Женщина за стеклом регистратуры осведомляется, кем он приходится Мод, и после паузы Тим отвечает, что другом. О диагнозе Мод, ее состоянии женщина сообщать не желает. Может, она и не в курсе. Тим сидит в приемной на потертой красной банкетке. Рядом пожилая пара. Видок у нихсловно только что сбежали из-под бомбежки; так, во всяком случае, Тим воображает подобных людей. Проходит полчаса. Он опять идет в регистратуру. Женщину сменила другая женщина. Эта дружелюбнее.
Минуту, говорит она. Звонит на сестринский постэто где-то далеко за распашными дверями. Стэмп, говорит она. Днем доставили вертолетом. Слушает, кивает. Говорит: Да. Ясно Да Да Друг да поняла Спасибо. Кладет трубку. Улыбается Тиму.
Мод лежит в больнице трое суток. Первую ночьв реанимации, потом ее переводят в отделение, в старый больничный корпус. Из окна не видно моря, но виден свет моря. В палате еще десять женщин, одна за ширмойголосок детский и такое ожирение, что она никому не показывается на глаза.
По звонку врача из Суиндона приезжают родители Мод. Обашкольные учителя, занятые люди. Привозят пакет драже в шоколаде и журналы, откуда уже аккуратно вырезаны (и, наверное, запечатаны в пластик на ламинаторе в кухне) кое-какие картинкиизображения предметов, иллюстрации человеческих состояний: обычно школьные учителя такие вещи и преподают. Мать называет ее Моди, отец протирает очки. Посреди разговора Мод засыпает. Родители смотрят на неевосковое лицо на подушке, бинтовая шапка на голове. Озираютсяищут какого-нибудь невозмутимого медика, пусть за все отвечает он.
Из больницы Мод выходит на костылях, с ногой в гипсе. Тим везет ее назад в Бристоль. Он три ночи провел в гостинице возле доков, где по жарким коридорам бродили китайские моряки в одних трусахрасхаживали размашисто из номера в номер, все двери нараспашку, на кроватях валяются мужики, курят и смотрят телик.
Костыли Тим убирает в багажник. Мод очень молчалива. Он спрашивает, не включить ли радио, и она отвечает, что как угодно. Он интересуется, больно ли ей. Спрашивает, помнит ли она что-нибудь. Извиняется, а когда она уточняет, за что, говорит, что не знает. Но все равно прости. Жалко, что так вышло.
У нее квартира на Вудленд-роуд, неподалеку от биофака, где она учится в магистратуре. Живет там по крайней мере полгода, но Тиму, когда он следом за ней поднимается по лестнице, квартира кажется нежилой. У Тима есть сестры, двойняшки, и некоторые представления о том, как живут девочки, ароматические свечи над камином, вешалки с платьями на дверях, покрывала, пледы, фотографии в рамочках-сердечках. У Модничего подобного. В тесной прихожей выстроились две пары кроссовок и пара туристических ботинок. Мебель в гостинойтрех оттенков коричневого. На стенахни единой картинки. Уличный свет сочится через большое окно на ковериз тех ковров, что снесут любое надругательство. Все очень опрятно. Пахнет разве что нутром здания.
Мод садится в кресло, костыли кладет на пол. Тим заваривает ей чай, хотя молока в холодильнике нет. Она бледна. Обессилена. Он говорит, что ему, пожалуй, лучше переночевать тут на диване, если, конечно, ей больше некого позвать.
Тебе не положено оставаться одной, говорит он. Особенно в первые сутки. В памятке так написано.
Со мной все хорошо, говорит она, а он:
Ну, вообще-то, наверное, нет. Пока еще.
В кухонных шкафах шаром покати. Он бежит в магазин. В супермаркете размышляет, не пользуется ли ее слабостьюможет, никакой он не услужливый друг, а, наоборот, манипулятор и коварная сволочь. Эта мысль корней не пускает. Тим набивает корзину продуктами, расплачивается, идет назад, и городской ветер бьет ему в лицо.
Он готовит сырное суфле. Готовит он хорошо, суфле легкое и аппетитное. Мод благодарит, съедает три вилки. Засыпает сидя в кресле. Чуточку скучно, чуточку смутно. Когда Мод просыпается, они час смотрят телевизор, потом она уходит в спальню. Тим моет посуду, лежит без сна на диване, укрывшись пальто. Хорошо бы найти ее тайный дневник, прочесть ее тайные мысли. Ее сексуальные фантазии, ее страх одиночества, ее планы. Дневник-то у нее есть? Его сестры ведут дневники, пишут тома, в основном в тетрадки с замочками, но Мод, несомненно, дневника не ведет, а если б и вела, не писала бы про сексуальные фантазии, про страх одиночества. Сквозь сетку на окне видна размазанная луна, а когда Тим закрывает глаза, перед глазами, точно сигаретный дым, плавают китайцы.
Он просыпается оттого, что Мод рвет. Она добралась до ванной; дверь открыта, горит светхолодный свет. Тим видит Мод со спиныв ночной рубашке, склонилась над розовой раковиной. Вытошнить ей толком нечего. Он топчется в дверях на случай, если придется ее ловить, но она вцепилась в краны, держится.
До Королевской больницы пять минут ездытем более среди ночи. Мод тут же кладут, увозят в кресле-каталке. Тим не успевает ни попрощаться, ни пожелать удачи.
Приезжает наутро, и ему говорят, что она в палате Элизабет Фрай, пятый этаж, окна на фасаде. Тим поднимается по лестницам, по широким зеленым ступеням, на каждой площадке окно, Тим восходит, и город раскрывается перед ним, распахивается множественными городами, целыми, кажется, десятками городов, и каждый обертывает костяк того, из которого вырос. Поначалу Мод никак не найдешь. Пациенты в койках, в пижамахвсе будто на одно лицо, странно. Тим бредет вдоль изножий и наконец обнаруживает ее в палате с пятью другими пациентками; имя и дата госпитализации значатся на белой доске у Мод над головой.
К ней уже кто-то пришелженщина, длинные седые волосы распущены, ступни крупные, туфли леопардовой расцветки на острых невысоких каблуках. Она нежно держит Мод за руку и не отпускает, обернувшись к Тиму.
Она спит, говорит женщина. С тех пор как я пришла.
Но она ничего?
Насколько я понимаю.
Ей, наверное, это нужно.
Спать?
Да.
Так, отвечает женщина, безусловно, принято говорить. Акцент у нее северныйцентральные графства, северные центральные графства, где-то там. Тим неважно знает центральные графства.
Я Тим, представляется он. Тим Рэтбоун.
Сьюзен Кимбер, говорит женщина. Я преподаю у Мод в университете. Она мне утром позвонила. У нее после обеда была назначена учебная консультация.
Она вам позвонила?
Она у нас сознательная. И у них тут есть телефон на колесиках.
Я ее привез ночью, говорит Тим. Ей стало плохо.
Хорошо, что вы были рядом.
Да. Видимо.
Вы ее друг.
Да.
По университету?
Я окончил в позапрошлом году. Филолог.
Три года читали романы, значит.
В основном я читал про романы, отвечает Тим. Но это как-то вяло по сравнению с тем, чем вы с ней занимаетесь.
Да не то чтобы, говорит профессор. А если и так, в этом, видимо, и суть.
Я бы лучше занимался музыкой. Зря не занялся.
Играете?
Гитара. На фортепиано слегка. В основном гитара.
А, говорит профессор, и лицо ее слегка смягчается. Это вы, значит, гитарист.
Да. Она про меня говорила?
Я своих студентов допрашиваю беспощадно, особенно насчет личной жизни. Само собой, Мод сначала пришлось объяснять, что у нее есть личная жизнь. В смысле, нечто между работой и сном. О чем можно поговорить.
Оба поворачиваются к койке, к спящей девушке.
Вы близко знакомы? спрашивает профессор.
Пару раз выходили на университетской яхте. Раз я устраивал концертона пришла. На обеде в церкви. В конце Парк-стрит.
Она вам нравится.
Да.
Хотите ей помочь.
Помочь?
Спасти ее. Тут вы, боюсь, не одиноки. Вокруг нее люди мотыльками вьются, хотя, по-моему, она этого не поощряет. И мальчики, и девочки. Наверное, такие у нее феромоны.
Тим кивает. Непонятно, что тут ответить. Профессор теперь напоминает его мать, хотя явно трезва.
По телефону, говорит она, Мод сказала, что упала с палубы. Надо думать, не в море.
Яхта стояла на верфи. Мод упала на кирпичи. Футов с двадцати.
А потом?
Что потом?
Вы же видели? Что было потом?
Тим хмурится. По неведомой причинепо ряду причинон не проигрывал в голове следующие полминуты. Помолчавперед глазами картинки, словно череда портретов в галерее: сварщик под этим ливнем искр, курящий человек в костюме, и какая-то белая птица, чайка или даже цапля, распахнула крылья в символичном полете над кудрями древесных крон, он говорит: