Они же с твоей бабушкой венчаны были. Перед лицом Господа клялись. Это не шутки.
Ты, Нина Ивановна, опять проповеди читаешь Лучше расскажи, что дальше было
А дальше повезли меня в больницу. На лодке. А у меня уже жар и боли сильные. Плачу тихонько. А папа строгий был, говорит: «Терпи! Не хнычь, а то накажу!» Когда в Тобольске поднимались в гору по Прямскому взвозу, родители несли меня на носилках и остановились передохнуть, к нам подошёл какой-то мужчина и попросил у отца прикурить. После отец сказал, что это бывший троцкист. Находится на поселении. «Что он говорил?» спросила мама. «Всё сетовал, мол, жил бы Ленин, с нами такой беды не случилось бы»
Мам, ну, Ленин, Сталин, это я понимаю, это было давно. А мне-то почему нельзя книгу писать?
Разве давно? Полвека не прошло. Вот у нас в Малом Нарысе был старичок, Кузьмичом его все звали. Он, как только война с фашистами началась, на завалинке с соседом поделился своими соображениями. Мол, зачем столько народу губить? Лучше бы, как в старину, Гитлер со Сталиным на кулачках сошлись и силой померялись. Кто победит, тому и править Что ты думаешь? На следующее утро забрали Кузьмича, и больше его никто не видел
Не беспокойся. Теперь за слова не расстреливают. Ладно, если ты так боишься, я не буду писать эту книгу
Вот и хорошо, посветлела лицом мать. Помнишь, как бабушка говорила: «Не высовывайся целей будешь!»
Книгу Кравец всё-таки написал. Понёс рукопись в местное издательство. Сунулся в кабинет главного редактора. Секретарша, дама бальзаковского возраста, вся в буклях и рюшах, к главному его не пустила. После долгих переговоров, сопровождавшихся ослепительной улыбкой посетителя, она из уважения к офицерским эполетам, а может, по причине неутолённой любви ко всем представителям противоположного пола, направила Кравца в общественно-политическую редакцию. Редактор невзрачный мужичок неопределённого возраста повертел в руках папку с рукописью и присоединил её к кипе, громоздящейся на столе.
Зайдите через месяц-полтора
«Оставь надежды, всяк сюда входящий», подумал Кравец, но через пять недель зашёл в издательство.
На этот раз редактор встретил его по-другому. Он долго тряс Кравцу руку и бормотал, что никак не ожидал от человека военного подобной смелости суждений и откровений об армейской жизни.
И под грубой солдатской шинелью может биться пламенное сердце, перефразируя Лермонтова, ответил польщённый Кравец.
Я буду предлагать вашу рукопись в план издательства важно сказал редактор.
На следующий год?
Ну что вы, голубчик, перешёл собеседник на отеческий тон. Планы издательства свёрстаны на пятилетку вперёд. У нас даже члены Союза писателей в очереди стоят
Кравец нахмурился.
Не огорчайтесь и не теряйте надежды. Главное, вы написали хорошую книгу Будем надеяться на лучшее, утешил редактор.
Книга так и не увидела свет, хотя и попала в план издательства на тысяча девятьсот девяносто первый год. А когда он наступил, стало не до книг об армии. Да и вообще не до книг
В условиях рынка местное издательство не выдержало конкуренции с крупными московскими фирмами и распалось. Рукопись Кравца бесследно исчезла. Да в это время он и не вспоминал о ней. Реформаторы перевернули всю жизнь страны вверх ногами и не оставили людям никакого права, кроме одного бороться за существование. Не в переносном, а в прямом смысле слова. Курсантская присказка «Приказано выжить!» по сравнению с реальностями новой жизни выглядела детским лепетом. В конце августа того же года пришёл указ Ельцина о приостановке деятельности коммунистической партии. Кравец, вместе с остальными политработниками, оказался за штатом. Несколько месяцев находился в подвешенном состоянии, не зная, как сложится дальнейшая служба, чем будет кормить семью. Тут уж точно не до писательской карьеры!
Но удивительное дело, именно когда разладились и личная жизнь, и жизнь государства, которому он присягал, к нему вернулась способность писать стихи, почти забытая с курсантской поры. «Самозащита души» так для себя определил Кравец назначение поэзии.
«Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души», повторял он строчки Высоцкого. Именно так: босые души и в кровь! Откуда приходит вдохновение или нечто другое, что движет рукой и сердцем, это оставалось загадкой. Но он вывел для себя формулу: чем труднее, невыносимее жизнь, тем больше вероятности, что стихи родятся.
Вот и сейчас, глядя на фотографию матери, он почувствовал их приближение. Не к месту, невпопад. Или, напротив, в самую точку
Если под уклон ведёт дорога
И мелькают без просвета дни,
К маме обращаюсь, словно к Богу,
Мысленно: спаси и сохрани!
4
Анна Якимовна вошла неслышно. Присела на краешек дивана рядом с Кравцом, спросила:
Ты чего дверь не закрываешь? Сейчас время сам знаешь какое
Он пожал плечами. Анна Якимовна какое-то время посидела молча, потом, совсем как в школе, повернула его к себе и заглянула в глаза:
Не знаю, стоит ли показывать тебе это, она вынула из кармана байкового халата конверт.
Что такое?
Сам увидишь Думаю, всё-таки ты должен прочитать Именно после этого письма с Ниной и случился удар Извини меня Она отдала конверт и ушла.
Кравец посмотрел на адрес и сразу узнал почерк жены. Достал сложенный вдвое листок из тетради в клетку. На листке ни здравствуйте, ни до свидания всего две фразы: «Я ненавижу вашего сына! И сделаю всё, чтобы мой сын не был похож на него!»
С Тамарой он познакомился на четвёртом курсе, так, как обычно знакомятся курсанты, в увольнении. Один из товарищей пригласил его на свадьбу. В числе подружек невесты оказалась рыжеволосая разбитная девчонка с огромными голубыми глазами.
Тамара, смело представилась она, оказавшись за столом по правую руку от Кравца.
Царица Тамара пошутил он.
Девушка ответила вполне серьёзно:
Почему бы и нет, и тут же лукаво рассмеялась, окинув его благосклонным взглядом.
Потом были танцы. Одна подвыпившая девица пригласила его, повисла на шее и неожиданно поцеловала в губы. Вот тут и случилось нечто из ряда вон выходящее. Тамара оттолкнула соперницу и, закатив Кравцу пощечину, метнулась к выходу. Кравец за ней. Догнал на троллейбусной остановке и, чего сам от себя не ожидал, врезал ответную оплеуху. Тамара зашипела, как взбешённая кошка, и попыталась полоснуть ногтями по щеке. Он перехватил её руки, крепко сжал запястья. Тамара обмякла и припала к нему
Любил ли он её? Кравец не знал. Возможно, просто пришло время. Один из преподавателей училища назвал этот период в жизни курсантов «брачно-гнездовым». Все старшекурсники искали себе подруг, чтобы по выпуску не ехать в дальние гарнизоны в одиночку. Да и действительно, время пришло. Невзирая на физическую и интеллектуальную нагрузку, гормоны в организме играли. Сны, в которых преобладали обнажённые красавицы, замучили Было и ещё одно обстоятельство. «Женатики» получали еженедельно два суточных увольнения в город, а это на четвёртом году жизни в казарме аргумент весомый.
Пару месяцев спустя, после их знакомства, когда от поцелуев дело естественным порядком дошло до того, к чему яростно взывали гормоны, Тамара упёрлась:
Милый, а это после свадьбы
Так давай поженимся!
Ишь какой торопыга А меня ты спросил?
А чего спрашивать, если ты со мной сейчас в чём мама родила?..
Лежать в одной постели это ещё не повод для женитьбы
А что повод?
Любовь, глупенький, любовь
Ты что, меня не любишь?
А ты?
Что за манера отвечать вопросом на вопрос? Пойдём лучше в ЗАГС!
Решили подать заявление через неделю. А накануне этого похода приснилось Кравцу, будто лежит он на полянке с изумрудной травой. Над ним небо высокое, голубое, как Тамаркины глаза. Хорошо на душе у Кравца. Безоблачно. Разнежился он. Блаженствует. Но боковым зрением замечает, что трава справа от него заколыхалась. Что-то живое в ней. Страшное. И точно, выползает рядом с ним змея необычной окраски рыжие и чёрные полосы. Кравец понимает, что змея ядовитая. Она заползает к нему на грудь. Свивается в кольцо там, где сердце, и тянется своей мордой с удивительно голубыми глазами и чёрным раздвоенным язычком к лицу. Всё внутри у него холодеет, а змея целует его