Хорошо живешь, сказал он, расстегиваясь и снимая шапку. Я бы из такого рая и носа не высовывал.
Он оглянулся куда бы положить шапку? На столик не решился: на нем лежала белая кружевная салфетка. Положил шапку на ковер. Фофа не подавал голоса. Сбросив полушубок, он стоял в дальнем углу и хрипло посапывал.
А ты едешь, поднял на него глаза Вишняков. Зачем и куда?
Фофа пожал плечами, словно не понимая, о чем его спрашивают.
Куда, спрашиваю, ехать собрался?
Мне очень трудно объяснить в двух словах
Давай не в двух, если трудно. В тепле да в чистоте можно поговорить и дольше.
Фофа приблизился, сел возле столика. Руки его мелко дрожали, полные щеки обвисли.
Я решил выехать на время из поселка, со вздохом произнес Фофа и вытер пот на лице белым платочком.
Испугался чего?
Да, взглянул заискивающе Фофа, испугался. Боюсь. Боюсь за свою жизнь
Мы будто не страшные, ухмыльнулся Вишняков. Со взрывчаткой в шахте поймали, а все же отпустили.
Фофа вскочил со стула и зашагал по комнате, схватившись за голову.
Не об этом речь, Архип! Шахтеры мне не страшны. Я всю жизнь проработал с шахтерами. Я служу. И служить буду, пока есть силы. Время все изменило, но я ведь стараюсь приспособиться к этому времени, к порядкам, которые вы установили на шахте. Мне трудно, но я все же что-то делаю полезное Другие обстоятельства вызвали у меня страх.
Говори, какие обстоятельства.
Я буду откровенным, упавшим голосом произнес Фофа. Только обещай мне, что это останется между нами.
Ладно, давай уж, согласился Вишняков.
Фофа вернулся к столику и снова сел. Платочек он не выпускал из рук, как плаксивая баба, у которой все есть на тот случай, если брызнут слезы из глаз.
Вам известно, что я оказался между двумя владельцами. По старому регламенту я подчиняюсь акционерам Продугля, по новому Совету. Первые могут от меня потребовать то, что не понравится вторым. Согласись, Архип, что это не легко, как говорится, «и вашим и нашим».
А ты давай только нашим.
Нет, нет, и не в этом трагизм моего положения. Я ведь бессилен что-либо изменить. Есть дирекция, которая имеет свои соображения
Погоди, остановил его Вишняков, про дирекцию мы знаем. Скажи, кто в этой дирекции заправляет?
Я получаю бумаги за подписью шефа-директора Дитриха.
Он все портит нам?
Я не могу этого сказать, замахал руками Фофа. Вы же знаете, что на железной дороге распоряжаются военные власти. С ними очень трудно договориться
Вам договариваться с Калединым никакого труда не составляет. Дитрих может.
Как сказать. Он далек от политики
Вишняков вытащил кисет.
Курить-то в твоем доме дозволяется?
Да, да, пожалуйста!
Так в чем же твой секрет, который должен остаться между нами? спросил Вишняков, решив кончать беседу.
Я оказался между двумя силами
Вишняков хмыкнул:
В этом секрет?
За моей спиной оказалась еще одна сила Я имею в виду урядника и ему подобных
Хочешь сказать, что он взрывчатку носит? спросил Вишняков, закуривая.
Если бы только это! схватился за голову Фофа. Лакейская ненависть
Чего тебе от нее страшно?
Я не хочу видеть и знать. Не хочу!
«Ох, темен, как туз пиковый, пожалел Вишняков о потраченном времени. Ясное дело, надо его в банную кладовую».
Выезд я тебе запрещаю, сказал он строго. А насчет урядника не беспокойсь.
Урядник может убить тебя
Вишняков поднял шапку с пола.
Отведи коней на конный двор. Завтра явишься в Совет.
Хорошо, Архип, я сделаю так, как ты говоришь.
«Не может соврать, жидковат на крупный обман»
Вишняков вышел на крыльцо, ожидая, пока Фофа выйдет тоже. «А если соврал?» вдруг встревожился Вишняков и простоял до тех пор, пока Фофа не отъехал. Справа темнела каменная ограда. Из-за этой ограды свободно можно выстрелить. Урядник, должно быть, ловок в стрельбе, не промахнется на таком расстоянии. А все же о нем не думалось. Фофа упомянул о Дитрихе. Похоже, он его боится больше, чем урядника. Не едет ли этот Дитрих в Казаринку? Что-то Фофа суетится больше обычного
«А зачем ему предупреждать меня? Чудно» удивился своей доверчивости Вишняков и пошел к железнодорожным путям.
Платформы стояли в тупике. Одна, вторая, третья все одинаковые калеки. Ремонтировать надо это и без осмотра ясно. А кто ремонтировать будет?
На стрелке слабо светил фонарь. «На омертвевших путях, как свечка в руках покойника» Вишнякову стало до боли обидно, что изменить он ничего не может. Черт с ним, с этим урядником, пускай стреляет из-за угла, как угодно, лишь бы не видеть, как по пустым колеям ветер таскает снежные валки. Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю здесь не появится ни один поезд. А ведь власть не для того взята, чтобы остановить жизнь.
Кто-то прошел по стрелкам. Мужик крупный, должно быть, фонарь держит высоко. В поселке четыре таких мужика Лиликов, Сутолов, Кузьма Ребро и урядник
Вишняков пошел к стрелкам.
Никого не встретив, он направился в Совет.
Подкинул угля в печку. Зажег лампу. Уселся у огня. В доме тихо. Тепло и тишина как будто отодвинули в сторону все, что беспокоило. Вишняков стал разглядывать свои истоптанные сапоги. Придется в таких ходить других никто не сошьет. Пиджачок тоже неважный надо шинель натягивать. А уж она осточертела за время окопной службы.
В коридоре послышались торопливые шаги. Резко открылась дверь. Вошел Сутолов.
Урядник сбежал! сообщил он мрачно.
Один выехал? спросил Вишняков, сразу подумав о широких Фофиных санях.
С семьей будто.
Та-ак
Что будем делать?
Да и не знаю. Плакать будто не станем.
Догнать надо!
Зачем?
Сволочей нечего отпускать на волю!
Верно говоришь, согласился Вишняков, не желая почему-то рассказывать Сутолову, что виделся недавно с Фофой и подозревает, что управляющий уехал вместе с урядником. На конном дворе лошадей возьмем.
Натянув треух, он вышел на улицу. «Какая выгода Фофе выезжать из Казаринки вместе с урядником? Не связан ли их выезд с появлением Дитриха? Тогда почему урядник забрал семью с собой?..» Метель ярилась, поднимала снежную пелену и сыпала в лицо. Радости мало выбираться верхом в такую погоду в степь. Лучше бы остаться и посидеть возле теплой печки. Скатертью дорога, пускай уезжают. Мало ли чего лучше
Давай разными дорогами, предложил Сутолов, ты на Лесную, я на Громки. Иными путями от нас не выедешь!
Он подстегивал и дергал за уздцы низкорослого жеребчика, распаляя на галоп. «Загонит коня», пожалел Вишняков.
Не согласен? спросил Сутолов.
Давай, как говоришь! согласился Вишняков и поскакал в сторону Лесной.
Метель жестче ударила по лицу. Вишняков склонился, почти прилег к косматой гриве. «Не стрельнул из-за Фофиного забора, попытается с саней» спокойно, как не о себе, подумал Вишняков. Слева остались тускло мерцающие шахтные фонари. Поселковые дома, тесно стоящие один возле другого, темнели, как беспорядочно разбросанные по лугу копешки сена. Всюду свежие, нетронутые сугробы, тяжелое зимнее безмолвие, словно только и жизни в нем, одиноко скачущем всаднике.
«Ни к чему все это», думал Вишняков, все дальше уходя от поселка. Он не боялся встречи с урядником. Его все больше злило, что надо вот так бегать по степи, когда черт-те сколько дел в Совете.
Доскакав до Лесной, он спешился, взял коня под уздцы и побрел обратно. На подъеме решил пробежаться, чтобы немного согреться. Вытирая рукавом седло и собираясь садиться на коня, он услышал отдаленный крик:
Э-э-ге-эй!..
Вишняков прислушался в надежде, что крик повторится. Но, кроме шума ветра, больше ничего не услышал.
Метель стонет
Вскочив в седло, он отпустил поводья и дал коню волю. «Леший с ним, с этим урядником, утешал себя Вишняков. Невелик козырь, чтобы гоняться за ним по степи. Удрал туда ему и дорога».
В Казаринку он въехал под свист разбушевавшегося ветра, утомленный и злой. При въезде его внезапно настиг конский топот и храп лошадей. «Возвращаются, что ли?..» мелькнуло у Вишнякова. Пароконная упряжка пронеслась мимо. Вишняков успел заметить женщину. Стегнув коня, он поскакал следом.