги, а не возницы, управляли симпатиями и антипатиями многих зрителей благодаря тотализатору.
Наконец парад завершился, и на арене остались только участники первого забега. Победить в этом заезде считалось особенно почетно, потому что лошади были несколько утомлены и перевозбуждены парадным шествием, вследствие чего хуже поддавались управлению. Распорядитель театральным жестом уронил платок, и это стало сигналом к началу гонок. Колесницы сорвались с мест и понеслись в ряд под резкие возгласы возниц и ободряющие шлепки их кнутов. По правилам придерживаться своей дорожки следовало только на начальном участке трассы, а далее разворачивалась борьба за более короткий путь, приводящая к красивым столкновениям и захватывающим авариям.
Уже во втором круге колесница белых, удачно "подрезанная" "зеленой", перевернулась, и возница, не удержавшись за обод, оказался под копытами "красных". Его, окровавленного, с болтающейся сломанной рукой унесли с арены. Зрители бурно приветствовали столь удачное начало зрелищ и гадали, останется ли пострадавший в живых или им представится возможность похвалиться перед теми, кто не попал в Большой цирк, пикантной деталью состязаний. Ликовали все, кроме, естественно, "белых". Последние обвиняли "зеленых" и проклинали "красных", а заодно грозили им местью в последующих заездах. Гвалт скандала усиливался и обещал перерасти в потасовку "фанов", но, видимо, присутствие строгого принцепса стесняло еще не вошедших в раж болельщиков, потому страсти улеглись и общее внимание вернулось к событиям на арене.
"Красный" оказался очень ловким парнем и, с изысканной смекалкой лавируя своим экипажем, к седьмому кругу обошел остальных почти на целую длину арены. Глядя, как он управляется с лошадьми, Тиберий подумал, что мог бы взять его в поход в составе вспомогательных войск. Однако публика была разочарована столь очевидной развязкой интриги заезда, и ни мастерство возницы, ни даже тяжелое увечье "белого" не могли компенсировать им отсутствие жестокой борьбы.
Два следующих заезда отличались напряженным соперничеством, но зато не было жертв. Зрители заскучали и попытались скрасить блеклое представление обменом тумаками с соседями. Но они действовали слишком вяло, и наряды преторианцев успевали тушить все конфликты в зародыше.
Тиберий давно потерял интерес к зрелищу. Только победитель первого заезда своим мастерством произвел на него впечатление как на военного человека, разбирающегося во всем, что касается обращения с лошадьми. Поэтому он смотрел не на арену, а на трибуны. "Это и есть мой народ, думал он. Ну и зачем он мне? Ливию бы на мое место! Женщинам нравится, когда на них все глазеют и показывают пальцем. А мне в этом какое удовольствие, если толпа поклоняется не моим делам и уму, а только титулу? Посади вместо меня любого фигляра из этих возниц, и плебс будет в восторге. Правда, он скоро почувствует такую подмену в упадке государства. А ведь о государстве эти люди как раз и не думают. Они полагают, что обязанность правителяулыбаться им, да устраивать зрелища. Но случись государственный кризис, и беда придет не только в дворцовые палаты, но и в каждый дом, в каждую лачугу".
Многие сенаторы предавались страстям арены ничуть не меньше простолюдинов. Они так же кричали, восторгались, бранились, жестикулировали и вдобавок избавлялись от эмоций, отвешивая оплеухи беззащитным слугам. Наблюдая за их поведением, Тиберий терял к ним остатки уважения. "И с этими людьми я должен править гигантским государством, в хозяйстве которого отнюдь не все так замечательно, как это пытался представить Август", думал он. Впрочем, кое-кто из аристократов держался весьма достойно. Прилично смотрелся Луций Аррунций, сидевший в стороне от Тиберия, шагах в тридцати, и на несколько рядов ниже. Он был сдержан, но приветлив, не потворствовал инстинктам толпы, но и не обижал народ брезгливой отстраненностью, как принцепс. Видя, сколько внимания уделяют ему окружающие и даже люди с противоположной трибуны, указывающие друг другу на его осанистую фигуру, Тиберий начинал терзаться ревностью. "Что за проклятая жизнь, думал он, я презираю низких людей, но вынужден страшиться порядочных".
В четвертой гонке участвовали двенадцать колесниц. Тут были столкновения, отлетающие колеса, падающие лошади, но трупов зрители опять не получили. Даже носилки не понадобились, все потерпевшие аварию возницы уковыляли с арены без посторонней помощи. Правда, сама гонка получилась захватывающей по своему сюжету и напряжению, и, возможно, при других обстоятельствах публика отдала бы должное спортивной стороне зрелища за отсутствием прочих. Однако у нее уже сложилось мнение, что мероприятие вышло скучным, и вывести ее из состояния гипнотического скепсиса было сложно.