Мне?! Онуфрий вскочил как ужаленный.
Не ожидали? Откровенно говоря, мы и сами не ожидали. Мне лично приятней и спокойней было бы видеть вас повешенным
За чем же дело
Погодите. Я недоговорил. Вы, конечно, можете отказаться и пойти рядовым в тот же полк. Отсидеться не удастся. Всякого уклоняющегося от мобилизации мы расстреляем. Тем более вас. Смертный приговор вам военно-следственная комиссия подпишет, не читая
И пущай подписывает! рывком расстегнул ставший вдруг непомерно тугим воротник косоворотки.
Не спешите в рай. Говорю как солдат с солдатом, в открытую. Крестьяне верят вам, пойдут за вами. Именно это нам и нужно. Теперь выбирайте Да, я не представился. Бородач встал, прищелкнул каблуками и с великосветским полупоклоном, голосом, полным достоинства, медленно выговорилОсобоуполномоченный сибирского крестьянского союза и главного штаба народной армии по Яровскому уезду полковник Арсений Валерьянович Добровольский. Имею честь Итак, ваше слово.
Если бы сейчас зачитали ему смертный приговор, или без всякого приговора схватили и поволокли на расстрел, или вдруг набросились и стали забивать насмертьи тогда Карасулин не был бы потрясен так, как этой речью полковника Добровольского. Онуфрию нестерпимо захотелось вцепиться в глотку бородачу, разметать, расшвырять всех, перекувырнуть бандитское логово, и будь у него хотя бы одна граната, он не мешкая кинул бы ее под ноги недобитому полковнику. Но не было даже нагана, а голыми руками Глянув на настороженных, караулящих каждое его движение врагов, Онуфрий Лукич расслабил кулаки, перемог соблазн. «Потому и не тронули. Хотят заместо манка, мужиков охмурять Гады!.. Не верят. Ненавидят. Позарез нужон И свои проклянут, и мужики почтут иудой» Метались мысли, сталкивались, крошились. Как? Куда? Не знал, не готов был к такому повороту, не предвидел
Мы ждем, долетел чей-то голос. ЧейКарасулин не уловил.
Усилием воли взял себя в руки, подобрался, осмысленно и зорко глянул на Добровольского и медленно, почти по слогам проговорил:
Такое с маху не деется.
Само собой, пропел с готовностью Кориков. Можешь подумать
Полчаса, добавил Добровольский, взглядывая на часы. Только полчаса. Здесь. На дворе.
Карасулин еле отлепил пристывшие к полу подошвы, но вышел из комнаты широкими твердыми шагами. «Вот так развилка! С ходу и задом наперед».
На заднем крыльце Карасулин приостановился, оглядел двор. Лениво хрустели овсом оседланные кони. Над теплым конским пометом порскали воробьи. Под навесом на охапке сена дремал большой черный пес. «Хитрый», решил Карасулин, глянув на встопорщенное собачье ухо, настороженно вздрагивающее при каждом новом, неожиданном звуке. Захотелось подойти, погладить лобастую песью голову, поскрести густой загривок, почесать за ушами. Будто угадав его добрые намерения, собака лениво приоткрыла большой желтый влажный глаз, до краев налитый тоскливым безразличием. «И тебе не сладко», подумал Онуфрий Лукич.
Возле лошадей крутились вооруженные обрезами и ружьями парни. Вряд ли понимали они смысл происходящего. Разве что риск манил. Ничего не скажешь, ловко облапошили дураков. Замахнулись на продотрядчиков, а ударили по Советской власти
Двое караулили двери каменного подвала. Там волостная кутузка, там Ромка, Пигалица, лучшие товарищи. Ждут кулацкого суда, смертного часа, а их вожак спокойно покуривает на солнышке, поджидает, когда подадут вороного коня, чтоб повести обманутых мужиков против братьев, помогать карабкаться на мужичью спину пауку Боровикову, белогвардейскому перевертышу Корикову и этому высокоблагородию с бородой. Красный партизан, секретарь волостной большевистской ячейки Надо было ночью бежать из села. Собрать верных мужиков и снова, как в девятнадцатом, в лес. Надо было плюнуть в харю этому благородию, вцепиться в глотку, а не раздумывать. Он нужен им как подсадная утка для приманки, для охмурения крестьян. Что подумают деревенские? Что скажут? Позор! Черный, злой позор, который потом никакой кровью не смоешь. А что решат те, в подвале? Предатель! Шкура! Лучше пулю в лоб. В роду Карасулиных двурушников и перебежчиков не было «Сейчас подойду к этим сопливцам с винтовками, стукну лбами, чтоб шары выскочили, выпущу своих, вооружимсяи с ходу туда, в самое гнездышко. Падем рысью на голову бедой сволочи»
За спиной кто-то громко сплюнул. Онуфрий дернулся, будто в спину штык вогнали. Глянул через плечо, задохнулся от бешенства. Широко расставив короткие ноги, недвусмысленно сунув руку в карман полушубка, стоял Маркел Зырянов и щурился на малиновое солнце. «Надзирает, кулацкое мурло. Звездануть по сопатке, сшибить, вытряхнуть подлую душонку За ради такой мрази голову терять? Сперва всех повязать одним узлом, опосля давануть, чтоб духу не осталось»
Не башку жаль: все одно не сносить, мужиков жалко. Не заметят, как под Кориковым да Боровиковым окажутся. Пока дойдут, что к чему, оборзеют, на брата, на друга верного с вилами попрут, в невинной крови захлебнутся. Разуть им зенки, проветрить мозги. Отворотить, пока не поздно, от кручи Но как? Не в шкуре дело. Хрен с ней! Двум смертям не быватьодной не миновать. Только бы не сразу «Господи! Знаю, что нет тебя, а все же об одном прошу тебя ли, судьбу ли свою: не дай помереть перебежчиком, перевертышем. На лютые муки, на страшную смертьтолько бы чистым перед людьми и партией своей. Дай силы сдержаться, не выдать себя до времени. Дай разума мужиков убедить. Дай хитрости недобитков в западню подловить, а самому их силки обойти Россия-мать, услышь меня! Побереги мне жизнь, пока мятежный полк Карасулина не станет красным полком, потомхоть пулю, хоть петлю. Не смертипозора страшусь»
Вновь вынырнул в памяти последний разговор с Чижиковым, боевое поручение председателя губчекапроникнуть в логово вражье, разглядеть и помочь взорвать изнутри. Не всегда наверху была мысль об этом поручении, но и на дно не тонула, неприметно жила в нем все эти дни. До мелочей припомнил сейчас Карасулин тот разговор, каждое слово председателя губчека ощупал и взвесилверно ли понял? Удостоверился: верно. А коли так, лучшей лазейки в гадючий стан не сыскать. Красный полк в самой пуповине мятежа «Выйдет ли? Не ссекут ли голову допрежь? Должно выйти. На мужичьей, на красной правде замесим, на злобе к белой сволочи испечем Только в одночасье такое не состряпать Да и руки как не замарать? Коммунист Карасулинкомандир мятежного контрреволюционного полка, ведет мужиков на Красную Армию. Чижиков и тот, поди, ахнет. О таком и он не помышлял. Плохие мы, Гордей Артемыч, гадалки. Не по-нашему вышло. Вот и выбирай: влево пойдешь головы не снесешь, вправо зашагаешьбашку потеряешь. А как иначе? Померетьума не надо Оставить мужиков в кориковской удавке? Мочь да не ударить врага под сердце?.. Не сгинуть бы на полпути. Тогда крышка. Товарищи, как от пса поганого, отвернутся С Лениным ручкался, ему обещал Вольно башкой рисковать, но не добрым именем Еще не поздно. Прими смерть, как положено большевику А мужики? За что будут кровь проливать? Ох, мать- перемать Скрипнул зубами, рванул ворот рубахи.. Лучше смерть в чести. Мужикине дурные, выкарабкаются А сколько еще коммунистов постреляют? Пигалицу, Ромку, всех наших, как Емельянова. Кто защитит? Спасет?.. Ловчу, похоже? В который раз наизнанку вывертываюсь. Отродясь не юлил. Неуж»
Взъярился оттого, что впервые в жизни не мог ответить собственной совести: а не велика ли плата? Не уговаривает ли сам себя во имя спасения шкуры?
Снова полез в карман за кисетом. Дымил как паровоз на крутом подъеме. Даже слеза прошибла
«Смерти не миновать. Не свои в грудь, так эти в спину Подороже голову продать, честь сберечь. Полктысячи мужичьих душ. Образумить. Сплотить. Кинуть на спину белой сволочи. Ради этого стоит»
Времечко кхм, кхм, кхм вышло, проскрипел за спиной Маркел Зырянов. Пора, хе-хе
«Ты надо мной не посмеешься, курва», мысленно выговорил Карасулин. Кинулся на Маркела. Тот вырвал руку из кармана, ткнул наганом в карасулинскую грудь, Онуфрий мгновенно присел, мертвой хваткой сцепил Маркелову кисть, кинул Зырянова через плечо так, что тот по пояс вошел головой в сугроб. Подхватил выпавший у Маркела наган, сунул за пазуху.