Он ей полувспыльчиво возразит, догадавшись: ты что, изза Сашки? Я с ним не общаюсь, правда, недавно видел: те волосы, которые остались, выглядят жидкими, редкими, эти ячмени под глазами и тело, точно мумия под крокодилом. Сашка лучшая реклама против наркотиков, как и все принимающие синтетику.
Лизонька кивнет с беспокойным сердцем, спросит про деньги. Он откажется: что-то заработал этими статьями, которые пишет. Какими другой вопрос. Он работал мелким литературным хулиганом, копирайтером. Копирайтер феномен творчество и ремесла, сравнимый по размерам конфликта с архитектором и инженером: делаете то, чем занимаются творческие люди, пишите, словно писатели, но вы рабы слога, стиля и посыла, вы пишете о ерунде такими словами, какими от вас требуется, например, статьи про борщ, шаурму, поделки из резинок и прочую ересь. Однако, описывая одно и то же, должен быть необходимый стиль, отличающий одного копирайтера от другого, однако же, без литературной мерзости. Например, один копирайтер пишет вместо несмотря на невзирая на, другой выделяется себя оборотом сравнения, предпочитая уходить от заезженного как к экстравагантному варианту точно, молодой копирайтер, если в ограничителе вокабуляра нет вводных слов, предпочтёт использовать максималистский и, как бы сказали на английском, rebellious вариант: наверно вместо наверное. Ничтожные штрихи, но! Но столь значительные в плане идентификации, будто густота и текстура мазков для художника.
Егор настолько ненавидел своих интернет-работодателей, что предпочитал вообще не смотреть на запрещённый вокабуляр и использовал любые слова, органично их состыковывая, изза чего его работы часто браковали, но, реализовав бунтарский дух, со второго раза писал уже нормально. Бывало, Егор испытывал серьёзную апатию и меланхолию, когда этим занимался. Подчас в момент занятий погружался с головой в фантомные боли, сначала отрываясь от мира, потом просто ненавидя то пустое пространство, в котором он оказался. Ненавидел с искренностью.
Впрочем, это состояние может быть знакомо многим, когда вы занимаетесь чем-то бессмысленным, вас будто захватывает ментальная пустота, боль и отчаянье раба, который вынужден делать что-то бессмысленное, чтобы жить. В Древней Греции рабам запрещалось когда-либо отдыхать, кроме времени сна, поэтому они, будучи дома, они должны были что-то плести, заниматься рукоделием. Раб всегда занят, чтобы выжить. Егор в таком состоянии смотрел неморгающим взглядом на монитор, замирал и писал что-то, гадостно ухмыляясь, в миги самых ярких стенаний начинал оставлять едкие дополнения, стираемые через минуту: многие из вас любят покупать шаурму, но Вы, готовя её дома, не получаете тот же вкус. На самом деле, секрет прост: шаурмэны добавляют в неё свои лобковые волосы, немытие в течение минимум трёх дней, что добавляет удивительный пикантный аромат или Чтобы придать борщу алый цвет, сцедите туда крови из порезанных вен, или Во время работы с резинками вы никак не сможете повесится они хрупкие и легко рвутся, лучше используйте веревку, ещё было такое Стоит признать, некоторые вещи не могут быть смешаны, например, если добавить мочу в пиво, вкуснее не станет. Думайте перед тем, как что-то добавлять по вкусу, ведь, если вы читаете такие уебищные форумы, вы, скорее всего, выблядок и знаете на вкус только мочу.
Дело шло так себе, заработок в неделю выходил где-то две тысячи, могло повезти на большее рабство, чем обычно, тогда получалось 5 тысяч в неделю. Хорошо, что на этот поход были деньги и скверно просить их не по нужде их. Взял карту с тысячей, недокуренную пачку сигарет, механически обнял Лизу и вон за порог.
В телефоне сообщения, что, мол, ты отправляйся на квартиру на северный, тем свидимся, на хату М. нельзя, изменили место. Далее адрес.
Прекрасно, за три квартала до кладбища, недалеко нужно будет везти меня, если что.
Заблокировал телефон и сунул его в карман, он направлялся к автобусной остановке сквозь астеничные и уже столько приземлённо-русские улучшенки, сквозь терни новостроек, неуклюжие громады свечек. Больно было: где-то старенький дедушка поливает кусты да цветы в своём палисаднике под балконом, предварительно выметя от туда горсть окурков, где-то квасят непременно с самого утра с ребёнком на руках, где-то подростки идут пиздиться за гаражи, где-то катаются машины, кашляя громкой попсой для гидроцефалов, где-то воняет густой циррозной мочой и человеческой блевотиной, где-то из окон слышны крики на ребёнка, отхуяренного ремнём, а где-то меж всего этого постсоветского спектакля идёт наш герой, высокий и тощий парень с угловатыми, но привлекательными чертами лица, во всем чёрном, будто в мемах про экзистенциалистов: кардиган чёрный, джинсы черные, кроссовки черные, майка чёрная с серым и, наконец, средней длины волосы угольно-черные, но волнистые. Только радужка каряя, но, не поверите, зрачок чёрный. Все чёрное и поэтому бо́льное.
Новая остановка в честь ЧМ, где выбиты стекла, и кто-то украл мусорку из квази-камня, остались одни металлические закрепы, если, которые было бы можно сдать, они бы уже были оторваны. Раньше на мусорке красовался красный знак анархизма, потом его перечеркнули свастикой, через неделю закрасили. Сейчас ни свастики, ни знака анархизма, ни мусорки. Егор сел в автобус и тут мелькает всё: бо́льное и чёрное, чёрное и бо́льное, но только не жизнь тут больше смерти, нежели жизни. Такова Россия тут больше смерти, нежели жизни, именно этим стоит гордиться, это стоит любить, ведь жизнь временное обстоятельство, а смерть вечность: Россия моя вечная, Россия моя любимая.
Он сидел в автобусе и ни о чем не думал, предвкушая алкоголь, который позволит ему наконец многое сказать, что оставалось тайным. Алкоголь делает даже слишком тайное явным, поэтому его любят и ненавидят одновременно.
Шутники умирают смертью.
Егор, выходя из автобуса, наблюдает знакомые места. Тут крематорий близко и кладбище, ездил он сюда и ни раз. Один его друг в раннем юношестве решил выйти за сигаретами на улицу, так вышел вроде бы, правда, с 10 этажа на асфальт.
Дело в том, что один его друг, Олег, обдолбался в школе одной дрянью для глаз он, конечно же, предпочитал в нос их использовать, что запалили учителя. От Олега пахло гнилым смрадом и его глаза были особенные, стеклянные и цвета яшмы. Родители забрали его домой и заперли в комнате, все ключи от квартиры предварительно захватили с собой и решили отправиться на корпоратив в честь дня повышения до какого-то высокого чина его матери. Не могли с ним никак остаться и правильно. Подумали: пусть сидит у себя в комнате, пусть лучше поссыт в бутылку, лучше не давать доступа на улицу, ибо нехуй.
Олег был исключительно находчивым человеком, почему смог легко выбраться из затруднительного положения выбрался через окно за сигаретами, что написал в записке корявым почерком. Олежка ясно видел план: перебраться с окна на общий балкон, откуда спустить вниз. Какая бы история вышла, внукам бы рассказывал с упоением! Родители приехали поздно, до них не могли дозвониться, праздновали, а тут ужас. Мать кричала до утра. Труп кремировали. Так и познакомился с районом города Егорка, хоть знакомство, можно сказать, не задалось приятным, зато вряд ли можно будет его забыть. Ни одно место ничего не значит без воспоминаний, связанных с ним.
Остановка другая: немного иная картина. Здесь живут новые русские и новый русский хай: эти все разноцветные дома, пространственно расставленные, в народе называются путинками. Они издалека очень даже красивые и выглядят величественно, но вблизи видно убогие гипсокартонные плиты и сыплющиеся кирпичи, тут больше попсы из машин и больше разноцветных, пёстрых волос на людях, ненавидящих себя. Глобализм здесь всё задавил. Год или два назад за гипермаркетом проходил митинг загонной оппозиции, есть универ под боком с крутым бассейном и весёлые дети с грустными молодыми родителями. Иная жизнь и иная атмосфера, молодёжь и кладбище соседствуют. Это никого не смущает, что должно быть в любом городе: квартал для молодых людей, студентов и прочих, должен быть рядом с кладбищем, чтобы они ощущали скоротечность и зыбкость их существования, чтобы чтили Memento Mori, невзирая на обманчивую внешнюю оболочку.