Ты спи, спи, пробормотала она. Я-то за день высплюсь, а тебе ведь спи
И так сплю. Все во сне. Проснусь и
Ден семь она проездит. Залюблю тебя так-то Ветерком закачает.
Сама поберегись
Она засмеялась и тут же заснула. Припухшими губами он целовал ее голову, перебирал тонкие пряди волос и незаметно тоже заснул. Проснулся от ее шепота:
дожить бы до лета. Полюбиться на волюшке. Трава зеленая-презеленая, васильки, ромашки разные, иволга кукушка поет. Ох, Гордеюшка
Маремьянка-веснянка Видишь, как складно? Стану тебе припевки сочинять.
Я б такие спеласилушки нет: всю выпил
Так уж и всю? Может, хоть капелька осталась?
Ма-алая росиночка. На самом донышке. И ту ведь выпьешь.
Непременно
Глава четырнадцатая
1
У нее было красивое древнерусское имя Ярослава, которое она сама переиначила в Ярославну, но сверстники почему-то всегда придумывали ей обидные прозвища. В детстве мальчишки дразнили ее Кляксой, подружки-гимназистки шипели в спинуРогулька, и даже здесь, в Челноково, ее, учительницу и секретаря волостной комсомольской ячейки, за глаза называли Пигалицей. Наверное, и ученики между собой называли ее так же, но в лицо почтительно величали Ярославной Аристарховной.
Она выросла в Северске, в семье адвоката, известного своими либеральными взглядами и блистательной защитой рабочих Шаровского завода, захвативших цеха в знак протеста против произвола хозяина. Отец умер в девятнадцатом, успев месяц просидеть в колчаковской тюрьме. Ярославны в то время не было дома: она поступила в красноармейский госпиталь и вместе с ним полтора года колесила по дорогам гражданской войны.
Когда госпиталь вновь оказался в освобожденном от колчаковцев Северске, Ярославна ушла из него. Губернский комитет комсомола направил ее секретарем Яровского укома РКСМ. Просекретарствовав несколько месяцев, Ярославна забастовала: «Пусть другие в кабинетах сидят, хочу на передовую». Ее послали учительствовать в Челноковскую школу, избрав секретарем волячейки, которая насчитывала тогда всего шесть комсомольцев.
Недавно ей минуло девятнадцать. В маленькой, тоненькой и гибкой, как краснотал, Ярославне таился огромный запас энергии. Она и ходила-то не по-здешнемулегко и стремительно носилась по селу, гордо запрокинув аккуратную, скульптурно точеную голову. Говорила она тоже необыкновенно быстро, и горячо, и негодуя, и радуясь всегда искренне и бурно. Она не умела лгать, ее жизненный принципчто на уме, то и на языкене раз подставлял ей подножки, и она больно ушибалась, но все равно не менялась, оставаясь такой же горячей и непосредственной.
У Ярославны было круглое большелобое лицо с тонким, чуть вздернутым носом, небольшим, сочным ртом и очень живыми синими глазами, глядевшими на мир так ясно, чисто и доверчиво, что людям недобрым и неискренним становилось не по себе от ее взгляда. Она неплохо играла на фортепьяно, любила петь, знала на память уйму стихов. За первый же месяц челноковской жизни ей удалось сколотить драмкружок, на представления которого сбегалось все село. Через тот кружок и приобщились к комсомолу многие молодые люди, и в начале двадцать первого года челноковская комсомолия насчитывала два десятка парней и девушек.
Добрых книг в челноковской читальне не было, а Ярославна дня не могла прожить без чтения. Страсть к книгам и свела ее с Флегонтом. Тот сразу привлек девушку могутной мужицкой мудростью, прямодушием и песнями.
Зело скорблю, басил он при первом знакомстве, что сан мой не позволяет примкнуть к вашему кружку. Отменное дело вершите
В укоме и губкоме комсомола к дружбе Ярославны с Флегонтом отнеслись более чем неодобрительно, не раз выговаривали за это строптивой девчонке, но та отвечала, что ничего предосудительного тут не видит, и по-прежнему часто бывала в поповском доме.
Челноково исстари славилось красавицами. Челноковские девки не засиживались в невестах, сваты наезжали сюда даже из Северска. Рядом с рослыми фигуристыми деревенскими девчатами Ярославна выглядела подростком. Однако на посиделках и вечеринках она плясала «тестеру» и пела припевки так лихо, что мало кто отваживался выйти с ней на перепляс с частушками. Там, на вечерках, и стали прилипать к Ярославне прищуренные глаза Пашки Зырянова.
В тайнике, за божницей, хранил Пашкин отец, Маркел Зырянов, список коммунистов Челноковской волости, и второй в том спискеследом за Онуфриемзначилась Ярославна Нахратова. Верил Маркелвот-вот настанет судный день, и тогда он самолично с верными людьми переимает всех упомянутых в том спискесмертном приговоре и уж вдосталь понатешится, понагалится над коммунистией, по капельке спустит из их жил всю кровушку, разом и навсегда разочтется за все свои беды и обиды. О списке том знали лишь самые верные единомышленники да сын Пашка. Он и писал под Маркелову диктовку фамилии челноковских комиссаров и вместо продиктованного отцом «Пигалица» записал неровными, раскорячистыми буквами: «Ярославна Нахратова». Писал, а сам знал: не отдаст девку на расправусамому нужна
Пашка и ростом и характером вышел не в отца. Тонкий и высокий, как жердь, но не гибкий: не то что под ветромпод мешком-пятериком не гнется. Брюхо к хребту приросло, а плечи саженные, мышцы сплелись упругими жгутами. Кулак у Пашки, что свинчатка, врежет в правое ухоиз левого кровь брызнет. Охоч был до кулачек парень, лют и безжалостен в драке. И в работе не жалел ни себя, ни лошадей, ни батраков.
Пашкажених что надо: и богат, и работящ, и скроен недурно. Челноковские девки охотно заигрывали с ним, заманивали, подзадоривали, но держались настороже: зазевайсявмиг подомнети поминай как звали. Не уговором, не лаской брал Пашка девоксилой. Не раз его жестоко били братья и дружки опозоренных девчат. Двужильный был, стервец. Отлежится, отхаркается розовой слизью и опять на ногах, и опять косит из-под жесткой пепельной чуприны недобрым взглядом, кусает им весь мир.
Что-то беспощадно-хищное проглядывало в сухом обветренном большеносом Пашкином лице, в самодовольном оскале крупных белых зубов, в хитроватом прищуре медлительных глаз. Всякий раз, сталкиваясь с ним, Ярославна внутренне настораживалась, напрягалась сжатой пружиной, всем своим видом показывая небрежение к парню.
Это случилось вскоре после ареста Онуфрия. До позднего вечера засиделась Ярославна в школе, проверяя ребячьи тетрадки. По два, по три раза перечитывала одну и ту же страничку и все никак не могла вникнуть в суть написанного, найти ошибки. Собрала в стопку тетради, отодвинула на угол стола и застыла в тяжелом раздумье. Зачем она забилась в эту глушь? Думала встряхнуть, омолодить деревню, развернуть ее на новый путь. Сколько сил растрачено, А итог?.. Карасулин исключен из партии и арестован, коммунисты растерянны, комсомольцы притихли, четверо подали заявление о выходе из ячейки по неграмотности якобы. Тревожно и зыбко на селе
Такая тосканичто не мило. Ярославна смотрела на расплывающийся язычок пламени семилинейной лампешки, а видела лицо Онуфрия. Как-то он там сейчас? Неужели не выпустят, неужели Чижиков не поймет, что Карасулин чист перед партией? Тогда придется ехать в Северск самой
Тут дверь с грохотом распахнулась, и перед ошеломленной Ярославной предстал пьяный Пашка Зырянов.
Его появление было столь неожиданным, что Ярославна не сумела скрыть растерянности: время позднее, в школе, кроме глухой сторожихи, никого, и та давным-давно спит в своей комнатенке. Заметив испуг девушки, Пашка победно ухмыльнулся, спросил:
Напужалась?
Да, призналась Ярославна, решив, что миролюбивый тон наиболее приемлем сейчас.
Во! А иш-шо вожак деревенской комсомолии. Пашка захохотал не своимнатянутым, высокимголосом и сел на стул.
Зачем пожаловал? как можно спокойнее спросила Ярославна.
Угадай.
Я не гадалка. Шагай к бабке Ярихе, это по ее части.
Оттудова иду. Наворожила тебя в невесты. Когда сватов засылать?
Тебе нужна невеста богатая, работящая, а я не твоего поля ягода.
Мово! азартно выкрикнул Пашка, звучно шлепнув ковшом ладони по острому колену. В самый раз ягодка! Сыздаля глянуслюнки текут. Сырую б сглотнулне поморщился, Ха-ха-ха!