Роджер Мой голос сорвался и замер в горле. Как вы думаете, выживет ли Джон Лоу?
Не волнуйтесь, сказал Роджер, о нем позаботится сын.
Возвращаясь к себе, я задумалась, как Роджеру спится в одном доме с ведьмой, и решила, что сон его крепок и здоров.
* * *
На случай необходимости я спрятала под кроватью горшок, накрыв его салфеткой, но, войдя в нашу спальню, Ричард все-таки вздрогнул, заметив его. Я лежала в ночной рубашке, ослабевшая и опустошенная, а ко дну этого сосуда прилип кусочек щуки, съеденной мной за ужином. Вздохнув, Ричард опустился на колени рядом со мной.
Вам не становится лучше? Вы ведь почти ничего не ели. Как же мне хочется, чтобы у вас все наладилось.
Я обтянула ночной рубашкой легкую округлость моего живота. Ричард заметил его и мягко приложил ладонь к этой выпуклости. Я покрутила его золотое кольцо, он никогда не снимал с пальца этот подарок отца. Мне до сих пор не удалось решить, что же хуже: мои тошнотворные недомогания или сомнения в том, не скрывает ли от меня муж ужасную правду. Сегодня вечером, когда я сидела в своем будуаре в компании весело потрескивающих свечей, меня вдруг осенило: разумеется, Ричарду более дорога жизнь ребенка, чем моя. Могло ли быть иначе, ведь мужчине крайне важно оставить после себя наследника?
Ричард, что будет, спросила я, если мне не суждено подарить вам наследника?
Мне вспомнились истории королевских жен, сложивших головы на плахе. Что же предпочтительнее: уйти мучительно и тяжело, корчась в пропитанной кровью постели, или чинно и смиренно, облачившись в свое лучшее платье? Бракоразводный процесс мог затянуться на десятилетия, но само это понятие так же страшно, как смерть.
Даже не думайте об этом. На сей раз все будет в порядке Господь будет добр к нам. И мы пригласим самую лучшую акушерку.
В прошлый раз к нам уже приходила акушерка; но даже с ее помощью он родился мертвым.
Поднявшись с колен, Ричард начал раздеваться, отблески свечей играли на его пуговицах, потом переместились на обнаженное тело. Я смотрела, как он облачился в свою ночную рубашку и, подойдя ко мне, завладел моей холодной рукой, розовой на фоне его смуглой кожи. Его голос звучал спокойно, но лицо выглядело обеспокоенным.
До тех пор пока вам не станет лучше, я буду спать в гардеробной.
Нет! Ричард, пожалуйста, взмолилась я, внутренне сжавшись, со мной все в порядке. Меня больше не будет тошнить. И я прикажу горничной унести этот горшок.
Я попыталась слезть с кровати, но Ричард остановил меня.
Я ведь буду всего лишь в соседней комнате, пока вам не станет лучше, что случится уже очень скоро
Ричард, не уходите. Пожалуйста. Мне не нравится спать одной, вы же знаете, я не могу из-за того ночного кошмара.
Иногда я просыпалась ночью, взмокшая от пота и ослепленная ужасом, и он обычно обнимал меня и успокаивал, пока я не переставала дрожать. Кошмар снился мне всего несколько раз в год, но Ричард понимал, что мне будет жутко страшно, если его не будет рядом.
Умоляю, не надо спать в гардеробной. Пожалуйста, останьтесь со мной. Мне страшно.
Однако он поцеловал меня в лоб и со страдальческим видом удалился, держа на вытянутой руке испачканный ночной горшок.
Я улеглась в кровать, чувствуя, как слезы обожгли мои глаза. Он поступил так впервые за все годы нашей семейной жизни. После свадьбы, когда мы жили в доме на Стрэнде, я не могла уснуть из-за жуткого шума за окнами. Я впервые попала в Лондон, и вся жизнь в нем казалась мне совершенно новойя никогда не видела такого скопления карет и людей, не слышала истошных криков причаливающих к берегу лодочников или оглушительно громкого колокольного звона. Ричарду приходилось сидеть рядом со мной по ночам, читая или рисуя или просто тихо лежа в постели и поглаживая меня по голове. Когда стало холоднее, мы переехали южнее, в Ислингтон, ближе к природе и широким небесам, и я заявила, что уже привыкла к шуму Стрэнда и теперь не смогу заснуть из-за окружающей тишины. Он рассмеялся и сказал, что я оказалась слишком капризной, и теперь ему остается лишь создать мне в качестве колыбельной шумовое сопровождение. Вечер за вечером, когда мы гасили свечи и я начинала засыпать, он принимался ржать, как лошадь, или кричать, подражая воплям точильщиков ножей, или торговцев углем, притворно ругаясь, что обжег руки. Никогда в жизни я еще так много не смеялась. Однажды, когда за окном шел снег и огонь в камине начинал гаснуть, я попросила его показать, что он нарисовал в моем альбоме. Он предложил мне подождать, пока закончит. Я смотрела, как он рисовал, его лицо выглядело напряженно сосредоточенным, руки быстро двигались над листом, еле слышно касаясь бумаги. Когда же он повернул лист ко мне, я увидела свой портрет. В красивой шляпке с полями, платье с изысканным гофрированным воротником и в изящных испанских туфельках. Мои плечи окутывал плащ, он ниспадал волнами, уходящими за края листа, закрепленного парижскими кнопками. Плотная ткань выглядела почти как настоящая.
Какого он цвета? прошептала я, касаясь кончиками пальцев волнистых очертаний.
Плащ из узорчатого атласа и оранжевой шерсти, горделиво пояснил он, завтра же закажу такой для вас. Вы наденете его, когда мы отправимся домой. В Готорп-холл.
Никто прежде не делал для меня ничего подобного. Когда зима закончилась, мы приехали в этот совершенно новый особняк, где, как и говорил Ричард, еще никто не жил. Путешествие заняло девять дней, и всю дорогу я думала лишь о том, что приеду в Ланкашир, как и подобает госпоже Шаттлворт, в таких шикарных нарядах, каких еще не видела в этих краях ни одна живая душа. Для себя Ричард тоже придумал особый наряд и выглядел прекрасно и мужественно с кинжалом и шпагой на боку. Когда мы подъехали ближе к нашему новому дому, то увидели выстроившихся по обеим сторонам дороги жителей, все улыбались и приветливо махали нам. Но со временем эти воспоминания потускнели, и я уже видела только двух детей в охотничьих костюмчиках
Я задула свечу и прислушалась к звукам из соседней комнаты. Впервые за время нашей семейной жизни в этом доме я спала одна.
* * *
На следующее утро Ричард предпочел не будить меня и один спустился на завтрак в столовую. Он читал письма, а я сидела напротив, пытаясь прожевать и успешно проглотить кусочек хлеба с медом. Я видела, как морщится или проясняется в процессе чтения его лицо, но ни о чем не спрашивала. Пока слуги сновали туда-сюда по столовой, я размышляла, кто мог знать о выдвижной кровати и приготовил свежее белье в смежной с нашей спальней гардеробной. Словно отвечая на мой мысленный вопрос, одна из кухонных служанок, перехватив мой взгляд, поспешно отвела глаза, кончики ее ушей покраснели. Я похолодела, вдруг осознав, что не в состоянии ничего съесть, не могу даже высказать свои пожелания, поэтому, как трусиха, удалилась в большую галерею и, бродя там из конца в конец, молилась в надежде, что Господь пошлет мне знак свыше. За окном маячили деревья под голубыми небесами, и мне отчаянно захотелось, избавившись от навязчивых мыслей, вырваться на свободу.
Много позже я нашла Ричарда в большом зале, он сидел там вместе с Джеймсом, нашим управляющим, и перед ними лежал раскрытый хозяйственный гроссбух. Бухгалтерская книга Готорпа считалась в нашем доме столь же важной, как и королевская Библия: любые наши покупки, каждый оплаченный нами счет и все товары, поступавшие к нам или увозимые из Готорпа, будь то колеса, верховые лошади или закатанные бочки, все записывалось на его толстых страницах безупречно аккуратным почерком Джеймса. Латные доспехи, декоративные ткани и прочие пустяки, типа отделанных кружевом воротников и носовых платков, на которые Ричард любил тратить деньги, фиксировались в этих чернильных записях, так же, как и любые повседневные товары: чулки для слуг или винные пробки. Однако, как и я, Ричард мало интересовался хозяйственными делами, предпочитая поручать их слугам, поэтому, когда я зашла к ним, он уже проявлял явное нетерпение; разговоры о земельных налогах и прибылях быстро утомляли его. Словно напоминая о необходимости серьезного отношения к делам поместья со стены взирал на них печальный портрет его дяди, досточтимого Лоренса, со священными словами, начертанными на оплечье: «Смерть есть путь к жизни».