Чудна была церковь в этот час. В ней словно уцелевшая Россия собралась. Мало уцелевших оказалось, но ни одного случайного. Наверное, так и быть должно? Предсказано же, что в последние времена верных лишь горсть останется Уцелевшая Россия Или бывшие люди бывшей России?
Густо басил полный протодьякон. Не Розов то был, конечно (с Розовым никто не сравнится!), но хорош. И старенький батюшка подстать. Древний совсем, и заметно было, что тяжело и стоять ему, и говорить, но вёл службу, и напрягая голос, громко и твёрдо каждую фразу произносил, и можно было догадываться, с какой силой звучал этот голос прежде.
Шла своим чередом служба в полутёмной церкви, тускло освещённой пучками тоненьких свеч (уполномоченный из бывших священников, рясу сбросивший, теперь заявлял, что нужно не давать церкви свечей, поскольку их сознательному пролетариату не хватает), и сумрачно было на сердце у Ольги Романовны. Боли утраты не было, но пригнетала непереносимым грузом неискупимая вина
Всё началось месяц назад. В тот июльский вечер она возникла на пороге обличающей тенью. Неузнаваемая. Больная. Страшная. Лицо её посеревшее, высохшее, покрытое испариной дышало всегдашним гневом, рыжие волосы, тронутые ранней сединой, свалялись и выглядели очень неухоженными, зеленоватые глаза блестели фосфорическим блеском. Она в лихорадке была. Ото рта не отнимала окровавленный платок. Переступив порог, придерживаясь о стену, прохрипела натужно, давя кашель:
Что, не ждала? усмехнулась. И не рада? посмотрела недобро. Да ты не беспокойся. Долго не загощусь! Я, как всегдапроездом! Только, вот, на этот раз не знаю, куда
Ольга Романовна смотрела на дочь с немым ужасом. Неужели она это?.. Её Лидинька?.. Красавица и насмешница?.. Ничего не осталось от неё. Только тень. И злая эта тень пришла теперь в родной дом. Пришла, догадалась, сердцем дрогнув, умирать
Лидинька огляделась, заметила желчно:
А ещё, смотрю, не всё вы распродали! Скажи-ка! Недурно живёте, недурно А этот где? Муж твой?
Пётр Андреевич уехал.
Жив, стало быть Гасильник Ищейка полицейскаяпогрозила кулаком в пустоту. Что ж, чёрт с ним. Хорошо, что здесь его нет. Для негохорошо А то быне смогла договорить, закашлялась надрывно, согнуласьсловно нутро выворачивало.
А в этот момент Надя с Илюшей пришли. Они на Сухаревку ходили торговать. И, вот, вернулисьне с пустыми руками. На деньги, вырученные от продажи домашнего скарба, какой-то снеди купили. Остановились на пороге, с удивлением глядя на нежданную гостью. Никогда не видели её прежде и узнать не могли. Лидинька чуть разогнулась, посмотрела слезящимися глазами на Илюшу, потом на мать. Что-то сообразила Надя, всегда большой чуткостью отличавшаяся, взяла мальчика за руку, потянула за собой на кухню:
Идём, радость моя, поможешь мне управиться
Лидинька так и не сказала ничего, захрипела только. И тут только до Ольги Романовны дошло, что дочери худо так, что она уже сама и шагу не в силах ступить. Подошла к ней, подставила плечо, повела в комнату, которую прежде Пётр занимал. Лидинька не противиласьедва в сознании была. Уложила её Ольга Романовна в постель, укрыла тёплым одеялом, смотрела сквозь слёзы. Несчастную била лихорадка, глаза её, потонувшие в чёрных обочьях, блуждали.
Врач тебе нужен, сказала Ольга Романовна.
Не надопрошелестела дочь в ответ. Уйди Уйди, оставь меня Уйди!
Ольга Романовна покорно вышла, плотно притворив дверь, прошла на кухню. Илюши, по счастью, там не оказалось, и он не видел сметённого лица бабки. Только Надя увидела. Она, всё ещё дородная, несмотря на голодную жизнь, сновала у плиты, готовя что-то к ужину. Говорила сердито, ни к кому не обращаясь:
До чего дожили, батюшки святы! До войны сахар пятнадцать копеек стоил, а теперь двести двадцать рублей! За хлеб уже пятьдесят просят! А мука? Мука по семь копеек была Пятнадцать рублей за спички! Спичек нет, керосина нет Слава Богу, лето! А зима придёт, пропадать опять? Опять свет на несколько часов подавать будути как хочешь Что ж это делается-то такое
Это Надеждино ворчанье теперь каждый день слышалось. И чудно было: купеческая дочь, княжеская жена, в богатстве и неге всю жизнь пожившаяа говорила, словно кухарка в стародавние времена. И цены знала, и даже довоенные. Их сама не вспомнила бы, а, знать, делились с нею помнившие, с которыми бок о бок на Сухаревке распродавала остатки имущества. Там и не догадывался никто, что Надежда Арсеньевна, с её простой внешностью и бесхитростным разговоромкнягиня. Она и сама себя таковой никогда не ощущала, а навсегда осталась купеческой дочерью и даже провинциалкой. И потому легко ей оказалось находить общий язык с сухаревскими торговцами и торговками, среди которых, впрочем, тоже встречались титулованные особы.
Яиц купить блазнило. Да куда там! Полторы «косых», как они теперь выражаются. Пойми, что это сторублёвые «Косые»! Почему «косые»? Непонятно
Ольга Романовна вошла в кухню, опустилась на стул. Надя тотчас оставила стряпню и всей плотной фигурой подалась к ней:
Олинька, что? Кто эта женщина?
Это Лида
Кто? не поняла даже.
Это моя дочьчуть слышно произнесла Ольга Романовна. Она вернулась
Ахнула Надя, о передник пухлыми руками прихлопнула. Историю Лидиньки, разумеется, знала она. Искала, что сказать, чем подругу утешить. Обняла за худые плечи:
Олинька, так и что? И не горюй! Вернуласьи слава Богу! Только очень уж больная Надо, чтобы доктор посмотрел. А он, наверное, раньше утра не придёт. У него дежурство
Доктор не поможет, Надин, по старой привычке Ольга Романовна называла подругу на французский манер. Это чахотка. Последняя стадияпомолчав, сменила тему: Опять вы с Илюшей на Сухаревку одни ходили? Ведь я просила не ходить. Кругом же воров несчётное число. Как ни усердствует Тимоша, а полная Москва их. Сам же и говорил. А ты опять?
Олинька, душечка моя, а что же ты мне прикажешь? Надя виновато улыбнулась. Денежку выручать надо? Надо. Продавать вещи надо? Надо. Поесть купить надо? Надо.
Надо, чтобы кто-то из мужчин был рядом.
Да кого ж просить? Надя потупилась. Володя слишком раздражается от подобных дел. Я не хочу, чтобы он со мной ходил. Ему вредно это Всё-таки он не привык Он князь, музыкант Довольно того, что ему приходится служить в какой-то их конторе. Доктор и Тимоша сутками на службеим не до того. Кого ж просить? Юрия Сергеевича? рассмеялась. Его самого защищать надо! Ты не волнуйся, Олинька. Мы с Илюшей очень осторожны. Ничего с нами не случится. Ну, а если вдруг Ведь говорил же Тимоша: «Если вас ещё не ограбили, это не ваша заслуга. Просто грабителям на всех не разорваться». Чему быть, того не миновать!
Хлопнула входная дверь, и тотчас квартиру огласил высокий баритон Олицкого:
Чёрт знает что! и входя в кухню. Это переходит всякие границы, наконец! Мало того, что за малейшее опоздание на службу эти обезьяны грозят карцером, так ещё и извольте по окончании трудового дня слушать лекцию какого-нибудь идиота о положении дел в Совдепии! Тьфу! А положение-то, положение! Керосина нет! Муки нет! Молока и мяса нет! Мыла нет! Спичекна пятую часть населения хватит, чиркнул спичкой, закурил вне себя от раздражения. Соли нет! Картофеля нет! Ничего нет! Страна-голодранец! Умница Гольдштейн в «Новом слове» написал: «Во что превратилась наша жизнь? В каторгу. Каторгав господствующее сословие. Войнав мир. Мирв войну. Законыв декреты. Судыв самосуды. А от Великой России остались приятные воспоминания!» Ей-Богу, всего лучше для нас было бы, если б господа союзники взяли наш бедлам, бывший когда-то Россией, под опеку Хоть порядок бы был! Но и они не торопятся. И хочется, и страшно такой грандиозный хаос под опеку братькак бы самих не поглотил. Вильгельма-то и поглотил! Дорого пришлось кайзеру платить за поддержку наших мерзавцев! Теперь они и у него заправляют. И поделом!
Володинька, успокойся и говори, пожалуйста, чуточку тише, попросила Надя. У нас тут кое-что произошло
Что ещё? спросил князь, делая внушительное ударение на последнем слоге.
Лида вернулась, ответила Ольга Романовна. Моя дочь здесь.
Кто-о?! Что-о?! Олицкий вскочил со стула, на который было сел, словно ошпаренный, смотрел выкатившимися от изумления глазами. И вы пустили её на порог? спохватился: Ах да, вы же не могли не пустить Она же у васчлен РСДРП! Тьфу!