На Сахалине Алеша заболел воспалением легких. Его вывезли на материк, в Николаевск, и положили в больницу. В больнице было холодно и кормили скудно. Иногда в ночное время в палатах бряцали оружием японцы, подходили к койкам, сбрасывали одеяла. Учиняли перепуганным сестрам допросы: нет ли раненых партизан?
Рыбак с Сахалина, шептал над головой Алеши трепетный девичий голос. Аната, разрешите прикрыть больного одеялом. Пожалуйста, он очень слаб, у него двухстороннее воспаление легких. Аната, больному нужен покой. Прошу вас, пройдите дальше.
Они прошли-таки дальше и в соседней палате подняли кого-то на штыки. Может, это было бредом? Он был так слаб, что сны мешались с явью. В феврале в город вошли партизаны под командованием Тряпицына и с ними Комаровы. Как знать, если бы не Евдокия, остался ли бы он в живых? Она заботилась о нем, как мать, и только он начал поправляться, перевезла к себе. А потом он снова вошел в коммуну «трех мушкетеров»: Сани, Гриши и Пети.
Вскоре им довелось встретиться с японцами и очень близко. И это осталось в памяти.
Нитцво нитцво моя тозе-о бурсовика-о паясничал на банкете в штабе партизанской армии поручик Цукомото. Выставляя желтые, как клавиши игрушечного пианино, зубы, приторно улыбался майор Исикава. А их европеизированный консул, господин Ямазаки? Казалось, он тогда боялся только одного: запачкать в соусе или облить вином свои белоснежные манжеты.
Известно ли вам, господин майор, спросил тогда Яков Тряпицын, командующий партизанской армией Николаевского округа, что в Хабаровске готовится выступление японцев против красных?
Выслушав переводчика, старательно переводившего этот вопрос, майор и консул долго совещались. Ответил почему-то Ямазаки и к тому же по-русски:
Нашему командованию нитцево неизветцно.
Вот как? удивился начальник штаба Наумов. И когда же это станет вам известно?
Консул аккуратно отодвинул в сторону нож и вилку, поправил манжеты, взглянул на карманные часы:
Когда станет изветцнонеизветцно, протянул он, загадочно ухмыляясь, и встал из-за стола. За ним, весело гогоча и перебрасываясь отрывистыми фразами, поднялись остальные японцы.
Ямазаки был явно доволен собою. И манжеты чисты, и ответил, как настоящий дипломат. Пряча за толстыми стеклами очков хитрые глаза, он долго жал всем присутствующим руки и даже поднес к губам руку Нины Лебедевой, передавшей подарок для его хорошеньких дочек. Этих маленьких мусмэ, одетых в одинаковые беличьи шубки и такие же пушистые капорчики, знал весь город. А вот знал ли их так удачно состривший отец, что часы жизни малюток уже сочтены?
Японцы ушли с банкета в двенадцать ночи. Два часа спустя они начали артиллерийский обстрел партизанского штаба, и сразу же загорелся подожженный снарядом его деревянный верх. Тряпицын был ранен в ногу у телефона, когда пытался выяснить причину обстрела.
Не принимавший участия в пирушке Комаров бросился на батарею и открыл огонь. Это отвлекло японцев. Все же, пока партизаны выбирались из пылающего дома, они потеряли много людей, и в том числе начальника штаба Наумова. Выбитые из казарм японцы укрылись в квартале Симада и не прекращали стрельбы ни днем ни ночью, пока не запылал и этот квартал.
На третий день непрерывных боев, когда японский гарнизон был уже полностью уничтожен, здание консульства, где засели с семьями и слугами организаторы побоища, черным дымом поднялось к небу. Японцы взорвали его изнутри, теша себя напоследок, что и своею смертью сумели насолить врагу. Бедные маленькие мусмэ, успели ли они съесть посланные им конфеты и апельсины, прежде чем взлетели к дымчатым, как их шубки, облакам?
Никто из партизан не сомневался, что вместо погибшего Наумова начальником штаба станет Комаров, но командующий Тряпицын, вопреки воле и желанию многих, назначил на эту должность Лебедеву. Время, обнаруживало в молодом командующем такие качества, о которых прежде и не подозревали. Природа одарила его щедро. Высокий, статный, с искрометной улыбкой, к тому же безрассудно храбрый, он умел располагать к себе людей. После боя с белыми под Киселевкой партизаны вверили Якову Тряпицыну свою судьбу. С тех пор прошло всего несколько месяцев, а его будто подменили. Диктатор по натуре, анархист по убеждениям, он заметно бравировал этим, Тряпицын окружил себя бесшабашными людьми, чья политическая платформа была неясна даже им самим. Эти авантюристы разжигали его честолюбие, прочили великую будущность и, умело используя его болезненную мнительность, не гнушались наветов. Одной из жертв этой мнительности и явился Анатолий Комаров. Но для открытой расправы он был слишком заметен. Партизаны его уважали. Для того чтобы удалить Комарова из Николаевска, в первых числах апреля была затеяна экспедиция на Орские прииски.
Ничто не указывало на близость разлуки. Евдокия притащила и со смехом плюхнула на стол рыбный пирог. Пока Анатолий разрезал его острым охотничьим ножом и раскладывал по тарелкам большие ломти, на столе появилась красная, посыпанная колечками лука икра и миска с вареным картофелемобычное угощение амурцев.
Пища богов, а не человеков! дурашливо воскликнул Бородкин, чем и заслужил быстрый взгляд и лукавую усмешку чернобровой хозяйки. Эта женщина с лицом библейской Юдифитакой, какой он видел ее на репродукции в журнале «Нива», странно волновала воображение Сани с первого же дня их встречи. Он был искренне огорчен, что уже не увидит ее завтра.
Водочки бы сюда, подмигнул Харитонов, маленькую бы чаплашку. Сухой кус в горле дерет.
А вы его, Иван Васильевич, чайком размочите, подавая ему фарфоровую кружку с нарисованными на ней пушистыми ветлами и ветряной мельницей, посоветовала Евдокия.
От рюмки-другой и я бы не отказался. Да вот комендантша моя, притворно вздохнул Комаров. По каким дебрям я ее ни возил, какие лихоманки нас ни трепали, а зеленого змия и на дух не подпускает. Ох и вредная же ты, душа моя!
Он притянул за талию присевшую рядом жену и поцеловал ее в смуглую, с горячим румянцем щеку.
Да ну тебя, Толь, оконфузил при всем честном народе! прикрывая стрельчатыми ресницами задорно блеснувшие глаза, отстранилась Евдокия и обернулась к Алеше:А ты что сидишь, как засватанный, Лелик? Тебе, милый, поправляться надо! Вон какой худющий после болезни. Да к тому же ты и растешь!
Алеша густо покраснел и склонился над тарелкой. Завтра уже никто не назовет его так, как звала, бывало, в детстве мама. Евдокия выходила его от болезни, но дает ли ей это право обращаться с ним, как с мальчишкой?
Споемте, друзья, сказал, откидываясь на спинку стула, Анатолий. Свидимся ли еще, бо зна
Зеленый дубочек на яр похилився,
Молодой чумаче, чого зажурився
Молодой чумаче, чого зажурився,
Чи волы присталы, чи с дорожки збився?..
Песня лилась легко и свободно, будто эти люди только тем и занимались, что пели вместе, и под растрескавшийся потолок николаевской комендатуры их свело не народное горе, а общее стремление к радости и беспечальной жизни.
Волы не присталы,
С дорожки не збився,
Батька с мамкой вмерлы,
А я не женився
Задумчиво поглаживая отросшую в скитаниях золотисто-каштановую бороду, выводил красивым, сочным баритоном этот припев Харитонов. И только сейчас, глядя на него, Алеша по-настоящему вспомнил, что с Сахалина его вывез этот вот всегда уравновешенный и спокойный человек!
Евдокия разложила на краю стола перед Саней семейные фотографии.
Это мы с Толиком, ничего интересного А вот это, она высоко подняла карточку пожилого человека, с узким лицом и зачесанными назад седеющими волосами, Анатолия папаня. Видите, георгиевский кавалер, а ростом, этому вот своему сыночке, по плечо!
Авдотья! Не разглашай фамильные тайны!
Вот еще! Тут все свои Это он в мать, товарищи, таким уродился. А характер отцов! Анатолий мой тоже за храбрость на германском
Пошла поехала Ты бы чайку горяченького согрела, жена!
Евдокия вскочила, провела рукой по его волосам:
В марте восемнадцатого мой Комаров гамовцев из Благовещенска выбивал. В марте девятнадцатого с калмыковцами на Амуре дрался. В марте двадцатого япошей в Николаевске колошматил. Где мы будем в марте двадцать первого, мой комендант? Куда ты меня завезешь?!