А мы хотим, чтобы ты понял нас, сказал молчавший все это время Бородкин. Мы ведь не дети и кое-что повидали до того, как стали жить по твоей указке. И к голосу Анатолия Николаевича ты мог бы прислушаться. Что ты цыкаешь на него, как на гимназистика первого класса?
За его широкими плечами подавление мартовского выступления японцев, напомнил Харитонов. С того времени немногим больше месяца прошло. Или ты забыл, как ранило тебя осколком снаряда? Не болит? Не ноет?
Вот как вы заговорили?! вскинул широкие брови Тряпицын. Хорошие речи приятно послушать. Что здесь было до нашего прихода? Сговор?! В его голосе явственно прозвучала угроза. Обращаясь к Бородкину и Харитонову, он явно предназначал свои слова хозяину дома. Глаза их встретились. Черные, блестящие глаза Комарова раскрывались все шире и шире, будто они впервые видели этого человека. А глаза Тряпицына суживались и еще более мрачнели, и рука невольно тянулась к кобуре маузера, болтавшегося на поясе под просторной рубахой. Вдруг Анатолий улыбнулся, и в этой улыбке было столько презрения, что Тряпицын вздрогнул, отвернулся и, глядя в сторону, неуверенно бросил:
Ладно. Потрепались и хватит.
Нет, отчего же! Говорят, у себя дома и угольщик мэр! бросил с вызовом Комаров, перебегая пылающими глазами с одного лица на другое.
Прикрыв маленькой ладошкой рот, Лебедева, казалось, дремала у печки. Алеша, весь подавшись вперед, смотрел на Комарова широко распахнутыми, детски чистыми глазами. Бородкин насмешливо улыбался. Харитонов все так же спокойно поглаживал свою бороду, еле приметно и согласно кивая головой.
Атаман Гамов вывез из Благовещенского казначейства все ценности, присев на подоконник, продолжал Комаров. Японцы скосили цвет Амурской партийной организации. Вытоптали и залили кровью землю. Летом девятнадцатого на ней не поднялось ни колоса. Некому было сеять: мирные хлеборобы били интервентов. Они первыми на Амуре сбросили японское иго. И в эту весну там окажется немало рук, соскучившихся по оралу. Но есть ли там зерно, которое можно кинуть в почву, чтобы оно дало обильные всходы, или деньги для закупа его на стороне?!
Верно! Верно! воскликнул Алеша. Амурцы делятся последней краюшкой с теми, кто, спасаясь от произвола, бежит к ним и с запада и с востока. Но что там будет, если город захлестнут волны беженцев из Николаевска?
И как они назовут тех, кто предал огню целый город? поддержал его Харитонов.
Ах, оставьте, подала голос и Лебедева. Уж я-то знаю ваш хваленый Благовещенск! Амурцы житного хлеба отродясь не едали Пусть подтянут пояски. Потеснятся. Уплотнятся. Тогда и с других станет не до спросу! Она подбежала к висевшей на стене карте и стала водить по ней карандашом, поясняя тоном, не допускающим возражений:Вот здесь мы перекроем горловину Амура и отрежем японцам доступ к городу. Людей из Николаевска выведем двумя путями. Из Керби на Веселую Горку, оттуда на прииск Софийский, на Половинку, затем по Бурее спуск в Амур, и уже по Амуру подъем на судах до Благовещенска. Это наиболее короткий путь, но и более легкий попасть черту в зубы! Белогвардейцы не утерпят учинить с правого берега какую- нибудь пакость. Не отстанут от них и японцы. Могут всех перебить, могут угнать в Маньчжурию, да мало ли что Второй путь вот этот: от Софийского свернуть на Экимчан и потом плыть по Селемдже и Зее. Здесь не грозят, она усмехнулась, роковые встречи, идти через тайгу и горные хребты хотя и труднее, но безопаснее
Но ведь мы находимся не в Керби, а в Николаевске, резко возразил Комаров. Это значит, что проплыть по Амуру и Амгуни и пройти пешком по тайге нужно в общей сложности еще более пятисот верст. Бросить так беспечно на таежное бездорожье женщин, детей, стариков Сколько же здесь будет преждевременных и неотвратимых смертей?
Бледное лицо Лебедевой порозовело. Туго обтянутая гимнастеркой грудь высоко вздымалась. Бегло скользнув взглядом по лицу Комарова, она закончила, будто ее и не прерывали:
Мы выведем людей в Амурскую область! Будем действовать немедленно, чтобы избежать в дальнейшем ненужных и кровавых жертв.
Брависсимо, Нина! воскликнул Тряпицын. Светла твоя голова, и мысли здравы
Да мерзко же слушать паникерские речи, обернулась к нему Лебедева. Нам, солдатам революции, ни терять, ни жалеть нечего! Всего-то богатства нажито, что шоколадка с ореховой начинкой, тронула она висевшую у пояса маленькую гранату, потом подбросила и поймала на лету крохотный браунинг. С нами пойдут те, у кого не висит на ногах груз прошлого, те, кто молод телом и душой! Молчишь, Саня, наклонилась она к Бородкину. А ну беги, поднимай по тревоге союзных ребятишек! Посылай всех ко мне: я им гостинчиков припасла! Подкину лимонок и еще что-нибудь найдется для их острых зубок! С сестринской лаской обнимая юношу за узкие плечи, она заглядывала в его сумрачные глаза, ища в них ответа.
Бородкин осторожно высвободился, поднял с пола исчерченный бумажный листок, мельком глянув на него, положил на стол.
Ничего я не обещаю, Нина, ответил он просто. Не могу обещать. Совесть не позволяет. Об одном прошу: давайте забудем все, что здесь было. Людей надо собирать: решать с ними, а не гнать перед собой, как стадо баранов на убой. Ведь город-то им родной. Не мы его строили, не нам и стирать его с лица земли!
Да ты знаешь ли, милый, поднялась на носки Лебедева, за такие речи по законам военного времени и она выразительно поиграла браунингом.
Юноша посмотрел на нее пристально и сурово.
Если я не прав, стреляй в затылок, сказал он и, повернувшись, нарочито медленно переставляя ноги, направился к двери.
Пойдем и мы, тронул за руку Алешу Харитонов.
Так-то лучше, насмешливо протянула Лебедева, а нам торопиться некуда. Дела, дела
Во всем городе не светилось ни огонька. Ветер выл на седых пепелищах бывших японских казарм. Грызлись и рычали одичалые псы, а может, и хищные звери. Было неприкаянно и жутко, пока не потянулись деревянные крашеные заборы и рубленые домишки. Харитонов ударил рукой по стене одного из домов. За высокими воротами загремела железом цепи и залилась надрывным лаем чуткая дворняга.
Смола в этих бревнышках окаменела. Они год от года становятся крепче, сказал он. Даурская сосна, нетленная в веках, а поднеси спичкузапылает ярче пасхальной свечи. Семьдесят лет по бревнышку, по камешку и пустить все по ветру!
Народ этого не простит, Иван Васильевич! воскликнул Алеша. Никогда не простит!
Тут не о прощении нужно думать, о расплате, повернувшись к нему, живо ответил Харитонов. И платить мы станем все вместе и сполна! В преступлениях нет ни правых, ни виноватых, а есть только преступники и жертвы. И есть еще суровая Немезида, карающая и тех, кто совершал преступления, и тех, кто оставался безучастным зрителем.
Анархиямать порядка а, как вам это нравится? презрительно усмехнулся Бородкин и приостановился:Зачем они все-таки там остались?
Харитонов и Алеша не нашлись что ответить.
Едва за гостями Комаровых закрылась дверь, как Тряпицын провел крепкой ладонью по лицу, будто сдирая с него плотно прильнувшую маску, и раздельно сказал:
Сядь ближе, Анатолий, поговорим по душам. Время терпит: с отъездом придется тебе повременить.
Лебедева подошла и села с ним рядом, посмотрела на Комарова и засмеялась:
Имеющий уши да слышит, имеющий разум да поймет! Разъясни ему, наконец, Яша, что к чему!
В десятых годах нашего столетия приютившийся на пересечении Зеи с железнодорожной магистралью крохотный поселок Суражевка стал необычайно разрастаться. Его возникновение было вызвано необходимостью разместить рабочих, занятых на строительстве железнодорожного моста, но с годами он приобрел совершенно новое значение, став крупной перевалочной базой. Хлебородный юг Амурской области уже успешно торговал пшеницей, снабжая Маньчжурию и частично Приморье.
Китайские товары теперь мало кого удовлетворяли. В неограниченном количестве требовались уже и русский сахар, и русский ситец, и русская кожа, и русские лакомства.
Были и другие требования. Матушку-соху здесь открыто не уважали. О молотьбе цепами не могло быть и речи. Амурские стодесятинники только посмеивались, вспоминая, как бились на клочке земли с такой «справой» их прадеды, деды, отцы. А на Амуре добрый американский дядя Мак-Кормик взял на себя немалую заботу: наводнил область красочными прейскурантами и разбитными коммивояжерами, незамедлительно выполняющими заказы на сеялки, веялки, конные грабли, жатки, паровые молотилки. Только плати. Многим просто не верилось ни в океанские пароходы, доставлявшие эту технику во Владивосток, ни в длительное путешествие ее по железной дороге до Суражевки. Американская разворотливость создавала впечатление, что все это растет, как грибы, здесь же на месте.