Знаю, старче, тихо ответил Евпатий и посмотрел в маленькое пыльное окошко, затянутое бычьим пузырем. Только сердце не терпит. Чую, как волк, опасность чую. Беда близко.
Не зря тебя Коловратом прозвали, Ипатушка, с улыбкой сказал старик. Ты и впрямь как солнцеворот, все норовишь на свой лад повернуть. Как водоворот на реке, все норовишь взбаламутить, вихрем проносишься. Сила в тебе большая, неукротимая.
Эту силу я давно в себе коплю. С тех пор как меня из седла выбили, как мечом посекли на берегу Дона, не было дня, чтобы я силушку свою не пестовал, руку не укреплял. Нету в Рязани воина, который смог бы против меня устоять, хоть оконь, хоть пешим.
Гордыня, Ипатушка, с укором покачал головой монах.
Да какая гордыня, Никон, махнул Евпатий рукой. Дело говорю. Только одно у меня в голове, старче, в сердце моемзащитить землю родную, когда мой черед придет. Для того и живу! Не надо мне судьбы иной, только защитить земляков, не отдать на поругание веры нашей, матерей, сестер, детишек малых. Не гордыня это, сердцем говорю.
Ну, тому так и быть. Так какими заботами тебя привело ко мне? По снаряжению походному вижу, что не погулять выехал, не с соколом поохотиться.
По приказу князя Юрия Ингваревича. Я ему толковал про нашептывателей и певунов, про то, что предательство зреет в городе, что укрепления надо поправлять, пока нам время дадено. А он меня не послушал и отправил в дозор на границе владений. От лихих людишек дороги очистить да обозы охранять, что к князю с данью идут. Оно ведь тоже нужно, дело важное, только не слушает меня князь, а слушает шептунов!
Ну-ну. Монах снова положил воину руку на плечо. Погоди маленько, Ипатушка. Не ровен час, осознает князь опасность. Не ты ведь один в ратном деле понимаешь. Еще кто подскажет, тогда князь и твои слова вспомнит, так и порешите ладом. Может, мне тебя квасом напоить? Хорош у нас квас в монастыре!
Спасибо за ласку, Никон, только не до квасу мне. Евпатий поднялся на ноги, и его голова почти уперлась в низкий почерневший от копоти потолок. Я приехал просить тебя покинуть монастырь и перебраться в Рязань. Клеть для тебя и в моем доме найдется. А здесь опасно может быть. Не ровен час, татары. Пожгут, никого живым не оставят.
Господь милостив, Ипатушка, мягко улыбнулся монах. А молиться лучше здесь, в этих стенах, в святой обители. И за наши души, а главное, за ваши, за Рязань, за князя, за весь люд от мала до велика. Такова наша доля. Не печалься, ступай своей дорогой, а нам свое написано.
Ну как знаешь, кивнул воин, сгребая с лавки пояс и перевязь с мечом.
Старый монах стоял прямой, подслеповатый и благообразный, как икона. Он смотрел на сына своего старого друга, каким тот стал мужем, крепким воином. А ведь в этом Никон тоже кое-что понимал, сам был дружинником когда-то. И как Евпатий был похож на Льва, своего отца. Такой же суровый, такой же крепкий, как матерый вепрь, и такой же неукротимый в своих стремлениях и помыслах. Он и вправду лучший из воинов, из тех, кого я знал, подумал старик и, подняв руку, перекрестил Евпатия, выходившего из кельи. Сохрани тебя Господь!
Полусотня дружинников, спешившись, ждала воеводу в ближнем лесочке поодаль от монастыря. Евпатий шел по густой траве, поглядывая на птиц. Не метались над лесочком, не вились с криками, не уносились прочь от опасности. Не пропали даром труды Евпатия, из года в год учившего своих воинов ратным премудростям. Не видно людей, коней увели вглубь, в балочку, подальше от любопытных глаз проезжего путника. Костров не жгли, громких разговоров не вели, на виду не лежали. Тихо было в лесочке, как будто и не было там никого.
Евпатий по роду своему да по заслугам отцовским, а потом и своим трудом ратным, положение при рязанском князе занимал не малое. В число бояр ближних входил, в дружине княжеской был одним из старших воевод. Выше только сам князь рязанский Юрий Ингваревич да сын его Федор, поставленный над всей дружиной. И в этот поход с малым числом воинов, который можно было поручить любому сотнику, отправился Евпатий не только по приказу князя, а и по своей охоте. И из полка своего малого он велел отобрать воинов самых умелых, тех, кто и в открытом бою не оплошает, и лисицей по перелескам неслышно прокрадется, волком по степи рыскать будет, невидимо все примечая, к следу чужому принюхиваясь.
Помощником своим он взял двух молодых умелых воинов. Полторакаудальца, насмешника и здоровенного детину, который кулаком бычка трехлетка с ног сбивал. И Стоянаугрюмого немногословного дружинника со шрамом через все лицо, полученным от половецкой сабли несколько лет назад.
Тихим свистом кто-то из дозорных оповестил о приближении Евпатия, и от дерева мгновенно отделился Стоян, как будто из земли вырос. Он сделал знак, и в тишине лесочка скрипнули ослабляемые тетивы луков. Среди деревьев, мелкого подроста и кустарника сидели, лежали, поправляли снаряжение дружинники. Все опытные воины, все в кольчужных бармицах с наклепанными железными пластинами, у всех круглые легкие щиты, удобные для конного боя без строгого построения, когда каждый воин бьется с тем, до кого может дотянуться. У каждого кривая сабля, короткое копье сулица, у многих луки в колчанах. Вооружение легкое, для скоротечного наскока, а не для открытого боя с вражеским войском.
Как? спросил Евпатий. Тихо вокруг?
Тихо. Мужики с возами из монастыря вышли. Мед повезли в Чернигов.
Мед монахи делают добрый, вспомнил Никона Евпатий и нахмурился. К реке Воронеж пойдем, а дальше на север.
Кого ищем, Евпатий?
Ветра в поле. Недоброго ветра.
Кони тихо похрапывали, вскидывая головами и тряся гривами. В низинке было вдоволь сочной травы, и коноводы не мешали коням пастись, зная, что переход может оказаться очень долгим. Евпатий расположился под раскидистой старой ивой со Стояном, Полтораком и десятниками своего отряда. В Рязани он и словом не обмолвился, куда и зачем собрался идти с такой малой дружиной. Теперь же пришло время рассказать.
Слушайте меня, други, заговорил Евпатий, сидя на старой коряге, широко расставив ноги и поглаживая густую бороду. Дело нам предстоит непростое, потому велел я выбрать лучших из лучших. И числом идем малым, потому как идти нам предстоит незаметно, скрываясь лесочками, балочками да под покровом ночи.
На своей земле таиться будем? удивился Полторак, поигрывая диковинным кинжалом с кривым лезвием, взятым в бою у степняков.
Потому и таиться будем, чтобы никто не знал о нашем походе. Ни свой, ни чужой. Свой сболтнуть может, чужой глаз сразу заподозрит неладное. Четырнадцать лет назад мой отец головушку свою сложил на реке Калке, где столкнулись мы с туменами татарскими хана Чогониза. Тогда они только появились в пределах земель русских. Появились и ушли. Думаю я, что проверяли они, как мы бьемся. Какова силушка наша. Многое поняли некрещеные. Поняли и то, что ладу промеж князьями на Руси нет. Три года назад ты, Полторак, вот этот самый кинжальчик у кого взял? То-то! Из Сурожа он привезен, не в наших землях кован. А в прошлом годе полчища татар на булгарские земли, что на восходе солнца от нас, нахлынули и пожгли их.
Татар ждешь, воевода? спросил Стоян.
Дружинники повернули головы и посмотрели на Евпатия выжидающе. Многие о загадочных татарах знали лишь понаслышке и серьезно к этой опасности не относились. Кое-кто просто не верил в этих степняков. Воевода выждал паузу, размышляя, как рассказать своим воинам об угрозе, потом решил, что дружинники для него ближе всех, в бою и в походе, да и в мирной жизни в городе. Правда, есть дочь Ждана да жена Милава. Жена который год в сырой земле, дочь в городе, в доме. Так что полагаться здесь только на другов своих, на дружинников. И понимать опасность они должны так же, как и сам воевода.
Вот что я вам скажу. Коловрат обвел своих командиров тяжелым взглядом, согнав улыбочки и ухмылочки с некоторых лиц. В городе не сказывал, а здесь скажу. Не спокойно у княжеского престола, грязно. Многие мужи из ближних советников к князю, из воевод и бояр хотят других оттеснить, все блага только самим из рук князя получать. А потому в уши Юрию Ингваревичу норовят нашептать свое, вредное для города, для рязанцев. Они кого угодно в спину подтолкнут или ногу подставят. А опасностьвот она, близкая. Я ее чую, потому что у меня отметина на голове от татарского меча, потому что в душе у меня рана. Отец мой в бою пал от татарских мечей. И я истину говорю, которую шептуны норовят за ложь и недомыслие выдать. Близко татары, ой близко.