Когда Илья был еще мал, Иван и Ефросинья брали его с собой в поле, как подрос и это стало уже невозможностали оставлять в избе. К нему захаживалии ребятишки, и, случалось, взрослыекто не в поле. Гостинец занести, а больше поговорить. Илья был молчун, историй не рассказывал, зато слушатель былдругого такого не сыщешь. Все знали, что дальше него, молчаливого сидня, ничто не пойдет, и приходили со всяким. Он выслушивал каждого так, как будто важнее этой истории для него ничего на свете нет. Советов почти никогда не давалда и какие советы от парня, не выходящего из избы! Но послушаети вроде как легче людям становилось.
Дед Аким учил его берестяному плетению. Клал бересту Илья чисто, с понятием, хорошему мастеру впору, но слабые его, непослушные руки работали медленно. И хотя продавала Ефросинья Яковлевна его лапти и туеса на торге задорого (люди брали: знали илюхину надежность), прибыток от этого семье был небольшой: за то время, пока Илья плел одни лапти, мастер средней руки несколько дюжин мог понаделать.
Конечно, он пытался ползать. Все время пытался. Когда мать с отцом уходили на работу, скатывался с лавки и раздавленным червем корчился на полу. Далеко продвинуться не удавалось, да и родители очень расстраивались, находя его на полу у лавки. Им казалось, что у Ильи был приступ, трясучка, как, они слышали, часто бывает у расслабленных; думали, не признаётся. Очень этого боялись.
Однажды летом (Илье уже стукнуло тридцать три), за низким открытым окошком мелькнули головы, и на три голоса запели Христа ради. Ничего нового в этом не было: Карачаровосело богатое, народ не злой, странники захаживали частенько. «Умаялись, сообщила со вздохом кудлатая голова в окне. У тебя тут тенечек на завалинке, мы посидим, а ты поднеси напиться, паренек, потрудись ради Христа, Он без благодарности трудов не оставит».
«И рад бы, откликнулся Илья, да не могу: расслабленный я. Вы, странники, зайдите, сделайте милость, у нас не заперто; и вода есть, и взвар медовый, и хлебца отрежьте, мы гостям Христовым всегда рады. В доме и отдохнете».
Вроде и ответил учтиво, приветливо, и в дом пригласил, ничем не обидел, а за окном как гроза собралась, даже потемнело и ветром ледяным повеяло. «Не ленись, парень. Не привередничай, холодно и строго прозвучало там. Сказано тебе принести водынеси».
Что ж, хотят посмотреть, как червяк полураздавленый на полу корячится, пусть посмотрят. Не ему, кого мать с отцом в бане моют, унижений бояться. Илья напрягся и скатил тело с лавки.
Поймал себя на том, что кривит душой, гонит надежду: не мог этот строгий, такой строгий голос звучать ради того, чтобы над расслабленным посмеяться. Такой голос к чему-то звал, чего-то требовал. «Делай, говорят такие голоса. Просто делай».
И Илья пополз. Мельком удивившись, что все-таки сдвигается с места, по персту, извиваясь, подпихивал себя к бадье с водой. У его изголовья, на столе, стояла чаша с остатками воды, как обычно, оставленная родителями, он мог бы тащить ее хоть зубами, но подавать степлившуюся воду показалось неучтивым. За окном молча ждали. Он приподнялся на одной руке, и пока она, дрожа, держалась, черпанул другой ковшиком из бадьи. Зажал ручку ковшика в зубах, медленно опустился на обеих руках, полежал, передыхая.
За окном не торопили.
«Пока доползу, все расплескаю», горько подумал он. Старался двигаться к окну ровнее, но вода все равно выплескивалась.
Перебирая руками, подтянулся к подоконнику, приладил ковшик, разжал зубы.
Встретился глазами с теми, за окном. Вот оно что. Бездны грозовые.
«Вот спасибо, заговорил старший так просто и оживленно, как будто бы Илья не видел их глаз, а то ведь умаялись на жаре-то». Он поднес ковшик ко рту и стал пить. Пил долго, взахлеб («Хороша водичка, студеная!»сообщил, на миг оторвавшись), по усам и бороде стекали блестящие капли.
«Откуда там столько? На донышке же было!»думал Илья. Он не замечал, что стоит перед подоконнником на коленях, забыв держаться.
Старший передал ковших второму. Тот тоже пил долго и с удовольствием, отдуваясь. Оторвавшись, кивнул Илье, передал ковш младшему. Этот отпил чуть-чуть и протянул посудину хозяину: «На-ка, и ты испей». Воды в ковше было много. Он была студеная, как будто прямо из колодца, и ломила зубы. Илья пил, глядя в страшные в своей красоте глаза.
«Хватит с тебя, старший твердо отобрал ковш, одного в мире хватает, что земля не держит. Нам такой ни к чему».
Илья встал на ноги, и его мотануло. Крепко так приложило об стену. Он было ухватился за подоконниктот треснул. Пол-доски с зазубринами осталось в руке. Вокруг все плыло.
«Ничего, привыкнешь, сочувственно сказали ему. Давай сюда, к нам, а то избу с непривычки разнесешь».
Илья перемахнул через изуродованный подоконник, приземлился в пыльные мальвы.
Трое стояли перед нимсамые обыкновенные страннички Христа ради. Невысокие. У старшеговыцветшие, голубого ситчика глазки в морщинистых красноватых веках, подслеповатые. Илья посмотрел в глаза младшемутому самому. Тот подмигнул. Глаза у него были серые, в черных ресницах, веселые.
Илья ждал. Просто так такие вещи не происходят. Должны сказать, ради чего все это, что ему назначено. Хуже всего, если не скажут: придется искать самому, и очень легко ошибиться.
Но они сказали.
Будешь могучий богатырь, силы чудесной, произнес старший, Будешь Русь оберегать.
Коня не выбирай, сказал средний, возьми первого жеребчика, какой на торгу попадется, корми чистой пшеницей, купай в росах.
Со Святогором не бейся, младший ковырял травинкой в зубах. Это старая сила Русипусть уйдет сама в назначенный час. Может, и тебя чем одарит.
С Вольгой не бейся, подхватил среднийэто старая мудрость Руси, не мечом ее взять.
С селяниновичами не бейся. Это, старший глянул в сторону полей, куда ушли работать отец и мать, сам понимаешь.
Илья, следуя его взгляду, невольно загляделся на поля, перелески, синеву, облака далекие, услышал: «Храни Господь!», торопливо обернулсяодин он стоял среди мальв и лопухов, как будто никого рядом только что и не было вовсе.
Со всем этим надо было что-то делать, вот прямо сейчас, терпежу не было, и Илья рванул к вырубке, которую родители уже и не надеялись расчистить. К вечеру управился.
Родители с работ возвращались мимо вырубки, не знали, что и подумать. За руки взялись, потому что невозможной, нестерпимой для сердца была тайная надежда. Страшной в своей невозможности. Он встретил их в дверях, плачущих. Обнял сильными руками, заплакал сам.
****
Односельчане исцеление Ильи, конечно, обсуждалина каждой завалинке и у каждого колодца. Но чудесные исцеления, хоть редко, но случались, о них слышали многие, и не было в селе человека, чья родня в соседней деревне не знала лично кого-нибудь, кто своими глазами видел исцеленного.
А вот могучая сила, в существовании которой мог убедиться каждый, поглядев на расчищенные Ильею вырубки, это было дело другое. О таком даре раньше слыхом не слыхивали; все знаменитые богатыри, которых до сих пор знала Русь, сильны были с младенчества, росли не по дням, а по часам и по малолетству и глупости сверстников своих в детстве калечили. Тридцать три годаэто даже не парень; это муж, считай, в возрасте; все сверстники ильевы уже давно семейные были, и собственные их дети по селу драки затевали. В таком возрасте жизнь человека уже определилась на много лет вперед, и резких поворотов в ней не должно было быть.
Трудно было и парням, и мужам карачаровским поверить, что вчерашний калекаи вдруг силы неслыханной, трудно поверить и проверить интересно.
Сначала на драку заходили парни, сперва по одному, потомскопом. Драться Илья не умел совсем, и первый раз ему своротили нос, когда он просто стоял перед задиравшим его крепким пареньком и ждал, что будет. Потом осмотрительней стал, научился беречься, а сломав по неосторожности пару рук-ногпревыше того беречь нападавших. Раскидывал далеко, но смотрел, куда бросает. Ну и приемы деревенской драки, конечно, усваивал.
Потом, когда с парнями разобрался, вышли против него мужики-сверстники, заматерелые, крепкиеи с дрынами. Тут уже повертеться пришлось, чтоб никому худа не сделать: дрынштука такая, и не захочешь, а покалечит. В этих драках он узнал, что не только силен, но и быстркуда там мужикам, хоть с дрынами, хоть, как это пару раз сгоряча да под хмель случалось, с топорами.