Через несколько дней из Троппау пришел приказ Государяполк было велено кассировать: нижние чины разослать по линейным полкам, офицеров, коих виновность осталась не доказана перевести также в армию, только с повышением двумя чинами. Таковых было большинство, так как солдаты не выдали никого из своих командиров. Лишь несколько из них все же попали под суд и были разжалованы в рядовые. Шварца судили за жестокое обращение с солдатами и отставили от службы. Полк же был набран сызнова.
Вскоре после этого Константин близко сошелся с вольномыслящими и решительно настроенными молодыми офицерами и, наконец, вошел в Северное общество. Брату он ни словом не обмолвился о том, зная, что тот, несмотря ни на что, никогда не поддержит какое-либо движение против существующего строя, против Государя. К тому же Юрию не могло понравиться, что одним из мест собраний «вольнодумцев» стал салон его собственной жены
Нынешнее заседание общества имело особое значениедля координации совместных действий в Петербург прибыл глава общества Южного полковник Павел Пестель, «Русская правда» которого стала вторым проектом устройства России после муравьевской Конституции северян. Пестель прибыл в город на несколько дней в сопровождении майора Рунича. И, вот, наконец, предстояло первое общее совещание.
Константин никогда прежде не видел Пестеля и теперь с любопытством разглядывал его невысокую плотную фигуру, полное, надменное лицо. Герой Бородинского сражения, отличный офицер, жалованный самим Государем за образцовый порядок, наведенный им в Вятском пехотном полку, он отличался решительностью, амбициозностью и властностью и чем-то напоминал Наполеона. Как гостю, ему было предоставлено первое слово, и он сразу завладел вниманием аудитории. Павел Иванович говорил энергично и убежденно. Он не рассуждал, не убеждал, а утверждал и требовал, чтобы именно его «Русская Правда» была признана основой российского законодательства после революции.
Революция, господа, не терпит мягкости и нерешительности! говорил он. Наш противник силен, а потому действовать надлежит твердо и жестко, иначе дело будет проиграно! Никаких компромиссов и полумер! Самодержавие должно быть уничтожено без возможности восстановления когда-либо. А на его месте да будет республика!
Признаю, еще недавно я уверенно поддержал бы вас, вымолвил Рылеев задумчиво. Но по размышлении должен заметить, что весьма сомневаюсь в том, что народ русский готов к столь радикальной смене государственного строя. Мы можем оттолкнуть его от себя чрезмерной крутизной поворота, а потому, полагаю, что на первых порах наиболее разумный проектобластное правление Северо-Американской республики при Императоре, власть которого будет ограничена Конституцией и не превосходить власти президента Штатов.
Народ, Кондратий Федорович, примет тот строй, который сможет устоять, холодно ответил Пестель. Тотчас по уничтожении Царствующего дома мы создадим правительство Провидения, которое направит всех по пути добродетели.
И каким же образом? подал голос поляк Кавалерович, странноватый господин с пышными усами и в синеватых очках.
Вы не читали «Русской Правды»?
Читать, Павел Иванович, совсем не то, что слышать. Впрочем, я припоминаю, что у вас там предусмотрены некие приказы благочиния, которые будут следить за свободными гражданами.
Никто, казалось, не заметил иронии в словах остроносого поляка. И Пестель спокойно ответил:
Вы правы. Над оным приказом будет существовать также Высшее благочиние, которое будет охранять правительство. Оно будет следить за разными течениями мысли в обществе, противодействовать враждебным учениям, бороться с заговорами и предотвращать бунты. Любые общества мы запретим: как открытые, так и тайные, потому что первые бесполезны, а вторые вредны.
Но ведь это диктатура! воскликнул князь Трубецкой.
Разумеется, охотно согласился Пестель. Но диктатура неизбежна на первых порах, иначе мы ввергнем страну в анархию.
Я не могу согласиться с необходимостью диктатуры временного правительства, сказал Рылеев. Только всесословное Учредительное собрание, Народный собор должен иметь право учреждать новые законы. Никак иначе! В противном случае это будет просто узурпация власти и нарушение прав народа.
Лицо Павла Ивановича осталось непроницаемым:
Я совершенно согласен с необходимостью созыва Учредительного собрания, но согласитесь, Кондратий Федорович, мы не сможем сделать это на другой день по свержении монархии. В любом случае, будет промежуточный период, в который нам придется управляться самим.
Но этот период не продлиться дольше года или двух! заметил автор северной «Конституции» Никита Муравьев.
О нет! возразил Пестель. Десять лет, господа! Как минимум десять лет! Столько понадобится диктатору, чтобы подготовить почву для созыва собрания и переходу к демократическому устройству.
Это ужасното, что вы говорите! вмешался князь Трубецкой. Вы хотите на десять лет погрузить страну во мрак диктатуры с каким-то приказом благочиния, похожим на средневековую опричнину! Ведь это жешпионство!
Да, шпионство, спокойно подтвердил Павел Иванович. Быть может, вы полагаете, что сторонники монархии смирятся с переворотом и не будут пытаться поворотить все вспять? Не будьте наивными, господа. Мы собираемся начать войну. А на войне шпионствосуть не только позволительное и законное, но даже надежнейшее и почти, можно сказать, единственное средство, коим Высшее благочиние поставляется в возможность охранять государство.
А по мне, так самые надежные шпионыэто собственные глаза и уши, заметил Кавалерович.
Увы, пары глаз и пары ушей не достанет на всю империю!
Как знать! тонко улыбнулся поляк и не без ехидства осведомился, осторожно переместив левой рукой со стола на колено сухую правую. И какое же число «благочинных» вы намерены призвать в надсмотрщики над свободными гражданами?
112 900, мгновенно ответил Пестель.
Прекрасно, улыбнулся поляк. Знаете, я не менее вас люблю цифры, и восхищен вашей заботой о гражданах. На каждые четыре сотни человек по «благочинному» с такой опекой эра всеобщего благоденствия не замедлит настать!
Какое-то безумие! развел руками бледный Трубецкой.
Это несбыточно, невозможно и противно нравственности, поддержал его Муравьев. Неужели вы думаете, что народ станет терпеть вашу армию доносчиков и соглядатаев?
Думаю, что станет. Впрочем, чтобы избежать лишнего ропота, можно занять умы людей внешней войнойскажем, восстановлением древних республик в Греции. Помощь братьям по вере народ воспримет, как дело богоугодное.
Этого говорит человек, считающий духовенство чиновными особами и желающий запретить прием в монашество до достижения шестидесяти лет? прищурился Кавалерович.
А вы, стало быть, внимательно читали мое сочинение. Заметьте себе, что Петр Великий в своем отношении к монахам был с ним вполне согласен.
Я не менее горячий сторонник республики, чем вы, Павел Иванович, сказал Рылеев. Но деспотизм, который вы предлагаете, для меня неприемлем. Какая польза свергать одного тирана, чтобы водрузить на народную шею другого?
Почему бы не иметь деспота, если этот деспот Наполеон? Вот, кто отличал не знатность, а дарование и поднял Францию на недосягаемую высоту!
И был свергнут с нее! пылко воскликнул Константин, которому речи Пестеля не нравились все больше.
Сохрани нас Бог от Наполеона! сказал и Кондратий. Впрочем, сего не стоит опасаться. В наше время даже честолюбец предпочтет быть Вашингтоном, нежели Наполеоном.
Пестель резко пошел на попятную:
Разумеется! Я лишь хотел сказать, что не должно опасаться честолюбивых замыслов, что если бы кто и воспользовался нашим переворотом, то ему должно быть вторым Наполеоном, и в таком случае мы все останемся в проигрыше.
А позвольте осведомиться, не думаете ли вы, что, убив Помазанника Божия, вы сделаете его мучеником в глазах народных? И народ не простит нам этой крови? спросил Кавалерович.
Опасность народного возмущения есть, ваша правда, не стал отрицать Пестель. Ежели народ придет в сильное раздражение от убийства тирана, то мы отдадим им на растерзание непосредственного убийцу, представив его единственным виновником произошедшего.