Давно скрылся позади степной берег Таврии. Словно длинный морской змей, войско русов текло через морской простор на север, к родным краям. Оглядываясь, Мистина мог видеть далеко не все лодьи, но грязно-белые полотнища парусов мелькали на зеленовато-голубых волнах в таком множестве, что напоминали лепестки яблоневого цвета на ветру. Их возвращалось домой вдвое меньше, чем уходило, но вид их внушал ему гордость своей силой и безграничным упорством. Погибли те, кому было суждено, выстояли те, об кого злая ведьма-судьба обломала железные зубы.
Попутный ветер помог: еще вовсю сияло солнце, когда впереди показалась низкая ровная полоса суши. Плоский островполотно белого песка у воды, дальше низкая зеленьуходил на запад сколько хватало глаз. Необитаемый, он был совершенно пуст, лишь взлетели при появлении такого множества людей тучи чаек и прочих морских птиц.
Лебеди! вскрикнули на соседней лодье.
И правда, с прибрежной заводи поднялись три белых лебедя. Тычина выхватил из-под скамьи лук и принялся натягивать: в походе у всех возникла стойкая привычка есть все, что можно разжевать.
Не трогай! остановил его Доброш. Все равно жарить не на чемдров здесь нет.
В ближайшие дни питаться предстояло вяленым мясом и рыбой. Хороши они тем, что маленький кусочек можно долго жевать, но зато от них особенно хочется пить, а с питьем было туговато. Вигот и Пороша знали на острове пару колодцев, но Мистина не слишком рассчитывал, что воды в них хватит на десять тысяч человек.
Под стоянку заняли сухие участки, покрытые степными травами. Дальше от воды блестели соленые озерца и мелкие болотца, заросшие тростником и осокой; кому-то пришлось устроиться и между ними, проклиная комаров. Костров не разводили, зато везде среди ковыля и полыни белели навесы из парусов, сновали то золотистые, то бурые от загара спины и плечи, мелькали спутанные, много дней не чесанные рыжие, русые, золотые бороды. Уже три десятка лет не видели духи острова такого многолюдства: войско русов бывало здесь в последний раз, когда люди Олега Вещего направлялись к Боспору Киммерийскому, чтобы через земли кагана пройти в богатые сарацинские страны.
Ночь прошла неплохо, а самое тяжкое началось после. Два дня шли на запад вдоль песчаных кос, где не было ни растительности, ни воды; порой ветер стихал, вынуждая наваливаться на весла, но приходилось беречь каждую каплю. Казалось, конца не будет этому пути между горячим небом и сверкающим морем, такими приветливыми на вид и такими безжалостными к тем, кто оказался в их власти, как мошкара между ладонями. Почти голые, обмотав головы грязными сорочками от жестокого солнца, обливаясь потом, измученные жаждой русы не имели лишних сил даже на проклятия, но гребли и греблидругого выхода не было.
Высадиться на ночь оказалось некудаостановились на мелководье вдоль узкой косы и спали, полусидя в лодьях, привалившись друг к другу. Все были неразговорчивы и мрачны: казалось, путь через неведомые моря завел куда-то совсем прочь от света белого, где нет уже ни земли, ни пригодной воды, а есть только зыбь, усталость и мучения жажды. В головах от жары и усталости клубилось марево, сбивая чувство времени, и уже казалось, не два дня они так странствуют, а бесконечное число одинаковых дней, как зачарованные, без надежды на спасение.
И страшнее всего оказалась последняя часть этого пути. Вечером второго дня Виготна это время Мистина взял его к себе на лодьюсказал, что надо опять устраиваться ночевать: дальше опять открытое море. Уверял, что до настоящего берега с пресной водой осталось недалекоменее половины дневного перехода. Русы ворчали, едва ворочая пересохшими языками: разведенной вином воды, горячей от солнца, оставалось по несколько глотков на брата. Иные под вечер уже впадали в беспамятство прямо на веслах и валились на товарищей. Но деваться было некуда: ничего, кроме оконечности косы впереди и моря вокруг, не просматривалось.
Там еще пол-перехода, и будет берег, где мы были, когда в греки шли, хрипел Вигот. Там есть вода. Если боги смилуютсяпрямо у Еникелю выйдем. А там тебе водызалейся
Оставалось лишь ему поверить. И только к концу следующего дня, обогнув еще одну такую же бесполезную косу, полумертвые от усталости русы наконец выбрались на западный берег Греческого моря, несколько южнее устья Днепра. Эти места были им знакомы: примерно здесь они ночевали в начале лета, еще в составе большого войска и с князем во главе продвигаясь от Днепра к Дунаю.
Казалось, с тех пор миновало сто лет.
* * *
Месяц листопад застал княгиню Эльгу в Вышгороде. Живя в Киеве, в эту пору года она бывала занята приготовлением осенних пиров. И княжеская семья, и многие в дружине еще помнили обычаи северной родины, где осенние пиры, приходившиеся на середину месяца листопада, открывали зимнюю половину года. С этих дней начиналась другая, зимняя жизнь: скотину переставали выгонять на пастбище, лишнюю забивали, солили и коптили мясо, а свежим угощали на пирах и свадьбах. С этого времени прекращались далекие поездки, люди проводили время под крышей, возле очагов, женщины пряли, мужчины занимались всякой мелкой работой, а долгими вечерами рассказывали предания. К этому времени завершаются походы, и даже «морские конунги» вожди дружин, живущие на корабле и не имеющие никаких земельных владений, обычно находят себе пристанище до весны.
В один из хмурых осенних вечеров, когда серое небо давило на серые крыши, то и дело разражаясь дождем из-за собственной тяжести, в Вышгород явились знатные гости. Из Киева приехали бояре: Честонег Избыгневич, Себенег Илаевич, Дорогожастарший Волосов волхв, а с ними Стемид и Тьодгейр, сын Руара, одного из давних соратников Олега-старшего. В Киеве сохранилось около десятка родов, происходивших от лучших Олеговых мужей; когда его внук, Олег-младший, не оправдал надежд дружины, они по большей части поддержали Ингвара. Благодаря их поддержке и удался затеянный Свенельдом переворот. Эльга хорошо помнила об этом и понимала: с кем эти люди, с тем русь. А значит, с тем власть. От поколения Олеговых соратников почти никого не осталось, их сыновья и внуки сейчас находились в Греческом царстве с войском.
При вести о том, какие к ней пожаловали гости, Эльгу пробрало холодком. С чем они приехали? Сердце качалось вверх-вниз, будто его подбрасывала гибкая ветка березы. Поочередно теснили друг друга мысли о себеи о походе. Может, в Киев пришли какие-то вести? Какие? Успех или разгром? Гибель или спасение? Торопливо она поменяла простое платье на нарядное, подвесила к наплечным застежкам дорогое ожерелье из стеклянных и серебряных бусин, переменила льняной убрус на шелковыйдавний подарок Мальфрид, из какой-то добычи столетней давности, уже совсем пожелтевший. И прошла в гридницу.
Здешняя гридница убранством далеко уступала киевской: все ее украшенияоленьи и лосиные рога с прежних ловов, звериные шкуры на стенах. Да несколько старых, разбитых щитов с вылетевшими плашками, оставленные на память о каких-то давних, еще Олеговых сражениях или знаменитых поединках. Глядя на них, Эльга укреплялась духом: ведь и она, племянница Вещего, сейчас вела свою битву за честь и за будущее. А старший брат ее отца не стал бы для руси тем, кем стал, если бы легко сдавался.
Среди этой грубой простоты убранства Эльга выделялась, будто драгоценный перстень греческой работы. От волнения ее лицо разрумянилось, и каждого из пришедших к ней бояр, с какими бы мыслями они ни явились сюда, с первого же взгляда поразило: как княгиня хороша! Наверное, ожидали они увидеть другое, но Эльга не походила на женщину, брошенную мужем и нуждающуюся в жалости. При виде нее пожалеть скорее хотелось того, кому грозит утратить это сокровище.
И принимала княгиня гостей тем же порядком, что и в Киеве, взяв у отрока медовый рог, поднесла по старшинству: Дорогоже, Честонегу, Себенегу, потом Тьодгейру, Стемиду. Улыбалась, спрашивала о дороге и здоровье. Проводила на места, благословила хлеб, прежде чем отослать каждому. Ее спрашивали в ответ, как здоровье ее и княжича, нет ли в чем нужды. Так же улыбаясь, она заверила, что нужды ни в чем не терпит, ей и дружине всего довольно. И улыбнулась уже куда более сердечно, заметив, как переглянулись бояре.