Офицер в комиссариате не посмотрел на год рождения, обратил внимание на студенческий билет:
Второй курс, значит полное среднее образование?
Совершенно верно.
Формируется группа для отправки на ускоренные курсы офицеров связи, туда тебя и направим.
Им обоим, Василию и Митяю, несказанно повезло. Если представить жизненную удачу как последовательное и растянутое во времени вручение неожиданных подарков, то им отсыпали все и сразу. Проще говоря, подарили жизнь. За подарки потом спросится, но это потом и у живых.
Василий не попал рядовым в необстрелянный полк, одна винтовка на троих, с колес эшелона на передовую.
Митяй, который в августе, второй раз, пришел на призывной пункт, мог оказаться в народном ополчении, куда записывали всех подряд, а из вооружения винтовки из городских тиров. Ленинград защищали грудью в прямом смысле слова.
Мне бы в танкисты или в летчики, попросил Митяй.
Возраст? спросил офицер.
На заводе работаю, и скоро у меня сын родится.
Ишь ты, усмехнулся офицер глупому ответу. В последние недели у него не было возможности шутить, смеяться или просто улыбаться, а тут верста коломенская в летчики желает. Твоя башка, молодой отец, будет из танка торчать по самые грудя́, хоть они у тебя и не кормящие. Аналогично и с самолетом, ты в кабине и бубликом вряд ли поместишься. Анисимов! позвал он рядового, дежурившего у двери. Глянь, майор, что в артучилище набирал, еще не отбыл?
Майор не уехал и принял Митяя. Наверное, за то, что он с ходу перечислил свои спортивные достижения и еще добавил:
А вообще-то я родом из Сибири.
Из-за волнения и страстного желания попасть на фронт Митяй изъяснялся как полуумок.
В отличие от других призывников, имевших рюкзаки или заплечные мешки с лямками, у Митяя с собой кроме документов ничего не было. Зато он удачно не отшил увязавшегося за ним брата Степку, потому что времени на прощание с матерью и женой не было.
Передай им, говорил Митяй, что я напишу, что б они не волновались. И еще, скажи Насте она знает.
Как через девятилетнего пацана передавать слова любви, верности и поддержки? Она их тысячу раз слышала.
Везет тебе! Степака не скрывал жгучей зависти. Ты так на фронт, а я так
Уши зажили? притянул к себе брата Митяй и крепко обнял. Братка! На тебя оставляю самое дорогое! Береги мать!
Чего ее беречь? Она сама кого хочешь убережет, всхлипнул, скривился, замотал головой Степка.
После того, как отец покалечился, а Степка наревелся хуже девчонки, он дал себе слово никогда в жизни больше не плакать. Сдержать это слово пока не получалось.
Мужик! Старший брат отстранил Степку, наклонился и посмотрел ему прямо в глаза. Я могу на тебя положиться?
Ладно, можешь! утер ладонью нос Степка.
Если Елена Григорьевна, наклонился к его уху Митяй, вздумает назвать моего сына Альбертом, стой насмерть и не позволяй!
А как надо?
Иваном, после секундной задержки сказал Митяй. Он никогда не задумывался об имени своего ребенка.
Как Иван-дурак из сказки? Степка тянул время, уже объявили посадку, новобранцы лихо запрыгивали в кузов полуторки. Степке не хотелось, было страшно расставаться с братом.
Наш русский дурак поумней заморских мудрецов всегда оказывается.
И немецких?
Немецких обязательно! Все! Я пошел, Степка! Но пасаран! Митяй поднял кулак, и Степка, едва сдерживающий слезы, отсалютовал в ответ победным жестом испанских коммунистов.
Ускоренное обучение военным специальностям заняло у них несколько месяцев три у Василия и пять у Митяя. Это были самые страшные месяцы и по потерям, и по подавляющей волю растерянности: фашист катил по стране с обескураживающей скоростью. А ведь все были уверены, что мощь страны огромна, что напади враг на нас война закончится быстро и победно. Перестроить сознание, принять новые реалии, не испугаться, а всколыхнуть в себе силы и злость для борьбы сложнее, чем обучиться принципам организации связи фронтовых подразделений или поражению целей малой, средней и тяжелой артиллерии.
Василий и Митяй, когда поймут, как им повезло не сгинуть в первом полыме войны, не будут относиться к подарку судьбы с религиозной фатальностью: перекреститься и поблагодарить Бога. Без слов, наставлений и пояснений с молоком матерей они впитали: если ты выжил, то на тебя перекладывается долг погибших. Это как: убили брата, мужа сестры ты заботишься об их семьях.
Масштабы бедствия, число семей, потерявших кормильцев, были огромны не покроешь своим участием. Но, с другой стороны, большинство однополчан Василия и Митяя были с ними одной крови, хотя и по национальности отличной. Высоким стилем никто не изъяснялся, но речи политрука, статьи в газетах, состоявшие сплошь из лозунгов, вонзались в сердце и в мозг почти с той благостью, которая бывает, когда получишь письмо от матери, жены, сестры из дома. Домом стала вся огромная страна.
Василий и Митяй ничего друг о друге не знали. Когда-то, в сибирском детстве, они постоянно соревновались, мерялись по-мальчишески. Их пути разошлись, а теперь не сблизились, потому что воевали на разных фронтах семнадцатилетние офицеры. Впрочем, никто о возрасте не спрашивал, а выглядели они старше своих лет.
И еще было общее: во время кратких передышек, переформирований в ближнем тылу оба предавались занятиям нетипичным для отдыхающих бойцов. В семнадцать лет кажется, что время от тебя убегает, надо хватать его за хвост, иначе не успеешь сделать главное.
Митяй рисовал: портреты однополчан, сожженные дома с обугленными, но выстоявшими русскими печами. Делал зарисовки с оторванными руками, сжимающими винтовку, полупрофили санитарок, бинтующих раненых бойцов Митяю всегда хотелось поймать жест, искривление тела как выражение острой эмоции.
Его рисунки пропали: сгорели, потерялись, были брошены он не берег их.
Василий свои учебники, тетради с записями хранил как зеницу ока.
Миловидная телеграфистка Света, положившая глаз на очкастого лейтенанта, начальника дивизионной связи, обнимала сзади, клала голову на плечо Васе, кокетливо ворковала:
Чёй-то вы все пишите и пишите! Закорючки какие-то нерусские.
Они, собственно, универсальные, математические, Вася от вспыхнувшего желания был готов завалить Свету на топчан, как делал помначштаба, не обращавший внимание на Василия, который, естественно, тут же выскакивал на улицу. Видите ли, бормотал Вася, я считаю, что любое явление можно описать математически, в том числе принципы функционирования нового невероятно мощного оружия, которое
А любовь описать можно? перебивала Света, сложив губы трубочкой и дуя ему на ухо.
Безусловно! Но для этого требуется создать теорию, испытать ее модель
Света почему-то решила, что Василий назвал ее «моделью», и это было обиднее, чем «подстилка офицерская», как в глаза ей бросали другие девушки-телефонистки.
Испытатель нашелся! презрительно прошипела Света, распрямившись. Сам, небось, не знает, как к бабе подступиться.
Василий действительно не знал, и его невинность, стеснительность и смущение в общении с девушками служили для однополчан поводом для шуток. Защитой могла быть только суровая маска, нацепленная Василием: сейчас не время для амурных развлечений. Со своим непосредственным командиром, помначштаба, он испортил отношения вдрызг, пустив шутку: «Всё на свете? Или все на Свете? вот в чем вопрос».
Митяй слыл бабником, хотя скоротечных связей не заводил. Товарищам по оружию было завидно, что девушки смотрят на улыбающегося Медведева, как воспитанные кошки на сметану облизываются, изображают готовность вылизать миску, лапки у них подрагивают, но без команды не приближаются. По общему мнению, сибиряк получал удовольствие втихаря, не афишируя своих постельных побед над местными гражданками и военно-медицинским женским персоналом. Митяй ничего не отрицал, но и не подтверждал, потому что слава громителя женских сердец неожиданно укрепляла его авторитет как командира. Этот авторитет, конечно, базировался на его сметливости, отваге, человечности он впрягался наравне с рядовыми и сержантами, когда тащили орудия по грязи, помогая изнемогшим лошадям, и не трескал свой офицерский паек в одиночку, а делился с бойцами. И все-таки артиллеристам явно льстило, что могли про своего командира сказать: