В палате застал своего лечащего врача полнотелого военврача третьего ранга и замполита госпиталя полкового комиссара, уже немолодого мужчину с грустными проницательными глазами. Оба они были чем-то обескуражены.
Федор Ксенофонтович, обратился к Чумакову полковой комиссар, нам приказано, исходя из вашего самочувствия, разрешить вам поездку в Москву. Как вы?.. Сможете?
Я готов, без колебаний ответил Чумаков и тут же увидел на спинке кресла новенькое генеральское обмундирование, а рядом на полу хромовые сапоги. В темных петлицах гимнастерки заметил по три золотистые звездочки и смутился: Это мне?
Так точно, товарищ генерал, вам, ответил замполит.
Значит, ошиблись в звании: я ведь генерал-майор, а тут знаки различия генерал-лейтенанта.
Привезли из Москвы форму, пояснил врач.
Ошиблись. И Федор Ксенофонтович, взяв гимнастерку, стал отвинчивать с петлиц по одной нижней звездочке. А кто привез?
Полковник. Он дожидается вас в машине.
Верно, Федор Ксенофонтович видел при входе в здание черную эмку. Рядом с ней стоял, раскуривая папиросу, моложавый полковник в форме НКВД.
«Что бы это значило?» размышлял Чумаков, надевая на себя новенькое генеральское одеяние. Его оставили в палате одного.
Когда натянул сапоги, то почувствовал, будто у него прибавилось сил и бодрости. Действительно, раны его зажили, хотя на следах ран от осколков образовавшаяся кожица была еще розовой и болезненной, если прикасаться к ней.
Минут через десять черная эмка уже мчалась в сторону Москвы. Федор Ксенофонтович не стал расспрашивать полковника, сидевшего рядом с шофером, куда и зачем они едут. Хмурый, усталый вид чекиста не располагал к этому, да и понимал, что, если он сам ничего не поясняет, значит, так надо.
Удивительно, что Федор Ксенофонтович не ощущал никакой тревоги, только волнение от предстоящего свидания с Москвой: какая она, военная, которую, начиная с 22 июля, немецкие самолеты пытаются бомбить каждую ночь?
В одном был убежден генерал Чумаков: вызов в Москву связан с его письмом, в котором он изложил свои мысли по поводу способов ведения боя разными родами войск как личный опыт, вынесенный из первых сражений с немцами. Правда, было чуть стыдновато, что употребил небольшую хитрость «военную находчивость», как определили ее они вместе с Семеном Микофиным. Чтобы письмо не затерялось где-нибудь в дебрях наркоматовских канцелярий, Чумаков адресовал его профессору Романову, будто не зная, что тот умер за день до начала войны. А Микофин взял на себя труд передать это письмо маршалу Шапошникову, благо отозвали его с Западного фронта и назначили начальником Генерального штаба вместо Жукова.
Как же был удивлен Федор Ксенофонтович, когда, приехав в центр Москвы, их машина устремилась не на улицу Фрунзе, к наркомату обороны, а к Кремлю. И тут дрогнуло сердце у бывалого солдата. Изменив своей выдержке, он спросил у молчаливого полковника:
Куда мы следуем?
Приказано сопровождать вас в приемную товарища Сталина. Полковник повернулся к Чумакову, дружелюбно заулыбался и сказал: Ну и характерец у вас, товарищ генерал! Я всю дорогу ждал этого вопроса
Когда Чумаков, испытывая естественное волнение, вошел в кабинет Сталина, он увидел сидящими за длинным столом Молотова, маршала Шапошникова и Мехлиса. Сталин стоял у своего стола и читал какой-то документ. При виде Мехлиса Федор Ксенофонтович вдруг почувствовал, как загорелась у него зажившая рана ниже левого уха, встревожился, что сейчас, как уже бывало раньше, заклинится у него челюсть и он не сможет произнести ни слова. А Мехлис, видимо, вспомнил тот случай, которому он был свидетелем западнее Минска, в штабе армии Ташутина, когда с Чумаковым произошел такой казус, вдруг расхохотался и подбадривающе спросил:
Опять будете палец между зубами совать?
Чумаков посмотрел на армейского комиссара первого ранга с благодарностью за моральную поддержку и, успокоившись, принял стойку «смирно». Прищелкнул каблуками новеньких необмятых сапог, обратился к Сталину:
Товарищ Верховный Главнокомандующий, генерал-майор Чумаков по вашему вызову прибыл!
Сталин положил на стол бумагу, вплотную подошел к Федору Ксенофонтовичу и подал ему руку. После короткого пожатия спросил:
Вас что, разжаловали в генерал-майоры, товарищ Чумаков?
Не понимаю вопроса, товарищ Сталин, с некоторой растерянностью ответил Федор Ксенофонтович.
Да? удивился Сталин. Мы вас тоже не понимаем. Правительство присвоило вам звание генерал-лейтенанта Хрулев послал вам новенькую форму со знаками различия, а вы взяли да сняли с петлиц по одной звезде.
Прошу прощения, товарищ Сталин И благодарю за оказанное доверие. Но я подумал произошла ошибка. Приказа ведь мне никто не объявил.
К Чумакову подошли Молотов, Шапошников, Мехлис, поздравляли с очередным воинским званием и выздоровлением после ранений. А Сталин, уже стоя в другом конце кабинета, заговорил об ином:
Мы тут разбирались со смоленскими мостами И пришли к выводу, что полковник Малышев и вы, товарищ Чумаков, как старший по званию, поступили правильно. Мосты взорвали вовремя. Хотя нам не все еще ясно, как удалось немцам так стремительно ворваться в Смоленск. Мы назначили комиссию во главе с генерал-майором артиллерии Камерой, которая исследует этот вопрос.
Можно мне сказать свою точку зрения? спросил Чумаков.
Не надо, кивнул ему зажатой в руке трубкой Сталин. Вы скажете, что не хватало сил для удержания Смоленска.
Так точно, подтвердил Чумаков.
Сталин опять перевел разговор на другое:
А что вас лично связывало с профессором военной истории Романовым Нилом Игнатовичем?
Я женат на его племяннице.
Тут включился в разговор маршал Шапошников.
Позвольте заметить, товарищ Сталин, сказал он. Чумаков лучший воспитанник генерала Романова по военной академии.
Сталин на это замечание маршала ничего не ответил. После паузы спросил у Федора Ксенофонтовича:
Вы отдаете себе отчет, товарищ Чумаков, что ваши соображения, изложенные в письме, которые мы внимательно изучили, требуют значительной ломки некоторых положений Боевого и Полевого уставов Красной Армии?
Могу обосновать все свои суждения, особенно по поводу боевых действий стрелковых и танковых войск.
Ваша уверенность похвальна. Сталин привычно зашагал по кабинету. Мы тоже считаем неправильным, когда наши войска, организуя наступательный бой, строят свои боевые порядки, густо эшелонируя их в глубину. В результате этого мы имеем большие, неоправданные потери от огня артиллерии, минометов и авиации врага прежде всего в подразделениях вторых и третьих эшелонов. И такое построение боевых порядков приводит во время наступления к бездействию свыше трети всех пехотных огневых средств дивизии Верны также ваши соображения о месте командира в боевом порядке во время наступательного боя При нынешнем положении подразделения могут оказаться без командиров.
Далее Сталин говорил и о том, чего не содержалось в письме Чумакова, о необходимости введения залпового огня из винтовок, об усилении огневыми средствами стрелковых рот и батальонов
Вслушиваясь в его приглушенный голос, в грузинский акцент, Федор Ксенофонтович ловил себя на побочной мысли: «Как бы заговорить о проблемах и точках зрения, изложенных в письме к Сталину покойным профессором Романовым? Удобно ли?.. А вдруг спросит: Откуда вам известно содержание письма? Нет, нельзя вторгаться в чужое И уже, пожалуй, не ко времени. Или решиться?..»
Эту навязчивую мысль разрушил Сталин:
Товарищ Чумаков, мне понравились четкость и ясность ваших формулировок в письме. Мы приняли решение создать группу из генералов и командиров, которые бы в действующей армии еще и еще раз проверили истинность возникших проблем Ведь хотим мы того или нет, придется вносить поправки в ряд положений наших уставов. Мы поручаем вам возглавить эту группу Разумеется, после того, как вы окончательно поправитесь после ранений
Я уже поправился, товарищ Сталин.
Это мы спросим у ваших врачей Так вот, у товарища Шапошникова есть проект документа, с которым я прошу вас сейчас же познакомиться. Можете редактировать его, дополнять, а главное уточнять количество и фамилии людей, включаемых в эту группу, если даже их надо будет отзывать с фронтов. Я полагаю, достаточно будет семь десять человек из разных родов войск. Но прошу вас это на будущее не забывать о таких философских категориях, как возможность и действительность. Необходимо учитывать, что на войне существует множество возможностей, определяющих различные пути и варианты борьбы с противником. Военное искусство командиров всех степеней состоит в том, чтоб определять те возможности, которые наиболее реально могут быть превращены в действительность, то есть в победу в бою, в операции, в войне в целом.