За тыном стонали; наверняка были и мертвые.
За подвиги твои, Илья сын Иванов, прозванием Муромец, благодарю, четко заговорил Владимир. Почему «Муромец», вяло удивился Илья. Он так себя не называл. А, ну да, пока к княжьему двору ехали, в народе так кричали. Сначала «из-под Мурома парень», потом просто «Муромец». Ай да князь, в хоромах сидит, а толпу слышит. И принимаю тебя в свою дружину богатырскую. Будут тебе богатыри мои братья, а я отец. Служи верно, Русь защищая. Вечером пир.
Владимир повернулся и быстро пошел со двора. За ним потянулась свита. Тут же подошли конюхи, забрали Сивку. Какие-то люди торопливо завернули труп Соловья в рогожу, унесли, деловито замыли булыжник. Илья остался один растерянно стоять посреди двора.
****
Пока своим домом в Киеве не обзавелся, жить будешь в дружинной избе, это вот тут, за углом, Илья обернулся. К нему шел тот самый богатырь, который сначала отговоривал князя от второго свиста Соловья, а потом заступился за него, Илью. И вещи твои, которые с коня снимут, туда все отнесут. У нас не крадут, не тревожься.
Годами он был помоложе Ильи, к тридцати, но жизненным опытоммного богаче, это чувствовалось. Чуть пониже ростом, почти такой же широкоплечий, он смотрелся кряжистей и основательней. У него было очень спокойное лицо, чистое, с правильными чертами, и манера говорить спокойная. Голова и борода в красивых чуть вьющихся прядях, немножко разного оттенка. Усы и брови чуть темнее.
Я Добрыня, он протянул руку. Илья пожал ее с удовольствием: рука была теплая, надежная, крепкая. Пир вечером, а ты с дороги, небось, голодный. Пойдем, посмотришь, где тут можно недорого и хорошо поесть, потом, если хочешь, город покажу. Я свое отстоял, свободен теперь.
У ворот их догнал невысокий, плешивый, очень шустрый старичок. «Фома Евсеич, казначей князев и всех прибытков-убытков доглядчик», уважительно пояснил Добрыня. Старичок сунул в руку Илье увесистый мешочек. «Жалованье от князя богатырю дружины евойной Илье Муромцу. Выдается не в положенный срок ввиду». В дальнейшие разговоры Фома Евсеич не вступал, развернулсяи нет его. Чего именно «ввиду», не сказал, но жить в таком городе, как Киев, Илье действительно было не на что.
Они вышли за ворота (стражники, откатившие створку, уважительно кивнули обоим); обогнули тын, нырнули в какой-то пустой переулок, прошли еще одним и зашли в харчевню. Илья, ожидавший, что кормить его будут там, где кормятся княжьи люди, с удивлением огляделся. Мест за длинным столом было занято немного, но не дружинниками. Скорее были тут небогатые разъезжие торговцы, охранники каравановобычно люди невозмутимые, малоразговорчивые, степенные и много повидавшие. Однако сегодня ужас, пережитый городом, ощущался и здесь. Едоки были мрачны и наливались хмельным; бледный половой торопливо подносил новые кувшины. Еще один сметал с пола осколки посуды. Добрыню тут знали: без всяких вопросов поставили перед ними по мисе щей, густо сдобренных сметаной, поросенка с кашей, хорошо, до прозрачности протушенную репу. Принесли большой запотевший кувшин кваса.
Я хмельного не пью, сказал Добрыня, матушке зарок давал: до женитьбы не пить. А ты если
Я тоже не буду, отозвался Илья, не привык.
Наголодавшийся Илья набросился на еду, но при этом успевал жадно вслушиваться в своего спутника; когда Добрыня произнес «матушка», прозвучали грусть и нежность, и Илью это взволновало, а самому Добрыне явно хотелось спросить, как это Ильятакой старый и вдруг в богатыри.
И вообще, Илья видел, что Добрыня к нему приглядываетсячто, мол, за человек.
Но поели молча.
Ты правильно сделал, сказал Добрыня, когда мисы убрали. Наш Красно Солнышковладыка лучше не сыщешь, но есть вещи, которых он не понимает. У него уже был опыт общения с нечистьюнехороший, пора бы уняться. И Вольга к нему шастает, как к себе домой.
Последние слова спокойный Добрыня произнес с отчетливым неодобрением.
«Это старая мудрость Руси, отозвалось эхом у Ильи в голове, не мечом ее взять».
Доставая кошель, чтобы расплатиться, Илья с улыбкой сказал: хорошо, мол, что казначейство княжеское вошло в его положение: жить надо, а жаловать его пока не за чтопотрудиться для князя он толком не успел.
Добрыня странно как-то на это усмехнулся, пригнулся к столу.
В одном ты правказначейство многое понимает, в том числе и это. Вот скажиты оттуда, из оврага, ну или из гнезда соловьева, взял себе что-нибудь?
Илья даже задохнулся. Да как можно такое и помыслить-то? Добрыня протянул через стол руку, сжал его плечо и встряхнул.
Успокойся ты. Евсеичу так же ясно, как и мне, что ты ни к чему там не притронулся. В таких вещах он на семь саженей под землю видит. А вот сам он наверняка уже отправил людейразобрать добро в овраге: что годнов княжескую казну. Так что прибыток князю ты уже принес, изрядный, об этом не тревожься.
А как же люди? Те, чьи кости
Достанут, разберут. Если кого признать как-то можнородственникам отдадут. И всех по-людски похоронят. Ты Евсеича за нелюдь не держичеловек он неплохой, и что можетпо-совести сделает, просто попечение у него такоеказна.
А как же Имущество в оврагеоно же чье-то.
Добрыня усмехнулся, сразу показавшись Илье намного старше его самого.
А нет в овраге никакого имущества. Сам же слышал: на терем богатый разбойничий все пошло да на разбойничьих девок.
Так, значит, эта сказкапро терем да богатства его?
Добрыня громко расхохотался.
Ну, это нет! Евсеич мудер, не поспоришь, мимо него ничто не пройдет, а вот слухов пускать не умеет, не та у него работа. Тихая. Это вот я, если понадобится, могу слух запустить, и даже целую сказку. А Евсеичнет. Сама собой эта сказка получилась, никто здесь не старался. Просто то, что ты на дворе княжеском рассказал, людям непонятно, не по-человечески это. Страшно про такое думать, не хочется. Даже те, кто слышал тебя там, скорее в сказку поверят, чем в то, что своими ушами от тебя слышали. А что казне сказка на руку оказаласьчто ж, бывает. Ладно, идем, сказал он, вставая.
Ты обещал показать город, напомнил Илья.
Так и идем, охотно отозвался Добрыня, заодно посмотрим, как оно сейчасв городе.
****
Больше Киева только Царьград, рассказывал Добрыня, пока Илья, сняв шапку, с восторгом разглядывал храмы немыслимой красоты, и то, может, уже и не больше. Лондон английский, которым иноземцы хвастают, в сравнение не идет.
Илье было все интересно. Он любовался храмами, но и с жадностью присматривался к тесным переулкам: а как там люди живут? Он был бы еще жадней и внимательней и к торжествующим красоте и древности, и к потаенному устройству обыденной негромкой жизни, если бы не недавний свист Соловья.
Город еще не опомнился после потрясения, в воздухе чувствовалась взбудораженность, народ собирался кучками, обсуждал. Илью узнавали; если Добрыне кланялись уважительно, как старшему по статусу, то Ильев пояс, со значением. Старухи крестили вслед: «Спаси Бог, заступник наш!» Какой-то купец совал деньги, много денег. Илья только посмотрел на него сверху вниз своими узкими глазамикупчик испарился.
Илья удивлялся, насколько отходчивы и незлы киевляне: никто не вспоминал, что эту дрянь, Соловья, в город приволок он. Илья сказал об этом Добрыне.
Ты вез пленного разбойника на расправу. Это законно и правильно, спокойно и обстоятельно объяснил Добрыня, Ты вез трофей в расчете на награду, Илья помотал головой, Добрыня только отмахнулся, такое наши кияне понимают тем более. Князь, а не ты, велел Соловью свистеть. И не тихонько себе на ушко, а так, что мужик, чинивший крышу, свалился и убился насмерть, бондарь с телегой бочек передавил пол-улицы, и неизвестно, сколько человек попрыгали в омуты. Считай, все поклоны этине только благодарность тебе за то, что отсек твари голову. Киев дает понять, что малость осерчал на князя.
Илья попытался вспомнить, с кем успел поговорить Добрыня после того, как он, Илья, прикончил Соловья, а Добрыня заступился за него перед князем, сказал, что он не успел бы надеть берестяную шапочку на тварь. Не смог. До того момента, как Добрыня подошел к нему во дворе, Илья вообще его не видел.