Она любит их по-прежнему, но теперь присоединилось еще чувство уважения.
Внезапно открылась дверь, и маленький мальчик вошел своим обычным шагом.
Первый раз ей показалось недостаточным посмотреть на него, и она принялась изучать его. У него были белокурые волосы и естественно бледное лицо. Он был худ, но энергичен и крепок. Его глаза были голубые, а взгляд казался то твердым, то мечтательным. Как это случилось, что Берта никогда не замечала этого холодного решительного лица, этого не то что высокомерного, но какого-то недосягаемого вида.
Мальчик заметил, что на него смотрят иначе, чем обыкновенно. Он уловил на лице старого Франца выражение, похожее на то, какое он видел во время их тайных бесед. Затем Ганс перенес свой взгляд на Берту и увидел ее потрясенной непонятным душевным волнением. Тогда он еще более побледнел и, казалось, колебался, что ему делать.
Она, не отрывая от него глаз, протянула к нему руки и дрожащим голосом сказала это простое слово:
Жан!
Он сначала попятился, как будто от сильного удара в грудь, затем бросился к своей новой матери и начал яростно целовать ее, повторяя с улыбкой и слезами:
Мама Берта, мама Берта!
Затем, высвободившись из нежных объятий и не говоря ни слова, он выбежал.
Родек и Берта переглянулись с удивлением.
Минуту спустя Ганс вошел, держа за руку свою маленькую сестру. Толкнув ее нежно к той, которая их обоих усыновила, он сказал едва слышно:
Теперь ее надо звать Елизаветой. Это ее французское имя
Около двенадцати часов дня маленькая деревенская тележка тихо катилась лесом.
Путешественники оставили дом открытым для ожидаемых гостей.
Слуги Мюрата могли распоряжаться по своему усмотрению погребом и хлебным амбаром. Правда, что погреб был очень скромный, а амбар плохо наполнен. Постели были готовы, стол накрыт; шкаф для белья не заперт; в конюшнях была приготовлена солома в снопах, которую только оставалось разбросать вилами, и подстилка была готова.
Далеко, уже очень далеко, по дороге, тянувшейся по другую сторону гор, ехала тележка ровным шагом, не очень скоро, но без остановки. Впереди шел гигант с седыми волосами. Его гибкая походка и крепкая сильная фигура обличали осторожный и степенный вид. Около него шел ребенок, которого приводило в восторг каждое встречающееся обстоятельство и развлекала каждая птичка. Он хлестал мимоходом своим прутиком по печальным ветвям сосны, протягивающимся к почве, подобно опустившимся волосатым собачьим хвостам.
В тележке сидела красивая, но все еще очень печальная женщина с маленькой, хорошенькой и очаровательной девочкой. Последняя смотрела на все: на солнце, на деревья, на камни, на лошадь, на небо, на старика, на горизонт, на бегущего ребенка, на летевшее насекомое, улыбалась всему и все время болтала своим ясным и невинным голоском, в котором слышалось пение, смех, опасения и радость.
Уже давно длился их путь. Они отправились после первого завтрака, отчего Лизбета уже проголодалась. Но она не смела признаться из боязни прервать чары путешествия. Ей так весело видеть своего брата идущим, как большой мужчина, и не чувствующим совсем усталости!.. Если бы она могла знать, кто из них ранее устанетбольшой Франц или маленький Ганс!.. Вот будет весело-то, если такой великан захочет отдохнуть раньше мальчика!.. Да разве Ганс еще мальчик, он идет с таким решительным видом?.. Когда перестают быть детьми? Разве когда позволяют ходить по дорогам пешком, не боясь запряженных в экипаж лошадей?.. Наверно, Лизбете никогда не позволят такой свободы. Это, вероятно, оттого, что она не переставала еще быть маленькой девочкой!.. Тогда зачем же позволяют ее брату? Должно быть, он уже больше не маленький мальчик.
Эти рассуждения заставили ее восторгаться своим обычным товарищем по играм. Она захотела тотчас высказать ему радость и, наклонившись, закричала:
Ганс, Ганс! Поди-ка сюда.
Он с видом любезного покровителя повернулся к ней и, улыбнувшись, сказал:
Оставь меня, моя Лизбета, я смотрю, спокойно ли на дороге!
Тогда, убедившись, что ее брат не только сделался взрослым человеком со вчерашнего дня, но превратился даже в героя, она бросилась в материнские объятия Берты, готовые всегда принять ее. Ее личико внезапно изменилось: щеки побледнели, глаза сделались печальны, и она сказала:
Мама Берта, я голодна!
Часть вторая
I
Генерал Мак был сильно разгневан. Уже в продолжение нескольких дней все складывалось так, что уничтожало все самые старинные его познания и совершенно противоречило военным принципам. Так весь свет до сих пор соглашался признавать, что на европейской карте существует несколько традиционных позиций, давно уже определенных знатоками военного дела, как необходимый театр действий. Все сколько-нибудь образованные офицеры, изучившие основы, знали, как близкие к делу люди, сколько надо войска, чтобы защищать их. Утвердиться на одном из них, когда предстояло охранять соседнюю дорогу, было азбукой стратегии. Например, было бы совершенной нелепостью охранять Германию от нападения французов, не заняв Ульмского укрепленного лагеря, это все равно, что не надеть на голову шляпы, желая предохранить себя от холода. И вот в армии, которой он командует, нашлись среди генералов, командующих главными корпусами, фантазеры, отказывающиеся преклониться перед этим святым правилом! Да, дошли до того, что позволили даже в его главном штабе поддерживать то мнение, что его стратегия «старая игра». Они говорили даже, будто ничего в общем не доказывает необходимости иммобилизировать армию перед выходами из Черного Леса, до тех пор пока не знают наверно, по какой дороге пойдет неприятель. Точно неприятель может идти по другой дороге! Точно в продолжение двухсот лет и более не было безусловным правилом для французской армии выходить через Адскую долину или соседние холмы в долину Швабии или Вюртемберга.
Мак поднял плечи и начал прохаживаться по кабинету. Он в особенности сердился на эрцгерцога Фердинанда, номинального начальника над императорскими силами, которыми в действительности же руководил он сам. Без сомнения, это храбрый принц, но не утверждает ли он, как и другие, что Наполеон может прекрасно пройти по другому пути и обмануть ожидания генерала?..
Наполеон! Они все говорят о Наполеоне. У них на языке только Наполеон. Четырехкопеечный император, которого контрреволюция поджидала в Париже, развлекающийся устройством балов в Сен-Клу, чтобы утешить себя в невозможности захватить Англию!.. Его искусство в маневрах более расхвалено, чем оно есть на самом деле. Скверный, ничтожный артиллерийский поручик, сделавшийся начальником сумасшедшей нации только потому, что он был безумнее остальных!.. Его победы? Счастливая случайность! Правда, он разбил Альвинцга, Вурмсера и Меласа в Италии, но именно благодаря небрежности этих же генералов: они упустили случай занять существенные пункты, освященные обычаем.
И затем в Италии не было Черного Леса. Немцы там были не у себя. Между тем как здесь, в Ульме
Наконец, нельзя иметь малейшего сомнения в истинных намерениях неприятеля, потому что рапорт превосходного шпиона, живущего в Страсбурге, извещает день в день о приготовляемых движениях!..
Мак остановился перед высоким окном, откуда перед ним открывалась длинная, узкая улица с маленькими неправильными домами. Она составляла главный вход города. Вдали он заметил вершины Мишельсберга, где находилось его войско, непреоборимое и готовое поразить осаждающих, все равно, с какой стороны они ни пришли бы. Он улыбнулся с сожалением, думая о тех, кто не понимал цены этого места.
Мак был в полном смысле тип офицера старого порядка. Длинный белый мундир с сурово поднятым и застегнутым воротником охватывал его худой, нервный стан. На нем был напудренный парик, какие носили офицеры во времена Марии Терезии, затканный золотом шарф, знак его командования, обхватывал его талию и единственный нарушал однообразие его одежды.
В то время как он, барабаня по стеклу оконной рамы, расходовал негодование старого воина, потревоженного в своих привычных комбинациях, движение на улице становилось все шумнее и разнообразнее. Несколько групп кавалеристов поочередно приближались к главной квартире, и лица разного возраста, вида и костюмов соскакивали с лошадей перед ее дверью, приветствуемые караульными солдатами при помощи ружья.